Upside Down

      По утрам, на которые что-то запланировано, вставать особенно тяжело. Хиггсбери знал об этом как никто другой, просыпаясь всё раньше и раньше с каждым разом или не ложась вовсе, из-за чего и последующие пробуждения — если таковые имели место быть, конечно — были похожими на пытку. Но вставать в любом случае приходилось, потому учёный, поднимаясь с дивана, на котором он ночевал если уже не находилось сил дойти до спальни, направлялся в кухню, чтобы сварить себе чашку кофе и, выпив её, окончательно проснуться. Но чаще всего одной чашки не хватало, и он варил ещё и ещё, пока не появлялись силы работать. А появлялись они, как правило, после чашки второй, если не третьей; одна порция кофеина не справлялась со своей работой вовсе, что несколько раздражало Уилсона — зная о вреде ароматного напитка, желание пить его у него не прибавлялось, но без этого каждодневного ритуала начать работу было для него чем-то в жанре фантастики. И только ощутив действие кофе, он, в конце концов, уходит приводить себя в порядок, а после и принимается за работу.       Уилсон работал сам на себя, в чём он видел огромное количество плюсов, которыми, однако, не пользовался. К примеру, банальная возможность высыпаться, не волнуясь о том, что ты опоздаешь на работу. Но ему не давала спать его целеустремлённость. Как человек, любящий свою специальность, он желал преуспеть, «стать великим учёным» — так свою цель формулировал он сам, — и как можно скорее. Взрывающиеся реагенты чуть ли не буквально кричали ему о том, что у него не выйдет, но тот не сдавался ни при каких обстоятельствах, из-за чего его целеустремлённость принимала нездоровый вид. «Брось эту затею, горе-учёный,» — «насмехался» над ним рассеивающийся дым, пару секунд назад бывший «точно самым удачным экспериментом», от которого не осталось даже колбы — через пару секунд она рассеялась вслед за дымом. И, честно признаться, Хиггсбери был даже рад, что исчезла колба, а не он сам. Казалось бы, подобные исходы опытов должны были вразумить его, убедить в том, что стоит заняться чем-то другим, но учёный видел в каждом своём провале вызов. Это подливало масла в огонь — доводило его до пожара, что охватил Уилсона целиком и полностью. И, вероятно, когда-то он сгорит, но не сейчас. Сейчас он вновь брал в руки колбы и пробирки с самыми разными жидкостями, сверяясь с расчётами на бумагах.       Помимо бумаг с собственными записями, на чердаке, который Уилсон любовно называл лабораторией, находился книжный шкаф. На его полках пылилось множество книг о самых разных вещах: о естественных и технических науках, о науке в целом и даже что-то из наук частично вымышленных, как считал мужчина. Например, материалы об алхимии, романы, в которых она упоминается и все брошюры о ней. Впрочем, ему больше ничего и не требовалось. Все книги, как можно понять по потрёпанным обложкам и местами порванным и заляпанным чем-то страницам, пользовались большим спросом какое-то время, но потом они стали служить только своеобразной сказкой для прочтения перед сном и «освежения памяти». Все тексты были заучены их обладателем и всегда были с ним, что было весьма удобно, если учёный собирался куда-то уехать и книги с собой таскать не хотел, а определённая информация там, куда он ехал, была нужна. Хотя этот пример практически невозможен в исполнении, потому что Хиггсбери несильно любил выбираться из дома — предпочитал потратить своё время на изучение нового материала или создания теорий, которые, возможно, в будущем могут стать открытием, что прославит его на весь мир, или, по крайней мере, страну. Но одних знаний и упорства было недостаточно, а удача отсутствовала у него совсем, что было видно по множеству провалов.       Отложив сосуды, что ранее учёный держал в руках, уже готовясь смешать их содержимое, он стал рыться в куче бумаг, ища определённую заметку с рассчитанными ранее пропорциями. Но вместо этого им был найден уже распечатанный конверт; письмо было отправлено старым знакомым, работающим в одном из университетов преподавателем. Педагог предлагал работу. Тогда Уилсон, прочитав послание сразу же, как только оно попало к нему в руки, отложил написание ответа из-за внезапно появившейся навязчивой идеи. Из-за неё же он поднялся на чердак, бросая конверт с его содержимым в сторону стола и мгновенно о нём забывая. Но теперь, вспомнив о том, что он должен был сделать три дня назад, приговаривая «лучше поздно, чем никогда», мужчина взял ручку, бумагу и принялся строчить ответное письмо, в котором говорилось, естественно, о согласии. И не потому, что ему за это должны были заплатить деньги, точнее, не только поэтому — ему самому было интересно, что выйдет из предложенного опыта. В основном его действиями двигало любопытство, но делал он всё, конечно, «во имя науки». Он был убеждён в том, что на каждый вопрос есть свой ответ, и что наука может решить любую проблему.       