***
Хруст костей, отражаясь о сырые камни, как о тысячи маленьких зеркал, достиг поверхности. Вырвавшись на свободу, он спугнул воробья, нашедшего во мху сороконожку. Его крохотное сизое перышко стало плавно спускаться на дно, описывая виражи. Наконец оно приземлилось на теплую щеку. Виктор открыл глаза, но ничего не увидел. Дрожащей рукой нащупал в кармане зажигалку. Вскоре в ладонях заиграло совсем ручное пламя и осветило каменную крепость. Мужчина принял сидячее положение и осмотрел дно: влажный песок, пара смятых упаковок от чипсов со вкусом бекона и сыра, два раздавленных крысиных скелета, пустая консервная банка из-под сардин, десяток окурок, старая колодезная веревка и злосчастное обручальное кольцо, присыпанное песчинками. Сияющее пламя поблескивало на гладкой поверхности стен. Наконец Виктор поднял голову: свинцовая темнота и ни крупицы света, что напомнила бы о поверхности. Не видно конца веревки — какой же глубины этот колодец? Отделался парой синяков, значит, падал недолго. Еще раз глянув вверх и не найдя ничего, на чем можно было бы задержать взгляд, мужчина распаковал новую пачку «Явы», поднес к огню все двадцать сигарет и воткнул по одной в песок, чтобы те дымили. Надо сказать, что дышать на глубине было и без того тяжело. Однажды на перерыве какой-то работник из соседнего отдела рассказал, как его знакомый задохнулся от выхлопных газов в запертом гараже наедине с новеньким «Мерсом». Просто уснул, без боли, ни о чем не сожалея и не страдая перед смертью. Как вам такая история: на дне старого колодца от табачного дыма задохнулся тридцатичетырехлетний неудачник с кастрюлей картошки в руках? Просто мусор, как пустая банка сардин, всеми забытый, как труп еще одной крысы, бесполезный, как смятая пачка сырных чипсов. Нет, пожалуй, колечко можно было бы сдать в ломбард и выручить с него копейки на блок какой-нибудь классической «Явы». Дерьмо, а не сигареты, но к другим как-то привыкнуть не мог. Виктор съел две картофелины и погасил зажигалку. Во тьме дымили два крохотных уголька. Горячий пепел падал на худые пальцы, и мужчина каждый раз вздрагивал. Сырость и холод, пробирающий до костей. Глупый конец для неудачника. Перед глазами появилось лицо сестры, сосредоточенное, как у большинства бизнес-леди, — она единственная, кто у него остался. «Хороших выходных, сестренка», — прошептал Виктор и закрыл глаза. Внезапный шум разбудил человека на дне колодца. Сознание вернулось, в голове лишь сигаретный дым. Впервые за долгие годы Виктору вдруг захотелось, чтобы тот безвозвратно рассеялся. Хлопок? удар? шорох? — мужчина попытался вспомнить, что его разбудило, но над темницей висела неживая тишина, точно в вакууме. Через несколько секунд Виктору показалось, что он слышит, как струится по венам кровь, сжимаются и расправляются легкие. «Так и с ума сойти можно», — подумал он. В руках красноватой свечой заиграл огонек зажигалки. Виктор отчетливо уловил треск пламени, который до этого у зажигалки не слышал. «Как в гробу», — промелькнула мысль, но мужчина отмел ее, отчего-то посчитав неуместной. Осмотрелся: вокруг все те же скользкие стены из камня, за спиной рюкзак с водой и девятью новыми пачками сигарет, в кармане спортивных брюк швейцарский нож, у ног кастрюля с картошкой. Сигареты в песке больше не дымили — отметив это, Виктор вздохнул, погасил зажигалку и обхватил колени руками. Неожиданно в темноте мелькнул отблеск желтого металла. От удивления Виктор даже приподнялся. Совсем близко раздался скрип, будто на ветру качнулась старая форточка. Раздавшись тысячей скрипов, звук устремился к поверхности. Кто-то крутил ворот колодца? Виктор не знал, чему удивляться больше, и просто глядел вверх, где-то в дальнем уголке сердца надеясь увидеть кончик тридцатиметрового пенькового каната, купленного в девять ноль два утра в магазине «Сделай сам». Наконец, поборов тряску и оставив попытки рассмотреть во тьме хоть что-то, он подполз к обручальному кольцу и провел над ним по воздуху ладонью. Когда ладонь двинулась чуть левее, металл перестал блестеть. Виктор снова поднял голову — чернота, отвел руку — и кольцо снова засветилось так, что стало видно гравировку на внутренней стороне: «Марина и Виктор. Долго и счастливо». Все портила эта проклятая гравировка. Из-за нее в ломбарде снизят цену или вовсе не возьмут! Бесполезный… Виктор отбросил кольцо, и то жалобно звякнуло о стену. На песке появилась горошина желтого света, но после звона металла о камень исчезла. Где-то совсем рядом опять раздался недовольный скрип. Да что же это такое! Неужели он, наконец, сошел с ума? Задохнулся и умер, а погружение в колодец — это спуск в преисподнюю? Виктор вынул зажигалку, вытащил из блока новенькую пачку, сунул в рот сигарету и закурил. Тогда совсем близко, будто внутри стены, послышался шорох. Или он донесся с поверхности? Присев на корточки, мужчина стал водить зажигалкой у стены, ища сам не зная что. Стена, как стена, скользкая и гладкая, ничего необычного. Затем он выпустил струю дыма и осторожно поднялся: от неудобной позы затекли ноги. Неожиданно прямо над ухом послышался чих. «Будь здоров», — бросил Виктор тьме, усмехнувшись. Все-таки он не мог решить: сумасшествие или ад? Надеялся, что второе. Повернувшись к источнику звука и посветив на стену зажигалкой, он увидел в щели между камней глаз. Лишь огонь приблизился, глаз исчез, а на его месте оказалась дыра. Пугаться или кричать не было сил, да и что толку, если он умер, да еще и находится в колодце, в тюрьме, из которой нет выхода? К тому же, никто не услышит, если он закричит, ведь колодец за полкилометра от города в забытом всеми питомнике плодово-ягодных деревьев. Стоило Виктору отвести зажигалку, как в щели снова показался глаз, изредка моргая. Тогда