Двадцать шагов по красному

Они приехали в Скайхолд перед самым рассветом. Руки и ноги закоченели — он не мог даже подвигаться, чтобы согреться, потому что Резерфорд предусмотрительно его связал. Правильно сделал: они несколько раз проехали по кромке обрыва. Сил наброситься на конвой не хватило бы, а выпрыгнуть — вполне. На инквизиторский суд Самсону не особенно хотелось. Хотелось, чтобы все отвалили. Терять-то было уже нечего. Если бы Инквизитор со своими агентами не сломали доспех — быть может, исход боя был бы иным. Но они как-то ухитрились — то ли магия, то ли еще что… Оставалась только своя сила, не заемная, да то, что дарила Песня, оставались лейтенанты, готовые стоять до конца, но Инквизитор оказался сильнее. Самсону казалось — сейчас все получится, но Инквизитор вставал и бросался в бой, а его лейтенанты один за одним пали. Финала Самсон не помнил — потерял сознание, а очнулся уже в плену, когда все было кончено. Глупо вышло. И как-то очень бессмысленно. — Вставай и выходи, — буркнул Резерфорд, сдернув с Самсона тонкое шерстяное одеяло. Одеяло отлично продувалось сбоку и снизу и не особенно спасало. Хотя все равно было лучше, чем ничего. От ветра хоть чуть-чуть, но прикрывало, а от того, что грызло внутри… Тут одеялом не обойтись. Учитывая, что Инквизитор забрал редклиффских повстанцев себе, и те, должно быть, толклись по всей крепости, Самсона так и тянуло спросить — как, не раздражается ли коммандер Резерфорд от лицезрения свободных магов. Он, однако, придержал язык: получать зуботычину от коммандера Резерфорда не очень-то хотелось. Да и лицезреть в такую рань удалось одну только охрану. Довольно нерадостную. Предрассветная стража — самая тяжелая, это да. Это очень рано подняться, а потом до общей побудки останется так мало времени, что едва успеешь заснуть назад и потом целый день ненавидишь все живое. Тело подчинялось плохо. Самсон едва не растянулся на камнях, и Резерфорд придержал его за шиворот. Видать, было велено не бить, а если б Самсон поцеловался с брусчаткой — иди доказывай Инквизитору, что автор синяков и ссадин не ты. Наверное, на суд были приглашены какие-нибудь иностранные послы, и Инквизитор хотел показать им, что Инквизиция — это приличное цивилизованное общество, которому можно дать немного денег. — Коммандер, куда его? — спросил худой как жердь солдат, подошедший со своей тройкой встретить повозку. — Пока в подвал. До суда побудет там. Стражу поставить двойную. За поездку Самсон успел отметить и покрасневшие глаза Резерфорда, и как у него мелко трясутся руки. Ломка. Несерьезная — всего лишь по синему лириуму, да и у Резерфорда никогда не было такой уж сильной потребности. И что, сравнивая с собой, он думает, что Самсон, лишенный красного лириума и раненый, сможет сбежать из тюрьмы Скайхолда? Его повели через двор. Небо уже успело посереть, горный хребет выступал на его фоне темным четким силуэтом. Скоро вершины вспыхнут… Красиво будет, только вряд ли из подвала открывается хороший вид на Морозные горы. Даже в Киркволле было красиво, а здесь горы еще выше. Воздух едва ли не звенел от легкого мороза и высоты. А может, это в ушах звенело. Доспех сломали и сняли неделю назад. Самсону то и дело мерещились голоса. Он помнил, как упал и больше не смог подняться, как последним усилием рванулся к источнику, но дальше не было ничего. Только лириумная пустота и дорога через лес и горы. О какой только ерунде не захочется думать, чтобы отвлечься от того, что дозу не дадут. Мэддокс бы придумал что-то. Смог бы убедить. Самсону подумалось, что сам-то он и для себя звучит неубедительно. Единственная причина, по которой его не добили сразу, — им нужна информация, а Самсон все-таки был приближен к Корифею. Наверное, решили, что Корифей подробно изложил подчиненным все свои планы. Надо было не колебаться, а сразу уронить на них потолок. На них, а заодно на хренов источник, оставив с носом и Корифея. Потому что в одном Инквизитор был прав — Корифей выбросил его и не поморщился. Пока они ехали, про Мэддокса вспоминал и Резерфорд. Он вроде хотел гордо молчать и игнорировать, но оказываясь рядом, никак не мог удержаться. За время пути Самсон несколько раз послушал, какой он мерзавец, как был не прав, как втянул в лириумную ловушку