Синее и бескрайнее

Тёмное стекло бутылки холодит разгорячённые ладони, на языке непривычно горчит пиво. Сынмин не может назвать вкус приятным, но раз за разом прикладывается к влажному горлышку и смотрит на морскую гладь. День сегодня спокойный, безветренный и солнечный. Родители за это и любят отдыхать тут: тихое место, чистое море, ни городской суеты тебе, ни развлечений кроме купания и пары кафе на крошечной набережной. Солнце неумолимо клонится к горизонту, у Сынмина по спине бегут мурашки. Лёгкие сводит предвкушением и страхом. Они впервые встретились в ситуации, которая чуть не обернулась трагичным случаем для семьи Ким. В особенности для Сынмина. Если бы не Хёнджин, он бы и не узнал никогда, каково на вкус пиво. Много чего не узнал бы, на самом деле, но это так, из насущного. Сынмину было десять, он был рациональным и очень «взрослым» ребёнком. Знал даже о том, что ни Санта Клауса, ни русалок не существует. Ему нравились рассветы, а родители любили поспать подольше, и Сынмин, как маленький помощник, естественно убегал из дома один, чтобы в тёплой августовской воде ловить первые лучи солнца. Получал за это не раз, но считал это гиперопекой, ведь плавать умел лучше всех в группе и даже посещал дополнительные занятия в бассейне. А потом Сынмин начал тонуть. Тихо так, незаметно. Просто в один момент ногу свело, а дна под ступнями не оказалось. Вода попала в рот, заглушила крик, и Сынмин камнем пошёл на дно, с ужасом осознавая, что смерть дышит в затылок и рыщет вокруг. Рыскала, правда, не смерть, а Хёнджин. Прекрасный Хёнджин с неземными малахитовыми глазами и длинным, изящным хвостом вместо ног. Хёнджин не питался людьми и не любил убивать. Сынмин узнал об этом позже, когда сидел на камне у берега и рыдал Хёнджину в плечо, а тот гладил его по мокрым волосам, выуживая оттуда запутавшиеся водоросли. Сынмин потом думал, что с ума сошёл, но руки кое-где были ободраны о переливчатый хвост Хёнджина, который, оказывается, гладить можно только под определённым углом и в определённом направлении. Сынмин на следующее утро долго орал в море его имя, даже охрипнуть успел, и только тогда Хёнджин смилостивился и показался. Сынмин тогда коленки в кровь разбил, потому что от неожиданности грохнулся на камни. У Сынмина нет друзей среди ровесников, зато у Сынмина есть Хёнджин. С того дня Сынмин живёт от августа до августа, иногда пугая родителей своим яростным желанием поехать на семейный отдых. Ну, серьёзно, какой нормальный подросток променяет каникулы в Пусане на пребывание в месте, которое насчитывает ноль целых ноль десятых ночных клубов и прочих развлекательных заведений, в которые так рвутся молодые? Тут и молодых-то можно по пальцам посчитать. Сынмину плевать на молодых. Сынмин хочет к Хёнджину. Хочет касаться пальцами сверкающей на солнце чешуи, хочет слушать рассказы о морском мире и делиться проблемами, описывать другую жизнь, человеческую. Хёнджин среди людей не жил никогда, боялся, но понимает почему-то лучше всех психологов-профессионалов. У них договор сегодня — встретиться на закате. И Сынмин ждёт, глушит желание высказаться в бутылке, хочет списать жжение и влагу в глазах на солнце и солёный ветер, но Хёнджин научил его, что врать себе — последнее дело. Бесполезно. — Что с тобой, прямоходящее? — Хёнджин мурчит довольным котом, когда выползает на прогретый за день камень, щурит свои малахитовые глаза и накрывает голую коленку Сынмина холодной ладонью. — Устал. Завтра уезжать, а я не