мужчина резко повернулся, крикнул «БУ!», а после горько рассмеялся. И ему самому стало как-то жутко от собственного хохота. Глаз в щели мгновенно исчез, а за стеной со скрипом хлопнула дверь. «Нечего пялиться на меня втихаря! Выйдите и скажите мне в лицо: «ты неудачник!», скажите, трусы! Кажется, обложившись формальностями, вы совсем забыли, каково это — говорить то, что у вас на уме», — прокричал он, жутко рассмеялся и плюхнулся на рюкзак. Только сейчас он понял, что больше не ощущает холода и вообще чувствует себя вполне комфортно, пусть даже и окружен кольцом каменных стен, обручальным кольцом смерти. Ну точно, сошел с ума, умер и попал в ад. Да, так, пожалуй, лучше. Смахнул пепел с сигареты на песок и снова затянулся. — Не-у-та-чик, — сказал кто-то тоненьким голоском из-за стены. Виктор устремил взгляд в темноту. — Неутачик, — повторил голосок. — Спасибо, так лучше, — ответил мужчина с хрипотцой и закашлялся. — Путь здоров. — Здоровее некуда, — бросил Виктор тьме и опять поднес сигарету к губам. Та успела заметно укоротиться. Мужчина без сожаления отправил ее на кладбище крысиных костей и вынул из пачки новую, а потом и еще одну. Закурил сразу две: тут, в аду, это, кажется, не запрещается. Дым окружил Виктора заботливой пеленой, а за стеной кто-то чихнул два раза подряд. — Неутачик! — послышался тоненький голос, а затем снова чих. — Не неутачик, а неудачник, если на то пошло. И да, привыкайте. Я здесь надолго! — Виктор кинул взгляд на раскрытый блок сигарет, в котором в два ряда лежали еще восемь пачек. — Ороши выхоных, сестренка, — сказал тоненький голосок, и что-то внутри у Виктора ёкнуло. Вспомнилась семья… Олежка и Ксюха, как бродили по питомнику втихаря от родителей и играли в индейцев. Ксюха, правда, не любила в индейцев, ей нравилось играть в самолет: Олежка и Виктор пилоты, а она стюардесса в красивой форме, вежливая и улыбчивая — идеальная девушка. Как-то не сложилось с пилотами. Олежка вырос и стал работать персональным водителем для какого-то чиновника, присылая отцу и матери деньги, а потом попал в страшную аварию. Говорят, был пьян, только он не пил в жизни. А Ксюха выучилась на дизайнера архитектурной среды и уехала в Новосибирск. Виктор стал обычным клерком, женился, купил квартиру, а потом вот… Нет, еще не развелся. Написал вчера письмо в одну хорошую компанию, только вряд ли его возьмут после клейма «уволен» в трудовой книжке. Жизнь сама по себе рассыпалась. Когда все пошло не так? «Повидаться бы с Ксюхой, поговорить…» — подумал мужчина, но тут же отбросил эту идею. Теперь он в аду. Он сам принял решение и должен мириться с последствиями. Между прочим, не каждому хватит духу лезть в глубоченный колодец среди старых сливовых и грушевых деревьев. Так что, быть может, он не конченый неудачник. Хотя бы самую малость не конченый. — Ороши выхоных, сестренка! — повторили из-за стены настойчиво. — Да молчи ты! — рявкнул Виктор. Зажигалка все еще поддерживала огонек в левой руке. — Кто ты вообще? И почему прячешься? Я же сказал, если хочешь назвать неудачником, так говори в лицо! Из-за стены не считается. — Это Майя! — ответил голосок. — Майя не может, стена Неутачика… — добавил голос после паузы несколько разочарованно. Послышалось шебуршание за стеной. Виктор поднялся на ноги и подошел ближе: из щели между камнями торчали бледные детские пальчики. Он прикоснулся к ним своими — холодные. — Ой! — крикнул кто-то из щели и отпрянул. Виктор внимательно посмотрел на стенку и толкнул ее, но та не поддалась. Тогда мужчина решил, что настал звездный час армейского ножа. Нож в двенадцать инструментов был довольно крепким. Стоило тыльной его стороной постучать по булыжникам близ отверстия, в котором недавно торчали детские пальцы, как камни тут же сдались и свалились в пустоту. — Отойди-ка подальше, пока один такой камешек не отдавил тебе ногу, — предупредил мужчина и снова принялся стучать. Через десять минут — хотя, черт знает, время там казалось бесконечным — в стене образовалась гигантская дыра, за которой чернел тоннель. — Ты там? Эй! — окликнул Виктор темноту. Кто-то тихо засмеялся где-то в недрах, и, отраженные глухим эхом, послышались тихие шажки. Казалось, навстречу Виктору бежали тысячи детей. Наконец совсем близко шаги остановились. В темноте возникла маленькая детская фигурка, до которой едва доставал мягкий свет зажигалки. Белые платьице и носочки, бордовые глянцевые туфельки. На платье спадали прямые волосы, достающие до пояса и сливающиеся с тьмой, а лица не было видно. Прямо «Звонок» какой-то. — Тебя точно зовут не Самара и не Садако? — осторожно спросил человек, не сводя с девочки глаз. — Майя! — крикнула та и убежала вглубь тоннеля, цокая каблучками. Виктору на секунду показалось, что оттуда доносится аромат пирожков с яблочным повидлом, такой же, что и в детстве. Тогда он, держа в одной руке зажигалку, стал складывать в рюкзак свои вещи, чтобы отправиться вслед за странной девочкой. Но тут зажигалка потухла. Мужчина чертыхнулся и стал нащупывать в кармане спички. Вытянув пачку, чиркнул одной о шершавую боковину, и в круглый колодезный мирок снова подали свет. Слева в черной пасти замер бледный силуэт. Отвлекшись на него, Виктор совсем забыл о про спичку. Огонь куснул пальцы, мужчина тут же бросил обугленную щепку на песок и стал дуть на обожженные конечности. Наступила кромешная тьма. Не блестело даже кольцо. — Майя? — позвал настороженно Виктор. — Я здесь, — сказал тоненький голосок прямо над ухом, и мужчина даже подскочил. — Не пугай ты так! — бросил он, а потом добавил: — Тот свет, что падал на кольцо — твоих рук дело? Здесь совсем темно, а у меня вот кончился газ в зажигалке… Хрустнули крысиные кости и шелестнула пачка из-под чипсов, а затем по каменистому