Лейн

— …без права на досрочное освобождение. Наверное, каждому знакомо это чувство, когда уши закладывает, словно ты только что вынырнул из-под толщи воды. Когда ты, вроде бы, слышишь звуки, но все они будто из параллельной вселенной. И ты пытаешься сделать хоть что-нибудь, но в итоге сдаешься и ждёшь, когда это закончится. Именно это я чувствую, пытаясь понять адвоката, что-то яростно шепчущего мне в ухо. Капелька его слюны попадает мне на щёку, и это заставляет меня очнуться, вспомнить, где я нахожусь, и чего от меня ждут. Отвращение. Все эти люди — лицемерные уроды. Сейчас они горюют, считают себя жертвами. Их детей убил какой-то кретин, который, вместо того, чтобы сидеть, потупив глаза, пришёл в майке с надписью «убийца». Который смело смотрит в зал и ухмыляется, слушая обвинения. Потому что я жалею лишь о том, что не убил больше. Все эти люди — лицемерные уроды. Сейчас они горюют, считают себя жертвами. Но когда их дети издевались надо мной, разрушали мою жизнь, выжигали на моём теле следы позора — тогда они считали нужным оставить всё как есть. Когда я поднимаю руку, показывая, что хочу сказать, на моём лице снова довольная ухмылка. — Рука, которая нажала на курок и убила ваших детей, — я делаю вдох и показываю залу средний палец. — Теперь будет мастурбировать на вашу память. По залу проносится робкий шёпот, который усиливается с каждым мгновением. Снова ухмыляюсь и вижу, как адвокат закрывает глаза рукой. Как будто я что-то испортил, и до этого у него был шанс выиграть дело. Вот только шансов не было изначально. Не только эти люди лицемерные уроды. Никого не интересует, кем ты был до этого, что любил, к чему стремился. Никого не интересует, зачем ты сделал это, что тобой двигало, о чём ты думал. Важен лишь сам факт. — Убийца! — Ты заслуживаешь смерти! — Выродок грязной бляди! — Уведите заключённого. Заседание окончено. ________________________________________ Когда я был маленьким, я мечтал прославиться. Знаете, когда твоё имя у всех на языке, когда ты проходишь мимо, и все разговоры затихают, когда достаточно одного твоего вида, чтобы дыхание окружающих замирало. Я хотел поразить родителей, заставить их заметить меня. Но, в итоге, я стою у доски, а вокруг толпа одноклассников: смеются и кидают в меня остатки ленча, выкрикивая фразочки, которые могут показаться остроумными только детям, но которые упорно вызывают взрывы хохота. — Томми, скажи, ты уже большой мальчик? — я кивнул, мечтая, чтобы всё это закончилось. Мечтая оказаться как можно дальше от этого места. — Сегодня нашему Томми исполнилось пятнадцать! Вокруг снова раздались смешки. — Ты уже совсем взрослый, Томми. Пойдешь по стопам своего ублюдка-отца? Когда я был маленьким, мне казалось, что люди получают то, что заслуживают. Я думал, что достаточно делать добро, чтобы тебе отвечали тем же. Я даже верил в Бога, чёрт его дери. Но, в итоге, когда мне исполнилось восемь, моего отца посадили в тюрьму. Как выяснилось, у моей матери был любовник. И, к сожалению, выяснил это отец. — Томми, ты знаешь, что в тюрьме все говномесы? Грёбаные педики, слышишь, Томми? Я слышал это, наверное, около семидесяти раз. — Как думаешь, твоему отцу приятнее, когда его дерут, чем сувать член в бездонную пизду твоей матери? Я думаю, что было бы правильно заступиться за маму. Сказать что-то вроде: «Кретин, бездонная глотка у твоего отца, который отсосами заработал себе место» или «Бездонность — это кличка твоей мамаши», но вместо этого я только опускаю взгляд. — Не знаю, — голос тихий, словно в глубине души я надеюсь, что меня не услышат. — Я думаю, что это не твоё дело. Мэтт Смит — главный гондон нашего класса. Знаете, такие говнюки, которые лижут всем жопу, лишь бы казаться лучше. Каждую ночь, перед тем как заснуть, я представляю, как целюсь ему в лицо автоматом, а он умоляет о пощаде. Глотает крупные слёзы и шепчет, что вообще-то никогда по-настоящему не желал мне зла. Это же просто шутки, все дети шутят. Он и подумать не мог, что это меня заденет. — Повтори, что ты сказал, сопляк. Когда он повышает голос, из его рта фонтаном летят слюни. Капельки попадают мне на лицо, но я не отстраняюсь. Продолжаю смотреть на то, как его глаза почти вываливаются из орбит, а на лбу бьётся жилка. — Повтори, блядь, что ты сказал! ______________ — Ты бы хотел поцеловать меня? Она прижимается ко мне, её мокрый топик просвечивается, и я могу видеть набухшие соски. Её дыхание обдаёт меня запахом пива и сигарет. — Ну же, Томми, поцелуй меня. Единственное, что я хотел бы сделать — оттолкнуть её как можно дальше. От запаха перегара начинает тошнить. Её макияж размазан, от первоначального образа не осталось ни следа. Сейчас она больше напоминает шлюху после долгой смены. И мне хочется не поцеловать её, а столкнуть со своих колен и выйти на свежий воздух, чтобы хоть немного прийти в себя. Но она — первая, кто заговорил со мной после двухлетнего бойкота, поэтому я слабо киваю. Её язык тут