людей, которые поверили ему и пошли за ним. Наверное, Резерфорд верил, что взывает к совести и рассказывает что-то такое, о чем Самсон никогда не думал. “Он выпил настойку моровика, чтобы тебя защитить, ты понимаешь, мать твою?!” Крик все еще звенел в ушах, а в мозгу отпечатались глаза, горящие гневом и удивлением. Усмиренные так не делают. Так вообще не бывает. Приказ был четкий: быстро уничтожить все, что осталось в храме, и уйти. Лейтенантам — защищать Мэддокса до последнего вздоха и слушаться так, как будто им приказывает лично Самсон. Вот они и послушались. “Он выпил настойку моровика”. Плохая смерть. Это небыстро и больно — Мэддокс мучился. Не воин, не подумал, что можно заколоться или вскрыть вены. Не думал о себе, только о нем, о Самсоне. О том, что должен защитить. Не надо было его оставлять. Треснуть по голове и утащить, а развалины храма Думата поджечь — и весь разговор. Похрен, что нашли бы — все равно ведь нашли. Объяснять только это все теперь некому. И ввалить некому, за то, что не уберегли. Разве что себе. Ясно сейчас было одно: Корифей их бросил. Не стал вытаскивать ни Сэрбиса, ни Эримонда, ни Алексиуса-старшего… Разменные монетки, вот они кто. Сыграли свою роль, проиграли и больше не нужны. Теперь каждый сам за себя. С каким-то мстительным, злым удовольствием ему подумалось, что Корифей остался еще и без войска. Немногие отряды обезглавлены, а если с ними не умеешь обращаться, они и слушать не будут. Корифей управляет ими через скверну в лириуме, но сам толком не понимает, что вообще делать с людьми. Но не может прямо приказать и не знает, как распоряжаться войском. Даже с тварями, которые когда-то были людьми. Венатори у него больше нет, храмовников — нет. Остались только дракон и демоны. А людей он потерял. Люди ему и не нужны. Ничем он не лучше Церкви, такая же мразь... Самсона увели в подвал. Здесь было холоднее, чем на улице: сырой камень, пролом в стене — в этот самый пролом даже намело немного снега. Еще в него влетали брызги от водопада. Красиво было бы постоять и посмотреть или устроить засаду, а потом смотреть, как в пролом летят тела врагов, но здесь обустроили тюрьму. Охрану тоже выставили суровую — как будто Самсон все еще был облачен в доспех и не скован. — Вечером будет суд, — сказал Резерфорд. — Молись, если еще не потерял веру. Ты предал тех, кто тебе поверил. Повел их на смерть и превратил в чудовищ. С тобой поступят по справедливости. — А ты требовал уничтожения Ферелденского Круга, который был признан безопасным. Ну помнишь, который ты еще должен был защищать. И где была твоя справедливость, когда приказали усмирить Мэддокса, а меня выперли? Все-таки Резерфорд не выдержал. Он не ударил Самсона — врезал кулаком по стене. Глаза засверкали и без всякого лириума, а его ярость, злость, кажется, можно было потрогать. Точнее, можно было бы, не будь оков. — Заткнись. Просто заткнись. — Да подавись. Сам знаешь, что это правда. Резерфорд умчался, гремя доспехами — нервы сдали. Слабак и всегда таким был… Нет, несправедливо. Не слабак. Его сторона как раз успешно побеждала, а Корифей — нет. Его не выперли, не выбросили, и он свою армию не обманывал. До Инквизиции, при эльфах, здесь, наверное, тоже была тюрьма. Маленькие каморки, широкий коридор, очень удобные точки обзора. Всей охране прекрасно видно, чем это ты таким занят и не замышляешь ли недоброго. Камеры там и остались, только удобств поубавилось. Ну не ждать же было, в самом деле, что его разместят с комфортом. Ладно, не привыкать — сколько раз приходилось разбивать лагерь примерно в таких же развалинах, только еще выставить дозоры, проверить, что всем всего хватило, убедиться, что лириум не кончился… Лириум. Мысли опять свернули к нему. Неделю никаких доз; сначала Самсон, изловчившись, слизывал застывшие капли с одежды и с кожи — все, что осталось, когда у него отобрали доспех. Потом стало хуже. Последние два дня зудело и зудело: дозы нет, нет, нет… Он убеждал себя: вот прибудем на место — и чего-то добьюсь, но теперь они были уже на месте. В Скайхолде лириум не рос. И разумеется, никто не торопился к нему с заветной бутылочкой. К нему вообще не особенно торопились: заперли и успокоились. Видимо, до суда: решали, что же с ним делать. Оковы снимать не стали. Сперва