Под мраморной вуалью

Она стоит ко мне спиной, и её волосы разметались по матовым плечам, как сотня полумесяцев, серебристо мерцающих даже в пошлом свете от настольной лампы. Ощущая себя лунатиком, я преодолеваю невыносимое расстояние длиной в шаг и вижу родинку у неё на шее. Но Лидия не шевелится. Только один из полумесяцев от моего дыхания соскальзывает чуть ниже. Я кладу ладонь меж её выпуклых лопаток. Она делает птичье движение головой, будто желая оглянуться, но застывает вполоборота, роняя на плечи ещё больше тонких лун. Слегка пунктирная ложбинка вдоль позвоночника, оканчивающаяся двумя ямками близ крестца, заставляет меня чувствовать болезненное напряжение — нет, не ниже пояса, но где-то около сердца. Продолговатые тени, призрачный контур профиля... Моя вспотевшая ладонь медленно движется вниз. На тонкой, как бумага, коже она выглядит огромной, грубой и тёмной. Когда Лидия сводит лопатки, ложбинка на спине становится глубже, и я чувствую пальцем каждый позвонок. Её талия изгибается резко; я провожу рукой по этой упругой дуге, и от прикосновения к выпуклой косточке над бёдрами меня словно бьёт током. Лидия наклоняет голову, и я чувствую, как её рёбра расширяются от глубокого, но неслышного вздоха. Я продолжаю движение по мягкой, невыносимо нежной области и почти вижу, как мои пальцы нарушают безупречную округлость живота. Сближение происходит незаметно, и вот моя грудь соприкасается с её спиной так, что я могу чувствовать ритм её дыхания. Он такой ровный и спокойный, что мне на секунду становится нехорошо. Да волную ли я её хоть сколько-нибудь?.. Но секунда уходит, и статуя приходит в движение. Тонкие луны падают уже на моё плечо, и я вижу её сияющий лоб и чуть трепещущие веки. Тонкий аромат парфюма Лидии, всё это время бывший лишь призраком на самой грани моего восприятия, вдруг обретает надо мной безоговорочную власть. Его источает каждый полумесяц, проскальзывающий сквозь мои пальцы; мои губы впитывают его от каждого лёгкого поцелуя, который я дарю прохладным вискам моей женщины. Вторая рука оставляет в покое волосы Лидии и падает ниже; кончик её груди в плену моих пальцев твердеет неожиданно быстро, и одновременно с этим она поворачивает голову. Я ощущаю долгое прикосновение её лба, затем носа... и вот, наконец, губ — к самому уголку моего рта. Каждая клеточка моего тела отзывается на этот поцелуй, и я получаю, наконец, ответ на самый трудный вопрос этой ночи. Можно ли испытывать земную страсть к женщине с лицом страцциевской Девы в Вуали, которую я однажды видел в Канаде? Теперь я точно знаю, что да. В самом низу её живота я чувствую мягкие завитки, и мой рассудок лопается, как мыльный пузырь. Когда аромат волос Лидии мешался с запахом простыней, а я скользил меж её лопаток уже не рукой, а губами, её дыхание почти не меняло ритма, и это приводило меня в отчаяние. Я боролся с его непоколебимостью, я пытался изменить его с помощью поцелуев и прикосновений. Какие-то слова пытались прорваться наружу, но голос мне совершенно изменил. Из всех демонов, которых мне когда-либо случалось встречать, этот был страшней всех. Белая тень двигалась и изгибалась, пока мы не очутились лицом к лицу. Лидия не открывала глаз, а демон принял облик бабочки, трепещущей крыльями на моих губах. Удивительно, как прекрасна может быть пытка. Я пережил их достаточно, но ещё ни одну мне не хотелось продлить на всю оставшуюся жизнь. Я целую ямку меж ключиц, и мой слух неожиданно торжествует — Лидия резко втягивает воздух, и это кажется подавленным стоном. Но лишь кажется. Поэтому я продолжаю. И вот кончик моего языка путешествует по её животу, а я чувствую себя так, будто мне предстоит прыжок веры. Клянусь, я куда меньше волновался на собственной Инициации, чем сейчас. Сомкнутые бёдра Лидии образуют правильный овал, и мне почти жаль нарушать эту гармонию, но я делаю это и оказываюсь между ними. Её тело мгновенно напрягается, она будто хочет меня остановить, но вместо этого её руки лишь сильнее стискивают простыни, уже пропитавшиеся нашим общим теплом. Мой язык танцует на тёплом и влажном шелку, и с каждым моим движением будто рвётся ещё одна из множества цепей, сковывающих фигуру Лидии. Очертания её тела передо мной постоянно меняются, словно она покорилась танцу и движется вместе с ним. Ритм всё ещё держится, но вдохи теперь резче, а выдохи дольше, и я буквально ощущаю, как демон спокойствия теряет силу. Мгновения прикидываются мёдом, но превращаются в янтарь, и в каждой из этих крупиц застывают силуэты наших с Лидией тел. Жаль, что янтарь не может запечатлеть музыку — музыку её стонов, мелодию, от которой растаял бы самый древний лёд. Странно, что Пигмалион обратился по поводу Галатеи к богам, не подумав о способе попроще. Когда я возвращаюсь к глазам Лидии, они открыты, и я, наконец, вижу самого себя среди прочих дремотных мыслей, скользящих в их глубине. Вокруг меня смыкается кольцо её гибких и неожиданно горячих рук, а вместо одной трепещущей бабочки в мои уста врывается целая армия. Пока дыхание Лидии проникает в меня, я проникаю в неё. Все жгучие реки моего тела стремятся к одной точке, и я перестаю ощущать границу между нами. Кажется, что по нашей общей коже струится жидкое электричество, и яростное согласие наших движений ничем не напоминает мне о робости, с которой я впервые коснулся её тела. Руки Лидии в истоме бродят по моей спине, и она нервно запускает пальцы в мои волосы, а я пью аромат над её ключицей и ощущаю, что вот-вот переполнюсь. И это случается определённо быстрей, чем я бы хотел. Острое наслаждение заставляет моё тело дрожать, будто мираж над асфальтом в жаркий день; такой же острый стыд эту дрожь унимает. Лидия, внимательно следящая за моим лицом, прижимает ладонь к моей щеке и шепчет какие-то слова, которые я не могу разобрать. Затем она нежно целует меня и возвращает мне спокойствие беззаботным смешком. Я всё ещё отражаюсь в её глазах. Кажется, я тоже улыбаюсь.