Закончив писать ответное письмо, учёный заглянул в несколько выдвижных ящиков стола. Была, конечно, у Хиггсбери проблема, не решаемая наукой — беспорядок на рабочем столе и в нём; человеку, который в «паре шагов» от открытия, некогда делать уборку. Но это не помешало ему тут же чудом отыскать нужный белый конверт, поместить в него сложенный вдвое листок, заклеить и с особой аккуратностью каллиграфическим почерком написать на отведённых строках: « от Уилсона Персиваля Хиггсбери » и, конечно же, адрес отправителя и получателя. Гордо выполнив последний этап, то есть, наклеив марку, мужчина вытянул руки с конвертом и осмотрел свою работу. Вроде бы мелочь — написание простого письма, но ему всё равно было приятно видеть выполненное дело. Остался самый последний шаг — пройти к почте и наконец-то отправить послание. От рассматривания конверта Уилсона отвлёк мятый, местами рваный лист бумаги, который выглядывал из-под валяющейся энциклопедии на таком же, как и столе, заваленном стуле. Отложив конверт на стол к лампе, он заинтересованно приподнял бровь, с некоторым трудом отодвигая энциклопедию — физической активностью доктор наук не отличался. Взяв лист в руки, он тут же понял, что это именно тот расчёт пропорций, который он искал недели две; письмо снова благополучно забыто, а работа вновь кипит.       Прошло несколько дней; за спиной остались несколько бессонных ночей, взрывов и сожжённых бумаг вследствие неудачного опыта. Не подчиняющаяся никаким законам физики причёска учёного теперь выглядела более естественно из-за выбившихся прядей и нарушенной формы. Какая-то часть чёрных волос была подпалена в процессе тушения пожара, что было заметно, но не страшно. Потраченную энергию брюнет тщетно пытался восполнить кофеином и им же заменить сон. Но как бы тот ни пытался и ни старался, усталость взяла своё, и он уснул за столом, сложив на его поверхности руки и уместив на них голову. Настольная лампа горела, освещая бумаги с записями и зарисовками, на правой руке мужчины тикали часы, показывая половину второго, за окном глухо ухала сова. А Хиггсбери продолжал спать, видя уже десятый сон о том, как его награждают за величайшее достижение в области химии и механики.       Мужчина хмурился. Он уже пять минут, как проснулся и вспоминал своё последнее сновидение, не спеша открывать глаза. Там всё было именно так, как он хотел, но… этот сон посеял семя сомнения в душе учёного. После таких снов тяжело просыпаться, возвращаться в жестокую реальность и продолжать работать. Но он должен. Он поставил себе цель, и он её достигнет. Во что бы то ни стало. Так он думал, с протяжным стоном приподнимая голову и тут же морщась — с непривычки свет был ослепительно ярким, несмотря на время. Давно уже вечерело. Сколько он спал?       Уилсон встал из-за стола, явно не торопясь. Выполнение этой задачи заняло больше минуты, что было для него несвойственно с его привычной активностью. Пробуждение сопровождалось болезненной пульсацией во всём теле и головной болью, разрывающей черепную коробку изнутри, а от головы боль передавалась и глазам, отчего их обладатель старался избежать малейшего столкновения со светом — будь то дневной или искусственно созданный. Собравшись спускаться с лестницы, он тут же схватился за перила — лестница с каждой секундой казалась длиннее и длиннее, а спуск по ней невозможным. Казалось, что кто-то или что-то не хотело его выпускать из своих цепких лап, не давая даже спуститься с чердака. Потому Уилсону пришлось оставить эту мысль, вернуться обратно, сесть за стол и взяться за бумаги, которые должны были хоть немного отвлечь от боли. И через какое-то время это случилось — боль улетучилась, а учёный увлёкся, берясь за последнюю имеющуюся у него заметку-расчёт. Сомнение заиграло в новых красках, он делал всё с неким нежеланием, но всё же делал. Работа выполнялась не спеша, медленно, аккуратно; рассчитывая каждое движение. Мужчина даже язык высунул от усердия, перемешивая тёплого цвета жидкость в одной из вместительных колб. Всё шло по плану, он уже чувствовал этот сладостный аромат победы, к которой стремился несколько лет; добавляет одну каплю другого вещества и… очередной взрыв, очередная дымка, на какое-то время застлавшая лицо учёного, но после с тихим смешком пропавшая. В очередной раз растрёпанные волосы вернулись спустя несколько секунд в исходное положение, но не потрёпанные надежды измученного человека — в тот же момент всё треснуло. И Хиггсбери, сев в кресло в углу, насупился, не желая больше терпеть поражения.       