было неудобно, потом Самсон привык. Предыдущие его посиделки в подвале и в оковах закончились изгнанием — только тот день почти забылся. Тогда ему тоже перестали давать лириум, и дни в памяти сминались, как старая бумага. Потом, между битвой в Казематах и агентами Корифея, было чуть легче: нужно было заботиться о Мэддоксе и защищать его, и это помогало держаться. Тогда Самсон помнил, что без дозы он еще чуть-чуть протянет, его личный предел — неделя, а вот без пожрать нормально они оба быстро не смогут работать, защищаться, ослабеют, и их попросту сожрут самих. Тогда даже сквозь безлириумный дурман горело: я должен защитить и прокормить себя и его. Сейчас у него ничего не было. Камеры, оказывается, отнюдь не пустовали: по соседству сидели Эримонд и какая-то девка. Забавно — про Эримонда им говорили, что он казнен лично Инквизитором, агенты донесли. Наврали, а может, и сами были обмануты. Сейчас Самсон изрядно сомневался, что прознатчики, отправленные в Скайхолд, не были перевербованы. Эримонд, впрочем, сделал вид, что не знает Самсона. Наверное, от его вида начинались плохие воспоминания о бездарном поражении. Собственное поражение тоже зудело, хотя куда меньше, чем могло бы. Он чувствовал источник Митал. Успел зайти почти по колено и даже коснуться воды. Похожим ощущением плескало от загнанных в угол магов в ту чудовищную киркволльскую ночь: Тень шагнула так близко, что демоны, казалось, прорвались едва ли не в каждом, привычные улицы исказились, изменились, стерлись и наполнились чем-то чужим. Подобное чужое хлынуло из источника Митал — и его, наверное, погубило бы. Такая сила не для людей. Да и Корифею она попасть не должна была. Теперь, наверное, досталась Инквизитору. Самсон понял, что очень устал. От неизвестности, от ненавидящего взгляда Резерфорда, от того, что мысли после поражения и плена были сплошь ядовитые и нерадостные. Еще без привычной песни по ушам била тишина, отдаваясь пустотой в венах. Не думать о голоде было просто. Не думать о тишине не получалось. Из тишины проступали лица — такие, какими они были до того, как их навсегда исказили алые кристаллы. Он забился в угол, опираясь на кучу камней, подтянул колени к груди, чтобы было теплее, и постарался задремать. Раньше получалось быстро, сейчас — нет; холод не давал, холод и грызущие мысли. И тишина. Хуже, чем в Клоаке Киркволла — там он подвел только самого себя — и Мэддокса, — а теперь облажался разом за всех. Правда, оборачиваясь назад, к последним дням, он все равно думал, что ни о чем не жалеет. Разве что — жаль было, что Корифей не сдох прямо там. Не подавился своим источником и не сдох. Из зыбкого кокона полусна его вырвал Резерфорд. Вошел в камеру и встряхнул за плечи. — Пойдем. Тебе решили дать слово. Он тебя, наверное, очень любит… любил. Сосущая тишина в ушах не давала сосредоточиться, но Самсон все равно понял, о ком речь. Любил… Скорее, доверял, а потом такие, как Резерфорд, разом отняли у Мэддокса и любовь, и доверие, и все остальное. — Возвращайся целым, — подал голос Эримонд. Голос у него был вменяемый, хотя и неуверенный — будто он забыл, как разговаривают. Самсон хотел откликнуться, но ссохшееся горло не позволило издать ни звука. Народу в зал набилось много. За распахнутой настежь дверью светило солнце и оттуда веяло холодом. Только сейчас Самсон понял, как горят руки и лицо. Но наружу его не вывели, а оставили в зале, перед троном. На троне сидел Инквизитор — молодой мужчина в орлейской маске. Ярко-синие, как едва разведенная настойка, глаза и темная щетина — больше ничего не видать. В бою Самсон тем более его не разглядел. Резерфорд зачитал обвинение. Красный лириум, Корифей, карьер в Сарнии… Самсон слушал и думал, оставят его потом в покое или нет. Вообще все перечисленное тянуло на казнь — ну хотя бы быстро. Они боятся, они возмущены — значит, не бросят умирать в подвале, как Эримонда. Синие глаза Инквизитора горели гневом. Пока они ехали из Арборской глуши, Резерфорд упоминал его фамилию — Тревельян, оствикские аристократы. В Киркволле у них тоже было поместье, а у поместья — большие подвалы с выходом в Клоаку. Самсон пару раз передавал там маленьких беглецов подполью. Подполье в благодарность за помощь давало честно украденный у контрабандистов