23:47
Мне тебя опять не ждать, Охуморон?00:28
Я тебе твой айфон в жопу засуну!01:13
ИДИТЕ НА ХУЙ, МИРОН ЯНОВИЧ01:14
Я переживаю, лысая ты карлица.01:17
Всё, я сдаюсь, заебал.01:23
Слава злится, Слава пиздец как злится – он Мирона за эту неделю видел один раз и то мельком, тот лишь сверкнул устало-заебанной улыбкой из прихожей, наспех зашнуровывая кроссовки, и съебался по своим ну охуеть каким важным делам. И так всю неделю, блять. Карелин соскучился до зуда в подушечках пальцев, Мирона хочется трогать, обнимать, чувствовать, а не пролистывать ленту инстаграма, пытаясь понять, не глючит ли он вообще, жив ли ещё этот трудоголик несчастный? Темнота комнату обволакивает, Слава прислоняется голым плечом к холодной стене и закуривает, впервые за последние полгода, блять. Потому что без Фёдорова ломает, потому что он уже вторые сутки не отвечает на его звонки и смс, просто оставляет с утра еле уловимый запах на подушке и исчезает в пыльных переулках Питера – сизый дым через приоткрытое окно вырывается в иссиня-чёрное августовское небо, сплошь усыпанное звёздами, Слава кашляет и нервно поглядывает на телефон – ожидаемо, там ничего не прочитано, только горит эта блядская рожа на пол экрана, и Карелин думает, что лучше бы и не начинались эти их «отношения» с приставкой недо, потому что Славе без Мирона почти никак, а Мирон во всю трахается со своей работой уже почти месяц. Слава заебался, он опять ложится спать один – на часах неоновым красным горит 2:37, на соседней подушке удушающая пустота и никакого намека на носатого занудного еврея, Карелин ещё раз проверяет диалог и истерически прыскает в кулак – как же хуево-то.***
Мирон думает, что работа его убьёт точно, болтает в стакане уже теплое пиво и просто хочет домой – Женя что-то трещит над ухом по поводу предстоящего фестиваля, репетиций, съемок четвертого сезона, встречи с голубями, а у Фёдорова черепная коробка пополам взрывается, и он устало трёт переносицу пальцами, совершенно невпопад кивая Женьке и пытаясь хотя бы состроить заинтересованное лицо, получается более чем хуево – Муродшоева нервно сглатывает и касается плеча еле ощутимо кончиками пальцев, а затем гладит, словно пытыясь разгладить невидимые складки, и склоняет голову набок. Неоновые пятна путаются в коротких волосах, и она выглядит такой же заебанной, как и сам Окси. — Езжай домой, Мирон, – Женя улыбается так тепло-тепло, по-родному, и Фёдоров обнимает её и шепчет тихое «спасибо», попутно вызывая такси. В квартире холодно, из кухонного окна сквозит ледяной, пробирающий до костей ветер, с одной стороны, вроде бы, август, а с другой стороны – Питер, хули. Окси быстро скидывает кроссовки, его потряхивает так сильно, что мурашки бегут по позвоночнику – и не понятно то ли от холода, то ли от волнения, пробирающегося даже в лёгкие, потому что в дверном проёме появляется Слава – злой, уставший, сонный, но такой родной и его Слава. — Неужели вы соизволили притащить свою королевскую задницу домой? Надолго ли? – Карелин взъерошивает волосы на голове и неуклюже припадает спиной к стене, кидая пропитанные обидой и злостью взгляды на Окси. Мирон заебанный в край, с севшим голосом, но от этого взгляда лёгкие в спираль закручиваются – не дышится. Он, кажется, даже замирает и подвисает секунд на двадцать, а потом стягивает куртку и тянется к Славе, вот так просто прижимается всем телом, руками обхватывает плечи и снова замирает – вдыхает запах апельсиного геля для душа и свежевыстиранного белья, привыкает как будто бы, ч у в с т в у е т. И Слава хочет ему настучать по его лысой дурной башке, но ещё сильнее он хочет просто быть рядом, пусть даже вот так в