ad lucem

      Котаро ищет путь.       Там, где не видно ни зги, даже собственных рук, где жидкая смолистая чернота заливается в глаза, скапливается в горле и душит, он отчаянно пытается нащупать тропу. Снаружи — ни единого луча света, который мог бы стать указующим, и Котаро разжигает в своей душе огонь ненависти, уповая на то, что он направит его по прямому пути.       Но в абсолютной темноте без ориентиров любой прямой путь неизменно косит в сторону. Котаро плутает, думая, что его путь всё ещё прям, сжимает в руке крест и беззвучно молится, но так и не видит конца своим слепым скитаниям.       Возможно, его попросту нет, а тот, кто написал, что свет вообще был создан и отделён от тьмы, жестоко ошибся.       Тянущиеся годы сильнее раздувают в душе пламя, суетливо и оттого до боли надсадно. Оно обжигает до водянистых волдырей, покрывающих каждый орган, и ослепляет изнутри. С отчаянной надеждой Котаро верит, что нашёл снаружи источник света столь яркого, что застилает глаза, и что его путь наконец определён — стоит только привыкнуть к всепоглощающей белизне, и он откроется перед ним. И он несётся вперёд на крыльях, мня себя ангелом в сияющих доспехах, справедливым и благочестивым, карающим во имя Господа и лучшего мира.       Однако он сталкивается с мальчишкой в глазной повязке — и иллюзорный свет взрывается мириадами искр и меркнет, распадаются доспехи, защищавшие его, и под осколки проникает ледяная чернота. Она раздирает Котаро на части, силится снова заволочь глаза, но он сопротивляется, изо всех сил вглядываясь в того, кто разделил с ним тьму.       Котаро начинает прозревать.       Они оба бродили в одной темноте так долго, не видя друг друга и даже себя, столкнулись совершенно случайно, оставив в подарок незаживающие раны, и разошлись, казалось бы, навсегда, ведь шансы снова встретиться на перекрёстке путей неисповедимых невероятно малы. Жерди креста сходятся лишь единожды.       Но это случается вновь и вновь, будто крест у них теперь общий. И Котаро каждый раз видит свет в другом человеке — слабый, полупридушенный тьмой, — движется за ним, словно мотылёк, привлечённый неясным сиянием, и надеется, что он укажет путь. Канеки Кен — сам по себе сочетание ярчайшего света и непроглядной темноты, желания пожертвовать собой ради одних и уничтожить других.       Котаро не понимает, как так можно существовать, и в мгновения редких столкновений пытается воззвать к свету, ведь иметь внутри себя тьму, когда вокруг и так сплошь она — губительно неправильно. Он не может знать, что такая же тьма заключена в нём самом и что он не видит её лишь из-за собственной слепоты.       Совсем скоро их пути с Канеки Кеном не просто пересекаются — они причудливым образом меняются местами. Котаро окончательно проваливается в черноту, когда Канеки растворяется из неё. Долгие три года он несёт их общий крест за двоих, сражаясь с новой, не своей сущностью, что въедается в него незаживающими язвами и гниёт в застарелых волдырях, причиняя нестерпимую боль. Он всё так же сжимает в руке крест и беззвучно молится, повторяя свой собственный кодекс чести. Тщетно.       Тьма, в которой никого нет, нет такого же несчастного, который пытается найти в ней путь, кажется ещё более тёмной и ледяной. Огни, с трудом зажжённые когда-то в душе, постепенно меркнут, и это заставляет отрывать всё больше кусков себя и класть в жадное пламя. Котаро приносит себя в жертву себе же, потому что не видит иного выхода.       Канеки Кен снова возникает на пути, как ангел в сияющих доспехах, ведущий за собой потерянных в этом неправильном мире. Но и у него глаза слепца, что не видит через внутренний свет своих надежд и долга, не замечает черноты и не ведает тропы.       Котаро молча проходит мимо и прячет немой глас за плотно сомкнутыми губами, утопая во тьме и плотнее кутаясь в оборванный плащ, будто ещё больше сгущает её вокруг себя. Быть ослеплённым не так уж и плохо, если света снаружи всё равно нет и на самом деле никогда не было. Чернота заволакивает разум и мутит сознание, плотнее обступая едва теплящиеся огоньки и готовясь вот-вот поглотить их.       Однажды это всё же происходит: свет гаснет окончательно, и пахнущая склепом и депрессантами тьма обрушивается сверху, накрывая с головой. Котаро захлёбывается ей, принимая конец так и не найденного пути.       И возрождается вновь среди тех, кому не посчастливилось побывать на обеих сторонах.       