полу звонко застучали каблучки. Совсем близко скрипнула дверь, и из зловещего тоннеля повалил яркий свет — Виктор даже зажмурился. Но тут нос учуял запах пирожков с повидлом. Совершенно точно, тот самый. И мужчина мысленно очутился на кухне старенького одноэтажного домика в пригороде. За круглым столом с голубой кружевной скатертью, расписанной синими птицами, сидели все пятеро: мать, отец, Виктор, Ксюха и Олежка. Олежке было еще лет восемь, значит, Ксюхе пятнадцать, а Виктору двенадцать. Уплетали мамины пирожки, обжигали язык горячим повидлом, быстро запивали молоком — они так манили сладким ароматом, что нельзя было спокойно ждать, пока те остынут. Теплые воспоминания разлились по всему телу, а после в миг растворились, оставив в памяти светлую печаль. Где-то в непроглядной серости табачного дыма появился крохотный просвет, и резвый лучик солнца радостной струей ударился о старую деревянную крышу всеми забытого и давно высохшего колодца. Заурчал живот, запах пирожков притягивал к себе с удивительной силой. Виктор упаковал кастрюлю и раскрытый блок «Классической Явы», затем оглянул дно: кольцо исчезло, и черт с ним. Зато на песке появилась тень от маленькой головы. Мужчина обернулся на тоннель, но девочка поспешно скрылась. — Не вежливо это, прятаться за стенами! — заметил Виктор. — Майя тюдовище! Неутачик не должен смотреть… — жалобно отозвалась Майя. — Кто это тебе сказал? — Папа! Виктор возмутился. У него и Марины не было детей, но он был твердо уверен, что ни при каких обстоятельствах не назвал бы ребенка чудовищем. — Тюдовище, потому тьто ни капли не похожа на папу. — Не бывает детей, которых можно назвать чудовищем! — А вот и бывает! — отрезала Майя, всхлипывая. — Ну-ка выходи, и я докажу тебе, что ты никакое не чудовище! — серьезно произнес Виктор, но ответа не последовало. Только тихие всхлипы. Тогда он направился к тоннелю. За холодной стеной из бурого булыжника стояла девочка и терла покрасневшие глаза. Ее бледное личико оказалось совсем не страшным: большие черные глаза, которые могли быть как самыми внимательными на школьном уроке, так и самыми озорными, когда дело касалось любимых игр; слегка вздернутый носик выдавал в ней безмерную любознательность, только губы слегка посинели, и на щеках не алел привычный детский румянец. «Наверное это от жизни под землей и отсутствия солнца», — подумал Виктор. — Ну и кто тут чудовище? Разве у тебя рога изо лба торчат? — Осо не тюдовище! — Майя с укором посмотрела на мужчину. — Уши в полметра? — И Сакорка тоже! — Нос, как у Волан-де-Морта? — А кто такой Вова да Морда? — спросила девочка, немного успокоившись. — И хорошо, что ты его не знаешь, потому что носа у него нет вовсе, а у тебя вот есть, такой хорошенький! — Если у него нету носа, он еще не тюдовище! Виктор задумался. Да, наверное, это так. — Так-то это так, но Волан-де-Морт убивал хороших людей, потому он и чудовище. — А мотыльков? — немного поразмыслив, спросила девочка. — И мотыльков тоже, — ответил Виктор. — Ты ведь не делаешь больно другим? Майя отрицательно помотала головой, ещё раз протерла кулачками глаза и серьезно посмотрела на мужчину. — Значит, никакое ты не чудовище, — заключил он, но на глазах у девочки снова навернулись слезы. — Ну, чего ты, чего? — Виктор потрепал девчонку по иссиня-черным волосам. — Чуешь, как пирожками пахнет? Если будешь плакать, они остынут или, что еще хуже, их кто-нибудь без нас слопает! Майя затихла и принюхалась. — Сакорка съест! — осенило ее, — побежали скорей! Майя понеслась по ровным каменным ступенькам вверх по туннелю, который плавно заворачивал направо. Виктор изумленно поспешил за ней, представляя себе этого Сакорку с полуметровыми ушами, уплетающего пирожки. С каждым метром становилось все светлее и просторнее. Наконец туннель расширился настолько, что по размерам стал походить на местный вокзал. И вскоре перед мужчиной и девочкой предстала исполинская дверь из трех гранитных плит, соединенных в единую пластину. Дверь по размерам походила на шестнадцатиэтажный дом — такие строились только в центре городка, где жил Виктор — и была приоткрыта. Свет, исходящий из-за нее, невозможно слепил глаза, будто прямо за дверью находилось солнце! — Скорее! — весело крикнула Майя, у которой от прежней печали не осталось и следа. Она легонько потянула дверь, словно та была совсем невесомой, и Виктор, закрыв глаза руками, ступил в объятия божественного сияния. Исполинские солнце заходило за малиновый горизонт, одаривая каждый клочок земли живительным теплом. Виктор обернулся: посреди дороги, присыпанной скошенной травой, парила дверца размером со спичечный коробок. За ней раскинулось ночное небо, усыпанное мерцающими самоцветами звезд, вытянутых галактик, незнакомых планет. Звезды то и дело срывались с небес, испуская последнее торжественное сияние и затухая на горизонте. Под небом тянулось красным ковром маковое поле, разбавленное сливами, яблонями и грушами: некоторые деревья цвели, роняя нежные лепестки на изумрудную траву, а иные склонялись к земле под тяжестью пестрых и спелых плодов, почти прозрачных от сладости. — Где мы? — спросил Виктор, завороженно рассматривая бескрайнее поле, залитое солнцем. — Здесь, — просто ответила Майя. — Скорее в Дом! — она понеслась по выкошенной дорожке навстречу к закату. Наконец, Виктор понял, что это место очень похоже на заброшенный питомник, а там, где парила дверь, находится колодец. — Погоди! — окликнул он Майю и побежал следом. Необъяснимая радость зародилась в его сердце: сейчас, после долгого дня он наконец-то вернется домой, на кухне будет ждать заботливая мать, и лишь он ступит за порог, она нальет ему коровьего молока из глиняной крынки. Когда Виктор нагнал девочку, та вдруг спросила: — С тем