прихожей, сонным, совершенно не верящим в происходящее, но ощущающим себя чертовски нужным, нужным ему – Мирону. — А ты точно все дела поделал? Наработался? – Слава пытается выпутаться, наигранно фыркает и хмурит брови, но Фёдоров поднимает на него взгляд льдинистых глаз, уставших таких, но до тошноты и застревающего кома в горле родных, тянет на себя и прижимает голову к груди, забираясь ледяными пальцами под растянутую славину футболку. — Отъебись от меня со своими предъявами, я заебался и чертовски соскучился, – он снова смотрит на Славу и словно пытается запомнить каждую черту лица, каждую родинку, каждый миллиметр кожи, потому что его-его-его, только его, ведет кончиками пальцев по линии челки, скулам, губам, даже век касается, еле дыша. — Выглядишь ужасно, так ещё и горячий какой-то, – Слава шумно выдыхает и выпутывается из объятий – мыслить сразу же становится легче, Фёдоров устало стягивает толстовку, оставаясь в одной футболке и плюхается на диван в гостиной, даже не включая свет. Карелин присаживается рядом, залипает на свернувшимся калачиком Окси, на эти блядские ямочки на пояснице, и гладит пальцами по напряженной спине, позвоночные диски колются на кончиках пальцев. — Я тебе не мамочка и даже не Женя, когда ты уже начнешь заботиться о себе, а не ебаться со своей работой, взрослый мужик же, ну? – Мирон лениво потягивается на диване и хватает славины пальцы, долго рассматривает, гладит костяшки, а потом и вовсе целует тыльную сторону ладони, прижимая к щеке и опять смотрит-смотрит-смотрит, – Славу подбрасывает от нахлынувших эмоций и ведёт, так сильно, блять, ведёт, что он вырывает руку как-то слишком агрессивно и запихивает Мирону градусник подмышку. — Если ты заболеешь, я буду вместо тебя скакать на сцене на фесте и орать «Мирон-гандон», – Мирон страдальчески корчится и заходится истеричным смехом вперемешку с оглушительным кашлем. — Люди такого не заслужили, Слава. — А я заслужил? – и Карелина прошибает колкой обидой, он молча уходит на кухню и пытается успокоить лихорадочную дрожь в ладонях – он тоже, блять, не заслужил такого отношения к себе, он для Мирона всего себя – отложить съёмки, потому что Мироша скучает – да, пожалуйста; съебать со встречи с друзьями ради встречи с Мироном – конечно; ждать его неделями в одинокой квартире, заебывая себя истеричными мыслями – будет сделано; а Фёдоров настолько занят, что даже не может три слова написать, три ебанных слова «я в порядке», чтобы Слава перестал грызть себя изнутри и выкуривать по пачке в день. — Прости меня, – Окси обнимает сзади, целует в загривок и гладит по растрепанным волосам, тянет Славу на себя и почти касается губами линии челюсти, но Карелин лишь тянется вперёд, ближе, в объятия, и целует в колючую макушку. — Иди и ложись, будем лечить тебя, дурачина, – Слава прижимается губами к его обветренным и сухим, но лишь на секунду, а потом устало улыбается и вытаскивает градусник. — Весело ваша работа работается, Мирон Янович, – градусник упрямо выдает 38,3, Фёдоров сдавленно матерится и медленно плетется к дивану, сворачиваясь на нём калачиком. Слава долго и упрямо ебется с заварником, собирает по полкам все целебные травы и настои, заботливо оставленные когда-то давно Женей, и кидает эту засохшую дрянь в заварник, достает из шкафа банку малинового варенья и также долго ебется с открывашкой, соображая, в какую сторону её вообще крутить и как бы не лишиться всех пальцев одновременно. Наливая в чашку чудодейственный отвар, Слава морщит нос и даже чихает пару раз – воняет жутко, да и выглядит как болотная жижа – Карелин вспоминает мамины слова из далекого детства «всё вкуснее с ложкой малины», добавляет