лириум, и все, кроме Тревельянов и контрабандистов, оставались очень довольны друг другом. Аристократам вроде этих Тревельянов на людей плевать. От него, наверное, хотели раскаяния или ждали оправданий. Самсон не видел в раскаянии или оправданиях никакого смысла. Не перед Тревельяном — точно. В ответ на обвинения он только кивнул: да, признаю, да, повел их, да, сознавал, да, красный лириум… — Я читал твои письма и… и приказы! — Резерфорд не выдержал, перебил Тревельяна. Тот не стал препираться, потому что вокруг топтались какие-то орлейские послы, какие-то гномы и прочие личности, которые с удовольствием поделились бы со своим начальством скандалом в Инквизиции. Но жечь взглядом начал уже Резерфорда, который его стараний даже не заметил. — Ты же понимал, куда их ведешь, ты же не дурак, так почему? Мэддокс тебя защищал, твои лейтенанты стояли до конца… А ты вел их на смерть. Кроме смерти, вести было особенно некуда, Церковь и так бросила их умирать. Корифей дал шанс, Самсон снова чувствовал себя живым и думал, что наконец-то нашел свое место. У него было будущее, отмеренное алыми бутылками и запертой в них Песней, были планы и была цель. Были люди. Корифей забрал шанс назад, потому что они оказались не нужны. — Я вам все расскажу, — услышал Самсон собственный голос. — Все, что знаю. Только им это вряд ли поможет — Корифей не очень-то делился своими планами. Тревельяну стоило устроить охоту на венатори, вот те могли бы рассказать побольше. Но если бы у Инквизиции правда получилось свалить Корифея… Может, тогда все не зря. Все смерти, трансформации и весь лириум. Тревельян медленно обернулся к нему. — Хорошо. Ты будешь работать на Инквизицию и отдашь все, что у тебя есть. Каллен, ты присмотришь и сделаешь все как надо. Отдаю его под твою ответственность. По залу прошелестел шепот. Ждали, наверное, другого — казни, заключения, изгнания. Резерфорд побледнел и смешался; он уж точно успел насочинять себе совсем другие планы. — Уведите его назад, — выдавил наконец Резерфорд. — Завтра мы поговорим. К Резерфорду подошла рыжеволосая женщина, которая весь суд проторчала у стены и ни разу не изменилась в лице — наверное, та самая тайный канцлер. Корифей пытался подослать к ней шпионов, но они возвращались обратно в несколько менее целом виде. Обычно без головы. О чем канцлер говорила с Резерфордом, Самсон уже не слышал — его увели, заслонив спинами от заволновавшейся толпы. — Инквизиция должна проявить милосердие и дать шанс, — тем временем громко вещал Тревельян, так и не поднявшийся с трона. — Мы свалим Корифея только все вместе. Мы должны протянуть друг другу руки. Вранье в исполнении Инквизиции ничем не отличалось от вранья в исполнении Корифея или вранья в исполнении Церкви. Почти те же слова и те же обещания, только вот намерения… Но Инквизитора слушали, не прерывали и не спорили. Верили. Если не знаешь, что делать с Корифеем, только и остается, что верить. Вот бы Инквизиция и венатори поубивали друг друга. Тогда можно будет спокойно сдохнуть. — О, тебя не казнили, — обрадовался Эримонд. — У меня теперь есть компания. — Это ненадолго, — утешила его одна из конвоиров. — Его потом переведут. Давай, давай, чего встал, — она подтолкнула Самсона в спину. В доспехе или приняв лириум, насытившись дарованной Песней, Самсон, наверное, сломал бы решетку и даже не заметил. Толстые стальные прутья разошлись бы легко, как соломенные, ударом ладони он проломил бы грудь конвоирам и бежал бы напрямик через обрушенную стену. Сила Песни, пусть заемная, вытащила бы его: люди умирают в горах, а лириумные чудовища — нет. Но Самсон не хотел никуда бежать, а лириумной Песни с ним не было. В камере было кое-что другое. На полу, возле стены, лежала металлическая птичка. Точь-в-точь как те, что Мэддокс делал из бумаги для своей девушки. Из того же металла, что и погибший у источника доспех. Изготовленная той же рукой. Самсон, насколько позволяли оковы, скорчился у стены. Птичка впивалась в ладони острыми краями крыльев, но он не обращал внимания. В груди что-то рвалось — сильнее, яростнее, больнее, чем жажда, не давая ни дышать, ни думать. Эримонд что-то говорил — звал его, наверное, но слов Самсон не услышал. Вместо этого откуда-то пришли совсем другие слова: “Это твое”.