пирожки? С капустой — фу! — А ты какие любишь? — Яблотьные. — Наверное, будут яблочные. Майя заливисто рассмеялась. Виктор рассмеялся вместе с ней так, как давно не смеялся. Впереди на холме возвышался перламутровый дворец, переливающийся в золотых лучах. Совсем сказочный. Только без единого окошка. — Почему во дворце нет окон? Как же оттуда смотреть на всю эту красоту? — спросил Виктор у Майи, кивнув на цветущие деревья и маковые поля. — Потому тьто все в Доме смотрят внутрь, а не наружу, — объяснила девочка. — А хочешь посмотреть на небо, выйди на улицу! Совсем скромная деревянная дверца, покрытая обшарпанной белой краской, приветливо открылась посетителям, стоило им подняться по сверкающим ступеням. Виктор и Майя вошли внутрь. В бесконечном коридоре царили мягкие сумерки, разбавленные разноцветным мерцанием. С деревянного потолка свисали самые разные светильники, будто богатый коллекционер скупал их в каждом уголке мира, в котором удалось побывать: старые английские фонари на цепях, бумажные китайские, турецкие лампы из цветного стекла, лампы с самодельным абажуром, простые электрические лампочки, изящные бра, современные минималистичные фонарики, обычно встраивающиеся в потолок по несколько штук, роскошные люстры и торшеры, причудливые, строгие, однотонные, разноцветные… А с обеих сторон в никуда тянулись друг за дружкой двери всех эпох, форм и размеров, прямо как в мультфильме «Корпорация монстров». Из каждой двери доносились свои звуки: где-то разговор двух женщин на итальянском, за одной сороковая симфония Моцарта на скрипке, за следующей кто-то звонко чокался бокалами и торжественно произносил тосты, где-то было тихо, а в иной двери шумел водопад и раздавались далекие звуки гонга. — Что это за место? — воскликнул Виктор, на ходу разглядывая античную оранжевую дверь с искусной резьбой в виде виноградной лозы. — Дом, — просто ответила Майя. — Какой странный дом… — Да, странный, отень странный Дом! — А куда ведут все эти двери? — Куда тебе захотется! — засмеялась девочка. Тут совсем дряхлая синяя дверь слегка приоткрылась, и когда кто-то буркнул: «тише!», захлопнулась. Майя пожала плечами. — Выбери одну и заходи! — шепнула она Виктору. Мужчина кивнул и зашагал вперёд, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся из-за дверей. Так он брел по коридору, пока не остановился возле терракотовой куполообразной двери с двумя бронзовыми лебедями. За ней доносились голоса детского хора. Он потянул за кольцо, но дверь не поддалась. — Там уже кто-то есть, — покачала головой Майя, и Виктор без сожаления отправился дальше: он снова почуял запах пирожков. Наконец мужчина остановился в месте, где аромат стоял самый насыщенный. По бокам находились две других двери — синяя с кованной рамой и пурпурная, над которой полукругом сверкал узорчатый витраж. «Чудовище! Скотина! Как ты мог променять меня на эту шалаву?!» — закричала женщина за синей дверью. Майя услышала ненавистное слово и перевела расстроенный взгляд на Виктора. — Тю-до-ви-ще… — повторила она, уже готовая расплакаться. Мужчина серьезно посмотрел на девочку: — Мне стоит поговорить с твоим папой насчет этого… — Не надо! Папа, он… Он съест Неутачика! — Это я сейчас кого угодно готов съесть! Как можно обижать такую прелестную кроху? — воскликнул Виктор, потрепал Майю по волосам, отчего несколько прядей на аккуратно причесанной голове затопорщились. — И вообще… Не неудачник я! Имя у меня есть — Виктор. Как у тебя — Майя. Понимаешь? — Ви… Вик… Нет, Неутачик лучше! И еще… Не делай так боше, — девочка похлопала себя ладошкой по голове и поправила волосы, — притёску испортил! — она гордо вскинула голову да как ни в чем не бывало закружилась на одной ноге, как балерина, и с восторгом глядела, как красиво при этом развевается ее платьице.***
— Эй! Всю прическу испортил… — сердито буркнула Маринка, когда Виктор набросил на нее одеяло и стал понарошку колотить по нему, изображая разозленного Кинг Конга. — И вообще, не делал он так! — Маринка выбралась из-под лап Кинг Конга и стала застегивать кружевной бюстгальтер. — Мне больше «Искусство путешествовать» нравится. Помнишь, где несколько молодых ребят из разных концов света дорогу прокладывали через джунгли? Хотела б и я где-нибудь побывать, найти незабываемые приключения. Только с нашим бюджетом единственное приключение — дойти до мусорки поздним вечером, — грустно сказала она и поправила растрепавшийся русый локон. — Да съездим как-нибудь. Вот повысят меня скоро, а там и зарплата совсем другая будет! — бодро ответил Виктор. Марина стояла перед зеркалом с нагретой плойкой и улыбалась. Себе или мужу — не ясно. Но она ему тогда верила.***
За пурпурной дверью изредка свистел ветер, будто где-то поблизости кружил воздушный змей. Он доносил на трепещущих крыльях незамысловатую мелодию флейты и запах свежей выпечки. — Мы еще встретимся? — спросил Виктор у своей новой маленькой знакомой. — Вот, — Майя вложила в ладонь мужчины обручальное кольцо со знакомой лазерной гравировкой. — Только не сядь в детский автобус! — серьезно произнесла она вслед, и коридор мгновенно исчез. Теплый соленый ветер тут же окатил мужчину с ног до головы. Виктор открыл глаза и затаил дыхание. Конечно, после всего, что успело произойти за сегодня, удивляться уже не было сил, но… место, куда он попал, оказалось гармонией. И как хотите тут, так и понимайте! Он будто стоял счастливый у роддома, обнимая жену с розовощеким младенцем на руках, будто отдыхал с Мариной под горячим солнцем Кипра, отдыхал на собственноручно заработанные деньги, будто гонял на «Бээмвэ» с Олежкой на загородной трассе, будто питомник плодово-ягодных деревьев вовсе не был заброшен — вот что он чувствовал, находясь там. Виктор стоял посреди бескрайнего