в этот, прости господи, чай две ложки малинового варенья и хвалит себя за великую микстуру и проделанную работу. Когда Слава возвращается в гостиную с чашкой лечебного эликсира, Мирон уже во всю шатается по комнате и обсуждает свою ебучую работу с таким серьёзным лицом, что Славе хочется с ноги прописать ему в нос. Заметив Карелина, он почти мгновенно скидывает вызов и поднимает руки вверх в знак капитуляции. — Я, значит, ему готовлю чай, забочусь, включаю режим ультра-мамочки, а он опять со своей работой, – Слава хочет разозлиться, так сильно и по-честному хочет, но Мирон так по-детски искренне опускает взгляд в пол и виновато дует губы, что Карелина почти пополам сгибает от смеха и половина чая остается зеленоватым пятном на белом ковре, Мирон забирает чашку из славиных теплых пальцев и приохуевшим взглядом смотрит на него. — Я тебя настолько заебал, что ты решил, что отравить меня будет проще, чем маяться со мной? Гениально, Слав. — Когда я уже услышу от тебя слова благодарности, а? – Слава шумно выдыхает и делает пару глотков, обжигается и сдавленно шипит. Мирон кидает на него многозначительные и подозрительные взгляды и даже лоб морщит, жидяра. — Да не смотри ты так на меня, нормальное пойло, фирменное, почти по маминому рецепту, – Карелин вновь протягивает ему чашку и касается пальцами колена, чуть поглаживая, Фёдоров сразу же отзывается на ласку, двигается ближе, отставляя чашку на журнальный столик и заключая славкино раскрасневшееся лицо в свои прохладные ладони, Слава аж глаза прикрывает и мурчит от контраста температуры. — Твоё положение сегодня либо на коленках, либо с чаем на диване, – шепчет Слава на ухо, обжигая чувствительную кожу и оставляя короткий поцелуй на шее. Он кидает взгляд на чашку и чуть отодвигается от Мирона, в квартире итак довольно душно, а трахаться с обогревателем в лице всеми уважаемого Охуморона не хочется от слова совсем. — Да и не хочу я скакать на сцене вместо тебя, люди не поймут постиронию, – и звучит это даже как-то растроено, Мирон фыркает и делает пару глотков из чашки, морщится и что-то шепчет себе под нос про то, что даже Женя не такая дотошная, а чай ну полное говнище. — Ой, пей уже молча, можешь даже не благодарить. Но уже спустя пару минут Слава не выдерживает и ныряет к Мирону под бок, долго ворочаясь и неудобно закидывая на Фёдорова свои длинные конечности. — Слава, блин, ляг уже. — Так ты подвинься, убери свои грязные руки от меня и вообще перестань меня трогать, – Слава недовольно фыркает, а Мирон откатывается к спинке дивана и касается Славы только плечом, устало выдыхает и закрывает глаза, Карелин выжидает секунд тридцать, а потом просто обнимает заебанного Фёдорова со спины, прижимаясь ближе и утыкаясь носом ему в шею — дышит шумно, почти яростно, опаляя чувствительную кожу своим горячим дыханием. — Перестань меня трогать, – передразнивает его Мирон и переворачивается на другой бок, оказываясь со Славой лицом к лицу. Карелин уже собирается что-то съязвить, но Фёдоров нагло затыкает его, впиваясь в чужие губы – и накрывает его самого так, что даже голова кружится от недостатка кислорода, они целуются лениво, несколько раз сталкиваясь зубами, но не пытаясь проявить инициативу или отгрызть нижнюю губу, они словно восполняют те долгие дни, когда они даже не касались друг друга – ладони гуляют везде, пляшут танго, но не ласкают, а просто трогают, гладят, запоминают. — Я так сильно люблю тебя, Слав, – но Слава не хочет слушать, Слава хочет целоваться, а потом долго гладить лысую макушку, укутывать в одеяло и каждые полчаса щупать лоб на предмет температуры. Слава просто хочет дарить тепло и быть рядом.