Уголь/Роза

Я мог стать врачом… лечащим раны и спасающим жизни. Архитектором или художником. Музыкантом… Мог стать даже послушным сыном и хорошим отцом… но я стал убийцей. И это клеймо останется со мной на веки. Отец ушёл, а я остался с вечно пьяной матерью, встающей с кровати ради вылазок до толчка. Она не знала — ел я или спал. Она просто пила, как умеют пить только брошенные женщины — истерично и беспросветно. А я был предоставлен самому себе, вечно ползающий по дому с игрушечной машинкой, подаренной отцом. Нора заменила мне мать, которой, по сути, у меня никогда не было. Я жалел ее — несчастную и безумно одинокую, каким был сам. Потерявшую своего ребёнка… блуждающую по комнатам некогда своего дома. Я понимал ее. Потому что сам теперь такой. Я любил читать. Все — не важно, какая книга попала мне в руки. Мне как воздух, были жизненно необходимы строки сонетов Шекспира или ранние сочинения Оскара Уайльда. Я глотал переплеты за переплетами, тома и вырванные страницы смешались в одну сплошную массу без очертаний и лиц. А когда на мгновение остановился, вдруг стал замечать как и прежде — серый вяз за таким же серым стеклом, дым от сигары в пальцах матери, ее нового любовника… Больше читать не мог. Я сидел у окна и каждый день наблюдал, как рушится к чертям этот грязный мир. Ну и пусть… он заслужил. Но вот когда рушится твой собственный… Странные видения донимали меня — они утягивали в свой омут, манили отчаянием и пустотой. И я, сам не замечая, постепенно падал в эту зияющую дыру, в которой терялось все — время, личность и даже разум. Мне было плохо, очень плохо, особенно когда я, сдавшись, подсел на наркотики. Никто не понимал. Никто не замечал… как я тону в пучине лжи, задыхаясь от невыносимого зловония. И никто не бросил мне спасательный круг, не помог, когда я так отчаянно нуждался в этой самой помощи. И я спятил… Конец наступил, когда я узнал правду… отец не ушёл. Он был застрелен. Как и Мойра, которую он пытался изнасиловать. Я жил в одном доме с самой страшной женщиной на свете… и мир стал ещё безумнее. Я от него не отстал. Просто раздобыл оружие и одним прекрасным утром заявился в офис к Ларри. Поджог ему лицо и не винил себя за это. Он был мерзавцем… а я стал убийцей. Много раз пытался вспомнить лица людей, которых застрелил тем днём. Что они говорили, о чем просили. Как боялись… но не мог. Я даже не мог вспомнить, что чувствовал тогда. Как их убивал. И главное — зачем? Просто шёл по школьному коридору с гулом в голове. А они все шарахались в сторону как листья от ветра. Некоторые стояли в ступоре. Они раздражали меня, раздражали непониманием. Они жили в иллюзиях, тошнотворно сладких и лживых. А я хотел одного — показать, что одна пуля в голове может все изменить. И каждый из них, умирая, вдруг видел то, что смог увидеть я — эту грязь, эту кошмарную истину… этот страх. Они кричали и убегали, а я регулярно нажимал на курок. Потом библиотека… я не знал этих людей. Не знал имён и привычек. Я их просто убил. Всех пятнадцать. Не помню, как оказался дома. Перед серым окном с таким же серым вязом… действие наркоты ослабло и вдруг стало невыносимо холодно. И страшно… я вдруг заметил кровь на пальцах и плаще. Почувствовал запах раскалённой стали. И услышал громкие шаги, когда они ворвались в мою комнату, что-то крича и… С каждым выстрелом мелькали картинки. Были яркие и мутные, но мелькавшие с бешеной скоростью в угасающем сознании когда-то веселого парнишки, со светлыми кудрями на вертлявой голове. Раз. Аделаида испекла вишневый кекс. Я съел его, хотя был уверен — она плюнула в тесто. Два Я ползаю со своей машинкой в затхлом подвале, где на меня нападает страшный выродок Норы. Три Глаза девушки, которую я убил последней. Не глаза — бездна страха и непонимания. И немой, а потом явный вопрос — за что? Звонко щёлкают пустые гильзы, падающие на скрипящий пол. Глухо что-то дрожит в моих уплывающих вдаль мыслях. Дико кричит голос матери за дверью… не больно. Мне не больно. Я уже призрак… Год, два, двадцать… я не знал. Сколько прошло времени, сколько раз выпал дряблый снег. Просто бродил по этому