сиреневого моря по щиколотку в воде. У ног качались темно-зеленые листья кувшинок и макушки речного гороха. На зеленых островках отдыхали лягушки, лениво наблюдая за незнакомцем. Над легкой дымкой, которая укрывала искрящиеся волны, нависали маленькие и большие сферы планет, да так низко, что до них без труда можно было дотянуться рукой. Голубые и фиолетовые планеты населяли семейки причудливых грибов, которые, подобно вулканам, испускали разноцветные пары. На некоторых небесных телах тоскливо качалась на ветру белесая шаль паутины. Вдали за молочным туманом тянулась горная цепь, подпирающая прозрачный небосвод. А в небе вместо птиц сновали рыбы: морские, речные, экзотические и привычные, крохотные и исполинские. Помимо привычных рыб, овеваемые морским бризом, вальяжно парили осьминоги, скаты и даже акулы. Один осьминог цвета сгущенного молока коснулся гигантским щупальцем черной макушки Виктора. Стоило мужчине приблизиться к одной из планет с синими поганками, как прямо перед его носом пронеслась стайка скалярий величиной с крупную собаку. Каждый шаг, пройденный Виктором в этом сказочном мире, оставлял после себя углубление в море — как если бы кто-нибудь ткнул пальцем в желе; само же море казалось невесомым, и ходьба по сиреневым и голубым барашкам совсем не отнимала сил. Ветер донес до Виктора звуки флейты и запах свежих пирожков с яблочным повидлом, тогда тот, поправив рюкзак, решительно зашагал к гряде лавандовых скал. По правде говоря, скалы оказались сравнительно небольшими, с обычную трехэтажку. Гряда тут и там испещрялась светло-зелеными кустарниками, между которых, что совсем неудивительно, плавали золотистые воробьи и дрозды-рябинники. У скалы Виктор разглядел женский образ. На плоском камне сидела девушка лет двадцати с короткими волосами светло-розового цвета, плавно переходящего в бирюзовый. Ее легкие одежды играли на ветру, а задумчивый взгляд растворился в призрачной дали. В левой руке поблескивала лаковая миска с дымящейся выпечкой, в правой тонкие пальцы держали обкусанный пирожок, из которого беспрестанно капало в море яблочное повидло. Казалось, девушка не замечала Виктора. — Привет! — наконец поздоровался он. — Привет. — Незнакомка одарила Виктора отчужденным взглядом, откусила кусок от пирожка и принялась жевать. Живые цветы в волосах и на зеленых лентах, переброшенных через плечо, вздрагивали от малейшего дуновения ветра — так вздрагивали крылья запоздавшей бабочки в начале холодной осени. — Это ты играла на флейте? — спросил Виктор, во все глаза разглядывая чудную обитательницу бесконечного моря. — Нет, — ответила девушка и вскоре добавила: — это всё дети. — Дети? — переспросил Виктор, озираясь по сторонам в недоумении. Море, планеты, скалы, парящие рыбы и одинокая шелковая нить паутины, которая, гонимая ветром, неторопливо путешествовала над морем — ни намека на детский смех. — Вон, погляди, — девушка указала рукой куда-то в розовое небо. Яркое пятно вынырнуло из облаков и стало стремительно приближаться. Вскоре глаза различили красный автобус, так же выбивающийся из пейзажа, как алое яблоко на бортике высохшего колодца. Сопровождаемый веселой мелодией флейты автобус стремительно рассекал мягкие комья облаков и несся по небу к зубчатой гряде скал. Девушка встала и свистнула что есть мочи — и все рыбы, что мельтешили в ее поле зрения, замерли на месте, недовольно виляя плавниками. Автобус приближался, движимый бесконечной мелодией, ловко огибал планеты и неподвижные стайки рыб, маневрировал среди сахарных скал. Когда он оказался совсем близко, Виктор услышал ребячий хохот и голоса, торжественно выкрикивающие строки пионерской песни «Взвейтесь кострами, синие ночи!». Девушка и Виктор проследили за автобусом до самой его остановки. Раздвижные дверцы выпустили свору ребят, и те принялись носиться по округе: некоторые ловили птиц, иные стали просто играть в догонялки, а какие-то мальчишки умудрились забраться на огромного ската, пока тот не спеша плыл над хрустальным морем. Скат тут же взял курс ввысь, и пионеры восторженно закричали. — Упадут, — сделала вывод девушка. Мальчишки соскользнули со спины и с визгом упали в море, но тут же поднялись и понеслись дальше. Ни один из них не оставлял следов в море. Автобус два раза бибикнул, тогда дети шумной гурьбой понеслись занимать места. У каждого окна уже виднелась парочка любопытных голов, но дверцы все еще были отворены. Когда прошло по меньшей мере секунд пятнадцать, Виктор вопросительно глянул на девушку. Та поняла, что он имеет в виду. — Кто-то в автобусе ждет тебя, — сказала она, доела свой пирожок и почему-то отвернулась. После ее слов из автобуса кто-то опять затянул «Взвейтесь кострами, синие ночи». Неожиданно Виктор разглядел среди пассажиров смутно знакомый силуэт, тогда он подошел ближе. Мальчик на заднем сиденье не пел, он смотрел на Виктора с улыбкой до ушей. И лишь мужчина приблизился к распахнутым дверцам автобуса, улыбчивый пионер бросился к нему в объятия. Гимн пионеров стих. — Витька! — крикнул мальчик радостно. Виктор не мог поверить своим глазам. Перед ним совершенно точно стоял десятилетний Олежка с сияющей улыбкой. — Витька!.. Долго же мы не виделись! Вырос, вырос-то! — Олежка даже подпрыгнул, пытаясь сравнять ладонь с макушкой старшего брата. — Оле?.. Да быть такого не может! — в груди у Виктора заныло. — Чего-йто ты бледный такой? А мы с лагеря едем! Такой огромный костер жгли, не поверишь! — мальчик вдохновенно изобразил руками необъятный костер, — а еще в озеро ныряли и плакаты гуашью рисовали. А наш отряд первое место в Большом забеге занял, представляешь?! — Чудно, чудно, Олежка… В отряде твоем я ни секунды не сомневался… — отвечал Виктор, а сам не мог наглядеться на эти живые, родные