хочу, — у Сынмина язык вдруг не слушается, неповоротливым становится, и он тянется к Хёнджину руками, а тот принимает его в объятья, приговаривая что-то про глупых человеческих детей. — Чем это от тебя пахнет? — Хёнджин быстро глазами выискивает спрятанную между камней почти пустую бутылку, цокает недовольно, а потом рывком срывается в воду, крепко держа Сынмина и окуная его с головой. Сынмин заливисто, чуть истерично смеётся, вынырнув. Он не боится ни быть в воде, ни быть под водой. Особенно если рядом Хёнджин. — Отвратительно, прямоходящее, — закатывает глаза Хёнджин. — Никогда больше не пей это при мне, — капризно требует он, а после тянется ближе, мурчит довольно и утыкается носом во влажную шею. У Сынмина перехватывает дыхание. — Вот так хорошо. Так ты пахнешь правильно. — Сам ты отвратительный, водоплавающее, — фыркает Сынмин, отталкивая от себя Хёнджина и зачёсывая мокрые волосы назад. — Я правда не хочу уезжать. — Ты же говорил, что у тебя после школы крутая жизнь начнётся. Этот, как его там?.. Университет, студенчество, взрослая жизнь. — Взрослая жизнь дерьмо, — качает головой Сынмин. — У меня родители разводятся, узнал случайно. И баллы на экзаменах дерьмо. И университет будет дерьмо. И студенчество, работа, вся жизнь… Сынмин тяжело вздыхает и сам лезет под бок к Хёнджину, вслушивается в размеренный шум волн, закрывает глаза и старается дышать глубже, чтобы прогнать сковывающую горло истерику. Дело в том, что он правда не хочет взрослеть, в том, что он устал жить грёзами. Иногда кажется, что вот оно, вот сейчас всё изменится и мечты перестанут быть только мечтами. Сынмин верит в это слишком долго, слишком часто обжигается и ночами воет в подушку, потому что «да что ты можешь знать о жизни, она у тебя вся ещё впереди». Сынмин смотрит на этих взрослых, смотрит на своё будущее и отчётливо понимает — не хочет. Он едва-едва вступает в эту взрослую жизнь, а всё уже идёт наперекосяк, а главное — у него ни единой идеи насчёт того, как это можно исправить. Хотя, нет, ложь. Одна есть. Но от неё в горле ком и страх мурашками бежит по позвоночнику. Тем не менее, Сынмин здесь, чтобы её озвучить. — Забери меня, — едва слышно шепчет Сынмин. Зажмуривается, ссутуливается, вцепляется в секунду похолодевшими пальцами в бока Хёнджина и с ужасом ждёт ответа. — Чтобы так, будто и не спасал меня тогда. Помнит, как Хёнджин рассказывал, показывал даже однажды, когда Сынмин стыдливо признался, что после того случая боится воды. Тогда было спокойно, тогда вокруг была вода, над головой тоже, но и Хёнджин был рядом, гладил, успокаивал, шептал на ухо и голос его под водой слышался удивительно чётко. Сынмин хочет этого спокойствия. И Хёнджина хочет. — Я знаю, что это ваше пойло в голову даёт, — Хёнджин двигается ближе, обвивается вокруг так, чтобы сидеть напротив Сынмина и оплетать его хвостом, пристально смотрит в глаза. — Но я не откажу тебе, Сынмин. Тебе не откажу ни в чём. Сынмин вздрагивает от откровенных слов и взгляда, закусывает губу, смотрит на заходящее солнце и глубоко вдыхает, как перед прыжком. Прыгнуть с Хёнджином хочется в самые глубины этого синего и бескрайнего. — Тогда можно ещё просьбу? — Сынмин замолкает в ожидании ответа, но Хёнджин не любит повторяться, поэтому Сынмину приходится собрать всю волю в кулак, чтобы выдавить: — я никогда не… хотя к чёрту оправдания. Поцелуй меня. Хёнджин не удивляется, как предполагал Сынмин, не пугается, не смеётся над ним. Просто обхватывает холодной