мрачному дому, искал сам не зная чего. Просто наблюдал за другими умершими в этом доме, за новыми жильцами. Некоторые сумели уйти, избежать страшной участи заключённых, не имеющих право на освобождение. А некоторые остались. Например сладкая парочка, которых я прикончил, когда они вдруг передумали заводить детей. Ребёнок был нужен Норе — бедняжка хотела заполнить утрату, пустоту, что только возросла с годами. А я был послушным мальчиком, который хотел угодить своей покровительнице. И в своём, казалось бы, благородном порыве, зашёл слишком далеко. Я сделал непоправимое. И не один раз. Я не достоин счастья и любви, которых не знал никогда. Но это все разом и в один миг мне сумела подарить светловолосая девочка, с большими глазами на бледном лице. Когда я впервые увидел ее — нет, меня не поразило током, сердце не стало биться словно ошпаренное кипятком, нет. Просто что-то мелькнуло в ее темных глазах, когда она стояла за дверью, бесшумно за мной наблюдая. Мелькнуло — и мне стало интересно… Возможно впервые за долгие годы. Она не смущалась и не опускала глаз. Глупо не хихикала, не кокетничала и не давала намеков даже на самый лёгкий флирт. Слушала, изредка улыбалась… потом включила свою странную музыку, даря возможность лучше себя понять… И удивиться. Я думал, что она просто неординарная. А она неповторима. Я наблюдал за ней в своём призрачном состоянии, когда она не могла увидеть меня и даже почувствовать моего присутствия. Молча поражался — такая нежность и такая сила. Хрупкая и красивая… особенно без одежды. Да, я смотрел на неё не только в гостиной… Заметил какие-то перемены. В себе, в своих мыслях и поступках. В настроении — проклятый дом уже не казался мне таким мрачным. Таким безнадежным. Пустым… Поймал себя на мысли, что хочу, хочу сделать хоть что-то, чтобы поймать ее улыбку. Увидеть блеск в темных глазах и почувствовать себя хоть на миг нужным, в этом чёрством как вековой сухарь, мире. Она умеет удивлять и цеплять. А меня ещё и сходить с ума от нового, и до сих пор неизвестного мне чувства. Что это — болезнь? Но духи не болеют… значит ли это, что она заставляет меня чувствовать себя хоть немного живым? Я сорвал поцелуй с ее губ в этом жутком подвале, напугал и не удержался. Я пугал ее не один раз, и каждый из них дал мне понять — бесстрашие не признак силы. Силу выявляют только чувства. Ее чувства я сам прочувствовал насквозь. Бунтарка… дерзкая и трогательно беззащитная. Не желающая признать даже перед собой свои слабости и страхи… она неплохо справлялась. Но все старания полетели к чертям, когда она узнала правду. Хэллоуин — ночь, когда души умерших приходят с того света, чтобы погулять по темным улицам. И они пришли — не все пятнадцать. Только те, кто были в библиотеке… они нашли меня. Они пришли за мной. Только сам я ничего не понимал… это только потом вспомнил, что творил в этот, свой последний, день. Не знаю, что отшибло мне память — пули или обретение новой сущности… вот только от воспоминаний легче не стало. Она узнала и сдалась — девочка с глубокими глазами на бледном лице. Ей вдруг открылось многое — слишком быстро. Чужие истории… другие жители… ужасающие трагедии. И она не выдержала. Алмаз с хрустальной серединой… доверчивая и беззащитная. Просто одним вечером наглоталась таблеток и уснула — как котёнок, невинно сложившись в клубок… постепенно бледнея, имея и так слишком бледную кожу. Я чувствовал как она падает, увязая в болоте страхов и видений. Я видел ее стремление ухватиться за скользкие стенки, чтобы выбраться из этого поглощающего кошмара, из липкого ужаса, облепившего все дрожащее тело. И я не мог помочь, не мог, потому что сам стал частью дома-убийцы. Не знал — что делать и как думать. И поэтому молча наблюдал, как она падает все стремительней и отчаянней, в полёте выворачивая наизнанку душу, пытаясь избавиться от пронизывающего насквозь животного страха… Мы сидим в холодной ванне, а ты постепенно умираешь, слушая мою исповедь, которую тихо шепчу в твои мокрые волосы. Я пытался, Вайолет. Честно. Но не получилось. И теперь, моя слабость, ты навсегда останешься со мной…