глаза и лучезарную улыбку, все еще бережно хранившуюся в сокровенных уголках памяти. Воспоминания заволокли его сознание, он больше не видел ничего, кроме десятилетнего мальчишки в серо-голубых шортах, белой рубашке с шевроном и алым галстуком. — А чего-йто ты сегодня без формы? — удивился Олежка, разглядывая брата во все глаза. — Я ведь уже не пионер давно… — ответил Виктор, и от этой правды вдруг стало невыносимо тоскливо. — Как же не пионер? Погляди! — Олежка указал на стекло автобуса. В окне отражался четырнадцатилетний юноша с густыми вьющимися волосами цвета вороньего крыла. Задумчивый взгляд серых, как осеннее небо, глаз, свежее лицо без единой морщинки. Виктор ощупал лицо — гладкая кожа, а громоздкие очки куда-то исчезли. И правда, почему он забыл сегодня форму? — Тебя сегодня посвящают в комсомольцы… Эх, знал бы ты, как я рад за тебя, братец… — вздохнул Олежка, но тут же воскликнул: — ладно уж, наверное тебя простят за то, что ты… Ну… Без формы. Все-таки долго не было тебя. Ну… Садись же! Мы все на главную площадь едем! А потом домой, и мама сегодня в честь твоего возвращения состряпает твои любимые пирожки с яблочным повидлом! — мальчик схватил замечтавшегося мужчину за рукав и потянул в автобус. — И папа сегодня пораньше с работы придёт! Сводит нас на озеро! — восторженно заявил он. Олежка… Посвящение в комсомольцы… Мама… Пирожки с повидлом… И папа пораньше придёт… Виктор глупо улыбался и послушно поднимался по металлическим ступенькам красного, как кровь автобуса. До раздражения красного. Слишком яркого для этого мира и чересчур счастливого. Пионеры благоговейно смотрели на будущего комсомольца, которого Олежка гордо усадил на свободное место рядом с собой. В автобусе было уютно и пахло апельсиновой газировкой. Виктор разглядел в окошке странную девушку, уплетающую пирожки, — она печально смотрела на красный автобус. Поймав на себе счастливый взгляд недавнего собеседника, девушка вдруг бросила оставшиеся пирожки пролетающей мимо касатке, спрыгнула с планеты и пошла прочь. Автобус бесшумно взмыл в облака, и пионеры затянули свою песню:Радостным шагом с песней весёлой Мы выступаем за комсомолом! Близится эра светлых годов, Клич пионеров — «Всегда будь готов»!
Внезапно в кармане ветровки что-то вспыхнуло и осыпало пассажиров снопом янтарных искр. Олежка и другие дети разом ахнули, испуганно глядя на Виктора. Без пяти минут комсомолец достал из куртки обручальное кольцо. Оно шипело, будто кипящее масло, и обжигало руки. Что-то отчаянно забилось, завертелось в памяти, что-то недавно погребенное и присыпанное сырой землей. Только не садись… Не садись в детский автобус! Мы еще встретимся? Майя. Лица пионеров застыли в выражении презрения. Олежка отвернулся, а на его щеке заблестела слеза. — Витька, ты… идиот! — в отчаянии бросил брат, схватил брата за рукав и вытолкнул из автобуса. Виктор со свистом рассекал воздух спиной, наблюдая, как быстро уменьшается лицо брата, выглядывающее из-за раздвижных дверей, как исчезает неистово-красное пятно автобуса в облаках и тускнеет мимолетное счастье. Его руки снова стали рабочими мужскими руками, а лицо несколько худым и ощетиненным. Виктор упал на синего ската, который оказался мягким, точно диван. «Упадет», — сказала бы девушка с лентой из живых цветов. Потому что люди не могут летать. Рыбы могут, пусть только в фантазиях, птицы могут. Но люди — никогда. Скат испуганно стряхнул человека в лавандовые волны. А Виктор почувствовал вдруг облегчение, которое ни разу не испытывал за последние десять лет. Ему тридцать четыре. Брат, мать, отец — мертвы. Но он-то жив, и по-другому быть не может. Лицо Виктора, который, как морская звезда, раскинув ноги и руки, качался на волнах, что-то защекотало. Мужчина открыл глаза. Над ним нависло задумчивое лицо девушки с пирожками, а ее мягкие волосы касались его подбородка. Только сейчас Виктор заметил, какими печальными были ее глаза. Глаза того, кто видел на своем веку слишком много несправедливости. Точно услышав мысли Виктора, девушка отстранилась. Мужчина поднялся и сел на камень сахарной гряды. Девушка села рядом. Виктор молчал, девушка молчала. Вздохнув, он достал из пачки сигарету, чиркнул спичкой и задымил. Говорить не хотелось. Нет, ему не было слишком грустно или тяжело на душе, как раз наоборот, просто нужно было все как следует осмыслить. Девушка болтала ногами, касаясь пальцами ног лазурного моря. Опускался пурпурный закат. И все-таки нельзя было не заметить, что весь этот странный мир слишком походил на тот крохотный клочок пространства, в котором всю жизнь ютился Виктор. Но вместе с тем сходство было ничтожно мало — тесные и неуютные улицы, безликие хрущевки и бедные ларьки никак нельзя сравнить с морем, что завораживало своим неизменным спокойствием и тянулось во все стороны, как бесконечное полотно. Может, все это — задумчивая девушка-пастух, рыбы и красный автобус — особая реальность, в которой оказываешься только после смерти? — Что это — Дом? Коридор, двери… И эта комната, похожая на мир снов? — внезапно спросил Виктор и выпустил в пуховое облако струю табачного дыма. Девушка вздрогнула и ответила не сразу. — Дом — это место, куда попадают на грани смерти. — Получается, я все-таки умер? — спросил мужчина, грустно улыбнувшись. — Нет, — ответила собеседница, послала Виктору короткий взгляд, а потом принялась следить за тремя морскими коньками, забавно пружинящими над маленькой желтой планетой. — Ты один из немногих, кому удалось противостоять Детям. Виктор посмотрел на девушку. — Это как во время реанимации: чтобы выжить, пострадавший должен бороться за жизнь вместе с врачами, — объяснила она. — Если он сам перестанет бороться, то и старания других потеряют смысл. — И сейчас я как раз