Только Уилсон настроился на продолжительный сон, что должен был унести его подальше от жестокой реальности, справа от него что-то зашипело. Сначала тихо, но потом громкость резко увеличилась, и он смог понять, что шумел старый радиоприёмник, стоявший на журнальном столике. Спустя какое-то время он сумел уловить слова, обращающиеся не к кому-то там, а ему. Ему — уже, видимо, сошедшему с ума учёному. «Послушай, приятель» — громогласно объявляло радио со смешинкой, словно говорящий там человек улыбался, — «выглядишь так, словно у тебя проблемы!»       Он смотрел на выключенный приёмник, приподняв одну бровь в удивлении и непонимании. Он точно сошёл с ума. Иначе быть не могло. Но даже с таким раскладом он не мог терпеть такого наглого обращение к себе, поэтому Уилсон просто оставлял без ответа всё сказанное. Прибор замолк, будто бы наблюдая за реакцией, и продолжил спустя некоторое время: «У меня есть тайные знания» — тон сменился на вкрадчивый «шёпот», — «и я могу поделиться ими с тобой».       Хиггсбери тут же вскочил с кресла, хватая радиоприёмник — нет, он всё ещё не верил, но раз он сошёл с ума, может, ему могут помочь его же тараканы в голове? Он нетерпеливо смотрел на вещь в его руках, ожидая. Человек — или нет? — по ту сторону явно был обрадован такой реакцией, и это хорошо улавливалось. «Если ты готов к ним, конечно».       Незнакомец точно знал, что мужчина оживится, он знал, что это именно то, что было ему нужно — и отказа не последовало; Уилсон яро кивал головой, в нетерпении сжимая прибор. Он не смог понять смешок, скрытый помехами, потому мнения своего не изменял. За окном громыхал гром и лил дождь. «Тогда хорошо!» — в комнате повисла тишина, потому что и радио, и учёный ждали того, что будет дальше, оба затаили дыхание. В свете, данном молнией, промелькнула тень, но мужчина её не заметил.       Пару мгновений спустя сознание учёного заволокла дымка, что ассоциировалась у того только с провалами, но теперь всё было иначе. Он поднял руки с радиоприёмником к потолку, зажмурившись — то, что происходило в его голове, не было известно никому, даже сам Хиггсбери не был уверен во всём. Ему стали известны формулы, пропорции и план, всё для того, чтобы построить нечто невообразимое — картинка чётко вырисовывалась в его сознании, впечатывалась, оставляя след надолго. Восстав из собственного пепла, прогнав сомнения, он расплылся в несколько безумной, но поистине счастливой улыбке. Воспрянув духом, тот подошёл к журнальному столу и бережно поставил на него приёмник, боясь повредить то, чему он был бесконечно благодарен. Дело оставалось за малым. Всего-то построить машину.       Связанные вместе мыши; отчёт; отлаженные шестерёнки; конструирование и постройка — прибивание к общей модели досок и пластин; для удобства работы убранный стол; сварка деталей вместе для более аккуратного вида и надёжности; прикручивание ламп и капля крови, использованная, как было сказано приёмником в ответ на сомнение учёного, в качестве составляющего топлива. После добавления крови последовали несколько искр и взрыв, из-за чего мужчина не был уверен в успехе. Но чтобы проверить это, нужно было активировать машину. Однако делать этого Уилсон не спешил. Он смотрел на рычаг и думал, анализировал, взвешивал все за и против, чего по своей же глупости и любопытству не сделал в самом начале. Для чего вообще была построена эта машина? Он не спросил этого заранее, он не узнал всех условий их сделки. Он стоял перед машиной, гордо, но с некоторой опаской смотря на своё творение.       Но у человека по ту сторону радио сомнений не было, что учёного пугало, но в тот же момент вселяло уверенность. «Отлично!» — с еле уловимой ноткой нетерпения воскликнул неизвестный, — «Теперь дёрни рычаг!»       Мужчина подошёл ближе, протянув руку к переключателю и зависнув в этом положении на краткое мгновение; но запустить механизм не решился, сразу убирая руку обратно. «Сделай это!» — резкий, совершенно не такой дружелюбный, как раньше вскрик заставил Уилсона нервно дёрнуться, сразу хватаясь за рычаг и дёргая его вниз, ни секунды не раздумывая боле.       Всё загрохотало, некоторые составляющие в виде досок упали на пол, открывая вид на закрутившееся колесо; при свете молнии строение напомнило Хиггсбери жуткую, безумную улыбку и тот попятился — на его лице не было того довольного собой выражения, сейчас он жалел обо всём этом. Незнакомец победно смеялся, громче, чем прежде. Что-то внутри Уилсона кричало: «беги!», и только эта мысль дошла до её обладателя, его же тень стала больше в размерах, меняя форму и образуя огромные руки, что обвивали жертву, желая схватить. Заметив их, он рванул, подпрыгнув и стараясь за что-то ухватиться, но было слишком поздно. Ладони из тёмной полупрозрачной материи крепко держали мужчину, и утащили вниз, под пол — в совершенно незнакомое тому место.