Следующая встреча с Канеки Кеном не похожа на предыдущие: это не случайное столкновение двух слепцов, заключённых в одну темноту — медленно продвигаясь друг к другу, ориентируясь только на знакомый огонь, они сходятся и вновь отдаляются, недалеко, но чтобы не ранить вновь. Они проходят совсем по касательной, едва переговариваясь и бросая друг на друга настороженные взгляды, и так привыкают к контролируемому присутствию.       Когда наступает время, они позволяют себе расстояние выдоха и наконец говорят. Говорят о скитаниях, о поисках и о свете, который у каждого свой. С помощью слов они пытаются очистить от тьмы сокрытые всё это время образы друг друга, вслепую дотрагиваясь вопросами и силясь проникнуть в самое сокровенное. Они искренни друг с другом, хотя прикосновения бередят старые раны, причиняя боль, и удерживаемая дистанция становится и спасением, и ограничением для обоих.       Потому Котаро неопределённо кивает, когда, отведя глаза, Канеки просит поговорить в другом месте. Смотреть сверху вниз на того, чей путь он повторяет, того, кто, снедаемый темнотой, всё ещё несёт в себе свет, чьи волосы выбелены угольной чернотой уже дважды, непривычно и как будто неправильно.       Канеки Кен ведёт его за собой, и Котаро подчиняется, чтобы не разорвать ту тонкую нить между ними, благодаря которой они встречались снова и снова. Идёт след в след, чтобы случайно не упустить знакомое тепло и не разойтись вновь, а Канеки не оглядывается, доверяя молчаливому присутствию.       Они находят небольшое тихое помещение в самом конце коридора кофейни, и Канеки первым переступает порог и проходит в центр. Он ничего не говорит и ни о чём не просит, оставляя всё остальное на волю Котаро, и тот закрывает дверь, погружая пространство в почти кромешную темноту. Так будет привычнее для них, уверен он; Канеки не возражает.       Инстинктивно вытянув руку перед собой, Котаро делает шаг вперёд и касается пальцами мягкой ткани водолазки. Она шуршит и трётся о подушечки, когда Канеки разворачивается к нему, и под ней едва ощутимо бьётся горячее сердце. Ступив навстречу, Канеки почти утыкается носом в широкую грудь, оставляя между ними считанные миллиметры, и едва слышно, на выдохе, шепчет его имя.       Они стоят так, отделённые от внешнего мира тонкими перегородками стен, долгую минуту, привыкая к управляемости черноты вокруг них и к долгожданной близости. Котаро не видит Канеки, даже слабого отсвета от его белых волос, но улавливает дыхание и слышит невысказанные слова, чувствует несостоявшиеся прикосновения. Ему достаточно вот так ощущать кого-то рядом в этой тьме, так долго, сколько понадобится, без посторонних глаз, без суеты и предрассудков.       Коснувшаяся его ладонь Канеки обжигает, заставляет потянуться к нему и неловко прижать к себе, а в ответ получить такие же крепкие объятия. Уткнувшись в его грудь, Канеки что-то неслышно говорит и мнёт водолазку на спине, будто боится отпустить Котаро и снова потерять его на долгие месяцы, боится потеряться в этой темноте и остаться в одиночестве; а Котаро рассеянно проводит губами по тонким волосам на макушке и вдыхает призрачный незнакомый запах.       Канеки Кен — надежда многих, несущий в себе настоящий свет — полностью доверяется ему и шепчет, что выбранный им путь неправильный, что в этом мире другого и нет, и Котаро слепо стирает пальцами с губ жестокие лживые слова, прекрасно зная, что он не врёт.       Шёпот не прекращается. Приходится наклониться, наощупь провести ладонями по лицу и, обхватив его, остановить поток слов своими губами, мягко собирая горечь высказанного. Канеки и правда умолкает: Котаро чувствует, как он напрягается всем телом, будто от судороги, а потом подаётся навстречу, позволяя и даже прося очистить его от тяжёлых мыслей и правды, которая тяжким крестом лежит на плечах.       Темнота впервые становится спасительной для них; она не разлучает, а окутывает теплом, подталкивая друг к другу.       Канеки отстраняется, прося Котаро бежать, бежать подальше от него и сражаться за свой собственный свет, и даже не видя глаз, Котаро слышит в шёпоте смирение и безысходность. Он гладит Канеки по щекам и волосам, касаясь нежной кожи обеими руками, человеческой и чудовищной, и Канеки делает то же самое, замолкнув и сбивчиво дыша.       Котаро, конечно же, всё понимает, а потому, развернувшись, первым идёт к двери. Он впускает резкий свет, который навсегда разрушит их уже не общую темноту, и не оборачивается, оставляя позади Канеки и его путь.       Котаро будет стремиться за своим собственным светом.