борюсь… — Вроде того. Но в Дом попадает лишь тот, кто в глубине души до последнего ищет причину, чтобы жить. Или имеет связующее звено с внешним миром, как твое обручальное кольцо. Виктор стряхнул пепел на шипящую морскую пену. Проклятое кольцо, которое он выбросил, сначала затащило его на самое дно, теперь являлось ключом к спасению. — А ты? И Майя. Почему вы не возвращаетесь… на поверхность? — Майя тесно связана с Домом. Как бы она не хотела, ей запрещено покидать его. А я просто однажды здесь заблудилась и вместо смерти пожелала стать хранителем комнаты, как и многие другие. Солнце раскрасило небо в синий и фиолетовый. Рыбы спрятались, вокруг планет появились успокаивающие ореолы, отсвет которых ложился мерцающими пятнами на воду. Виктор решился задать еще один вопрос: — А что случилось бы, поедь я с Ними? Девушка серьезно посмотрела на собеседника. — Он превратил бы тебя в мотылька, оторвал бы крылья и проглотил бы, как тысячи других, вот и все, — отчеканила она. — Он? — Хозяин Дома, господин Гарот. — Хозяин Дома… — задумался Виктор. — Значит, это он возвел этот роскошный дворец? Должно быть, он сказочно богат. — Да, это так. Каждому найдется место в его владениях. Но обитатели Дома живут в страхе из-за него. Хотя господин Гарот и дал всем второй шанс на существование, ему ничего не стоит в любой момент передумать: проглотить какого-нибудь беднягу за обедом и запить столовым вином, — отозвалась девушка с ненавистью. Виктор больше ничего не спросил. Он еще глубже погрузился в мысли. Загасив сигарету о камень, вывалил оставшиеся в свободный карман и бросил в пустую пачку окурок. Не хотелось сорить в таком живописном месте. Закурил новую. — Не стоит столько курить, тебе же будет хуже, — заметила девушка. — Не могу. — В этом мире все найдет отражение в реальности, даже следы в море. У меня, между прочим, цветы вянут от этого дыма… Цветы действительно несколько поникли. Виктор извинился и впечатал в камень почти целую сигарету. Солнце наполовину скрылось за горизонтом. — Как тебя зовут? — ни с того ни с сего спросил Виктор. — Не помню. — Этот господин Гарот еще и отбирает у жителей дома имена? — изумился Виктор. — Нет, что ты, — девушка засмеялась, — Я здесь так давно, что забыла его. Да и зачем имена? Люди привыкли давать всему глупые имена, которые ничего не означают. К примеру, как Света или Наташа помогут другому понять, что я за человек? Всего лишь буквы, комбинация слогов, — выдала она с огорчением. Видимо, это давно ее беспокоило. — Тогда могу я звать тебя Селия? Девушка фыркнула: — Чем Селия лучше Наташи? — Ты напомнила мне об одной мелодии, так она называлась, — сказал Виктор, и солнце исчезло. Остались только разноцветные планеты — мерцающие сферы, левитирующие над притихшими волнами. — Музыка? Тогда неплохо. Она красивая? — Еще бы! Крохотные звезды рассекали небесную даль. Селия замурлыкала себе под нос какую-то мелодию, представляя ту, что дала ей новое имя. — Тебе нужно возвращаться как можно скорее, пока господин Гарот не узнал о твоем пребывании здесь, — наконец сказала она со вздохом. — Идем со мной! Если ты застряла здесь, то я с кольцом смогу тебя вытащить! — воскликнул Виктор, поднимаясь. — Нельзя. Он ни за что не отпустит свою игрушку… Но я благодарна тебе за то, что ты хочешь помочь. На моих глазах красный автобус унес столько жизней, что я перестала останавливать их. Ты выглядел таким потерянным… Я думала, и ты застрял в прошлом. — Селия грустно улыбнулась. — Но кольцо спасло тебя, а значит, кто-то очень ждет твоего возвращения. Виктор помрачнел. — Хотелось бы верить, да только я здесь как раз потому, что никто меня не ждет. — Но это правда! Ты же помнишь искры, которые так напугали Детей? Это явление может быть вызвано лишь сильным желанием видеть тебя. В то же мгновение раздался скрип, разбивший ночную тишину. Перед Виктором возникла пурпурная дверь, а за ней коридор с бесконечными лампами и дверьми. — К черту меня! Ты должна хотя бы попробовать сбежать! Не хочешь же ты всю свою жизнь смотреть, как люди теряют себя, унесенные прошлым? Тебе еще открыты все дороги. А главное, ты еще жива! Разве это не так? — серьезно сказал Виктор, глядя в глаза растерявшейся Селии. На секунду в них мелькнула надежда, но девушка потупила взгляд. — Ты не понимаешь. Я совершила непростительную ошибку и никогда не смогу жить прежней жизнью. Где бы я ни оказалась, он найдет меня. Он будет держать меня в этой клетке сотни, тысячи лет, — девушка сжала пальцами серебристую ткань накидки, — будет смотреть на меня мириадами рыбьих глаз. Мне никуда от него не скрыться, ведь однажды… — Селия вдруг осеклась и отвернулась. Хотел было Виктор возразить, но Селия помотала головой. Она встала и повернулась к мужчине спиной. — Спасибо, что дал мне новое имя, я не забуду его. А еще, пирожки твоей мамы просто объедение. Не думаю, что у тебя получится хуже. Прощай! Живи. — Постой! — Виктор подошёл ближе и взял Селию за руку, но та лишь слегка повернула голову. Она не смела поднять глаз, полных слез — следов от ужасных событий, что всплыли теперь, однажды погребенные в самых темных уголках сознания. Узкая девичья рука исчезла вместе с морем, но ладонь все еще помнила ее тепло. Пристанище дверей утопало в тишине. Умолкли ругань за дверью напротив, итальянская речь, индейский бубен и шелест сухих листьев. В глубине коридора тихо затянули свою партию скрипки, затем вступили трубы, и мужской бас запел вторую арию Симона из оратории «Времена Года». С обеих сторон тянулись ряды дверей, им не было конца. Виктор дошел до перекрестка — теперь знакомый коридор пересекал еще один. Мужчина свернул налево, туда, где звучал Гайдн. Двери стали редеть, и вскоре коридор совсем опустел. На дощатчатых стенах появились