же проникает мне в рот и, как мне кажется, движется слишком навязчиво и влажно. Во рту остаётся вкус алкоголя. Её рука скользит по моей ноге и, как бы невзначай, касается ширинки. На лице появляется плохо скрываемое недоумение. — Я что, тебе не нравлюсь, Томми? О, она определённо мне не нравится. Можно даже сказать, что она — сборище того, что я презираю. Мэнди ебалась со всей школьной элитой за «честь» сидеть рядом с ними. Кажется, позавчера вся школа твердила о том, что её застукали с членом капитана футбольной команды во рту. Говорят, она гордилась этим. — Ребята, видимо, он правда гомик! Она слезает с меня и с усмешкой идёт к улюлюкающей кучке моих одноклассников. Ублюдки. Два года издевательств, унижений, но им всё равно мало. Даже учителя смотрели на меня с некой брезгливостью, когда я приходил в класс после того, как моя голова побывала в унитазе. Или после того, как вся рубашка была выпачкана отходами ленча уёбков, которые решили, что это весело — сунуть меня в урну. Я никогда не говорил им ничего. Молча сносил всё, позволяя себе проявить слабость только в присутствии старого Уилла, который всё время говорил, что этим сучьим детям давно пора надрать задницы. Чтобы они наконец-то получили по заслугам. Удерживало лишь предупреждение о том, что ещё одна драка и меня отправят в тюрьму. В этот раз без шуток, парень. Коп похлопал меня по спине и ушёл, тут же забыв о моём существовании. Старый пидор. Выполнил свою работёнку, как же. Я усмехаюсь, вспоминая лица тех, кому всё же пришлось попросить прощения. Испуганные, измазанные кровью лица. Они захлёбывались в собственном дерьме и умоляли меня остановиться. Плакали и молили о прощении. В пятнадцать я впервые побывал в тюрьме, но ни капли об этом не жалел. Теперь же эти ублюдки вместе со всеми показывают на меня пальцем. Ржут и кричат что-то вроде: «Ты хочешь мой член, Томми?» «Может быть, мне выдрать тебя в задницу, Томми?» — Себя выдерете, ублюдки. _______________________ — О боже, Том, всё в порядке? Мама заботливо вытирает кровь с моего лица, в ужасе смотрит на рассечённую бровь и порванную одежду. Волосы тоже в запёкшейся крови. Её руки дрожат, но я знаю, что это не из-за моего состояния, а из-за водки, которая всё еще стоит на столе. — Мы пожалуемся в полицию, мы… — Что ты только что сказал, мразь? Сильная рука хватает меня за шкирку и приподнимает так, что лицо находится напротив глуповатой морды Мэтта. Он злится, потому что я посмел подать голос. Злится, потому что по-прежнему чувствует, что от меня исходит опасность. И его подпевала Вилли, который сейчас за его спиной подначивает его на более активные действия, за два года не забыл моих кулаков. Вокруг собирается толпа, теперь действия этой кучки выебистых недоумков оценивают, а значит, они не отступят. — Так у тебя прорезался язычок, Томми? — Мэтт швыряет меня и тут же наступает ногой на грудь. Ёбанный трус. — А может нам всё-таки попробовать твою жопу? Может быть, это возбудит тебя больше, чем Мэнди? Я пытаюсь сказать, что такая шлюха, как Мэнди, может возбудить только такого недоумка, как он, но его кроссовок врезается мне в лицо, голова откидывается назад и впечатывается в асфальт. Кажется, я чувствую кровь не только на своём лице, но и на затылке. Мэтт тут же садится сверху и с размаху бьёт ещё раз. Что-то хрустит. — Ребята, давайте снимем с него штаны, посмотрим, на что способна его задница. Я пытаюсь вырваться, но руки держит уже не только Мэтт, но и кто-то еще. Не могу запрокинуть голову, чтобы разглядеть лица. Вокруг раздаются смешки, когда брюки удаётся спустить. Моя нога бьёт кого-то в живот, и тут же ещё двое держат мои ноги. В бок прилетает удар, видимо от того, кого ударил я. На секунду кажется, что ребро сломано, но я знаю, что это не так. Мэтт снова бьёт по лицу. Во рту так много крови, что хочется сплюнуть. — Томми, странно, а я думал, ты носишь семейки. — Странно то, что ты вообще думаешь о моих трусах. Ещё один удар. Я пытаюсь вырваться, слышу треск рвущейся ткани. Мэтт что-то орёт мне, его слюни попадают на моё лицо, но сознание медленно ускользает. Последнее, что я помню, это как кто-то стянул с меня трусы, а Мэтт прошипел: «Посмотрим, похож ли ты на своего папочку, пидор» — Не нужно вызывать полицию. Всё в порядке, мам. ______________ Дяде нужно было лучше прятать оружие. Выстрел. О, Уилл, эти сукины дети наконец-то получат по заслугам. Я стреляю ещё раз, даже не пытаясь куда-то целиться. Наслаждаюсь паникой, написанной на их лицах. Они снова готовы умолять. Стоять на коленях и просить прощения. Уверен, Мэтт бы даже отсосал мой член, лишь бы спасти свою никчёмную жизнь. Выстрел. Вот только мне нахуй не нужны их извинения. Я хочу, чтобы они боялись. Кричали. Я хочу, чтобы они сдохли и горели в аду. Кафетерий наполнен криками, запахом крови и страха. Мне это нравится. Они это заслужили. Я с улыбкой на лице перезаряжаю пистолет. О, Уилл, эти сукины дети получат по заслугам.