бордовые обои, скопище ламп заменили богатые хрустальные люстры с золотыми ветками глицинии, которые, подобно дождю, ниспадали на ковер. Виктор почувствовал себя неуютно среди этой роскоши, одетый в простую ветровку, спортивные штаны и кроссовки, оставляющие песочный след. В конце коридора мужчину встретил античный деревянный столик с ножками из слоновой кости. На поверхности лежала бархатная подушечка с крупным заржавевшим ключом — такими обычно отпирают гараж или сарай. А сразу за столом обитая красным атласом дверь с золотыми заклепками, за которой запела Ганна звонким сопрано. Виктор потянулся было за ключом, но тут кто-то схватил его за руку. От неожиданности тот даже подпрыгнул. — Майя! — воскликнул Виктор, увидев подле себя знакомую девочку. — Ш-ш-ш! Тише! Скорее беги отсюда! Он знает, что Неутачик здесь… Папа убьет Неутачика… Он знает, что ты хотел забрать ее! Он очень злится, тебе надо бежать скорее! — пролепетала Майя, почти умоляя. — О чем ты, Майя? Кто меня убьет? Ты знаешь Селию? — недоумевал Виктор. — Папа! Папа убивает людей! И мотыльков. Мой папа… Тюдовище! — Майя потрясла мужчину за рукав. — Что все это значит? — Беги назад по коридору, не оглядывайся и закрой уши! Музыка стихла, и за бархатной дверью отчетливо раздался стук каблуков, отражаясь миллионами стуков. Совсем как в колодце. — А ты? А Селия? — возразил мужчина. — Я уговорю папу простить ее! С ней все будет в порядке! Беги! — сказала Майя в отчаянии. Тяжелая дверь начала открываться, и во тьме вспыхнули ярко-зеленые глаза. Виктор был уверен, что в то мгновение воздух в коридоре задрожал. — Беги!!! — крикнула Майя и неожиданно толкнула Виктора с такой силой, что тот пролетел, будто футбольный мяч, метров десять, но приземлился на ноги. Он заткнул уши и понесся вперед изо всех сил, пока не выбежал из Дома и не сиганул в крохотную дверцу, которая парила посреди дороги, выложенной бесцветной и огрубевшей травой. А вокруг тоскливо замерли поникшие безлистные деревья. Виктор не помнил, как снова оказался в колодце. Только, когда он туда вернулся, кольцо в кармане засветилось золотым. Мужчина вытащил его, надел на палец и обнаружил, что вещи лежат на месте, а из темноты свисает кончик совсем нового пенькового каната.***
В дверь позвонили. — Ну кто там еще? — проворчала женщина в бигудях и торопливо зашагала к двери, шаркая розовыми тапочками. Остановилась около входной двери, заглянула в глазок и опустила руки. — Открой. Остынут. Марина все ещё стояла у двери, не решаясь ничего предпринять. Наконец она сдвинула щеколду и приоткрыла дверь, которая все еще запиралась на позолоченную цепь. — Ну чего тебе, Вить? — тихо спросила женщина. — Да вот… Пирожков слишком много получилось, а угостить больше и некого. Женщина нехотя впустила гостя. Виктор поставил блюдо с выпечкой на обувной шкаф. Марина стояла к нему спиной, опираясь о вешалку. Молчали. — Знаешь, я… — сказали они в унисон. — Давай ты первая, — выдохнув, уступил Виктор. — Да, пожалуй. По правде говоря, я хотела сказать это в среду… но раз ты пришел. От этих слов мужчина напрягся. Он знал жену слишком хорошо — таким тоном она сообщала только о самых скверных новостях. — От тебя нужна только подпись, — закончила она, нервно теребя пояс халата. Вся квартира пропиталась восхитительным ароматом горячего теста и яблок. — Вот как… — выдавил Виктор, изучая рисунок на новом ковре тещиной квартиры. — А что у тебя? — спросила Марина, не переставая мусолить махровую ткань. Виктор еле заставил себя ответить. Перед глазами всё мелькали силуэты прошлого. — Меня приняли на хорошую работу, — он сжал белый лист с печатным текстом и синей печатью, — Я бросил курить, прямо сейчас отдал старику с Ленинского почти целый блок… Воротит от дыма. Сам удивляюсь… — мужчина почесал затылок, а супруга немного повернула голову, но лицо ее все еще было скрыто. — И да, — продолжил Виктор, доставая из пиджака кольцо и уверенно надевая на безымянный палец левой руки, — я не хочу просто все бросать, сдаваться. Разве не ты сподвигла меня на самые отчаянные поступки?.. Не ты ли всю жизнь говорила мне: «вперёд, только вперед!». Мне кажется, со времен нашего знакомства не я носил тебя на руках, а ты меня… А сейчас, стоило судьбе подбросить на нашу дорогу пару камней, — Марина сжала кулаки, — ты решила оставить попытки расчистить путь. — Виктор замолк, и продолжил совсем тихо, будто кто-нибудь мог их подслушать, — вчера я собирался умереть, но неожиданно мне привиделось море. Я падал с небес, но оно подхватило меня и стало качать, словно колыбель. Твое имя означает «море», ведь так? Одна мысль о тебе вернула мне силы жить дальше. Марина… даже если будет только тяжелее, мы обязательно что-нибудь придумаем, слышишь?.. Он почти перешел на шепот, а ее била дрожь. Марина с трудом подавляла желание броситься к нему на грудь и выреветь все, что накопилось. Прошло около минуты, прежде чем она смогла ответить. — Ты не понимаешь… Я ухожу к другому, уже слишком поздно. Подпиши и уходи, прошу… — Марина… — в глазах у Виктора все окутывала тьма. — Пожалуйста, уходи! — женщина умоляюще смотрела прямо в глаза супруга, по ее покрасневшим щекам спускались слезы. — Ты правда этого хочешь? Ответа не последовало. Мужчина взял с комода документ, подписался подарочной ручкой «Газпром» и ушел. Из квартиры послышались душераздирающие рыдания. Пирожки в праздничном блюде, которое когда-то молодая девушка с трепетом выбирала для свадьбы, одиноко блестело в искусственном свете лампы. Румяные пирожки остыли, и больше не дымили, как больше не осталось света внутри тридцатичетырехлетнего неудачника, который бесцельно брел по пустынной улице, мутной от сгущающегося тумана.Близится эра светлых годов! Клич пионеров — «Всегда будь готов!»