рукой за загорелую шею и впечатывается в его губы своими. У Сынмина на глазах горячие слёзы, горло сдавливает, но он подчиняется солёным губам и принимает поцелуй, который сам же попросил. Хёнджин целуется странно, хотя Сынмину не с чем сравнивать. У него прохладный влажный язык и абсолютное бесстыдство в глазах. Сынмину даже жмуриться не хочется, потому что Хёнджин смотрит в самую душу, лижет по губам, проникает в рот, сплетая языки. Он весь наощупь прохладный и влажный, но Сынмину неожиданно приятно вцепиться пальцами в жилистые бока и прижать ближе к себе. Хёнджин определённо никуда не торопится, только стягивает Сынмина в воду, позволяя балансировать на скользких камнях. — Дыши, прямоходящее, — насмешливо напоминает он прямо в губы, после кусая неожиданно острыми зубами. У Сынмина мурашки, он даже не думает оправдываться прохладной водой, только стонет тихо и жмётся к Хёнджину всем телом, боясь, что он прекратит поцелуй раньше, чем Сынмин успеет насытиться. Но Хёнджин не отстраняется, не прекращает, только продолжает истязать губы Сынмина до красноты и лёгкой боли, а когда дышать становится совсем тяжело, вжимается языком в ухо. Абсолютно бесстыдно и абсолютно восхитительно. У Сынмина ноги подкашиваются, но Хёнджин крепко держит за пояс и шепчет, раскатывая «р», о том, что ещё рано. Сынмин и не помнит даже, для чего рано. Одежда кажется совершенно ненужной в этот момент. Сынмин поспешно выпутывается из просторной футболки, которая липнет к телу, и льнёт обратно к Хёнджину. Сердце оглушительно стучит в висках, на языке соль вперемешку со стонами, а у Хёнджина в глазах такие черти пляшут, что Сынмин готов и без его помощи утопиться, лишь бы не смотрел так пристально, не выуживал все тайны из самых дальних уголков души. Руки у Хёнджина сильные и настойчивые. Он без проблем сажает Сынмина обратно на камень, заставляя ёжиться от прохладного ветра. — Вкусный, — Хёнджин почему-то похож на довольного кота, хотя в его роду их точно не было. Сынмин, впрочем, думает об этом совсем недолго, потому что губы Хёнджина на его груди, а тяжёлая ладонь ложится поверх шорт на пах, слегка сдавливая и заставляя захлебнуться воздухом. Сынмин каким-то чудом замечает, что его футболка проплывает рядом, но куда больше в этот момент его занимают длинные прохладные пальцы, которые, выиграв бой у шнуровки шорт, сейчас проникают под бельё. У Сынмина в глазах чистая паника. У Хёнджина в глазах огонь и нечеловеческое желание. — Я никогда не вредил тебе и сейчас не буду. Расслабься, — уговаривает Хёнджин в живот Сынмина, щекоча кожу дыханием. Сынмину бы вспомнить, как самому дышать, а то выходит только хватать воздух красными губами, но в лёгкие его протолкнуть сил нет. Не когда Хёнджин смотрит снизу, улыбается своими грешными губами и тянет подальше синтетическую ткань, оставляя Сынмина в природной наготе. — Господи, — Сынмин послушно разводит ноги и цепляется пальцами за плечи Хёнджина. Он по грудь в воде, его хвост переливается под водой от каждого движения, волосы лежат на лбу красивыми влажными прядями, а Сынмин только и может выдавить из себя пару бессвязных слов. Хёнджину это, впрочем, не важно. Хёнджин наслаждается сполна дрожащим невинным телом, которое пахнет нетронутым цветком и отзывается на любую ласку. Из-за Сынмина на языке будто не морская соль, а мёд. Хёнджин слизывает солёные капли с бедра, поднимается на руках резко, впиваясь в губы Сынмина, пьёт его удовольствие и стоны, пока проворные пальцы обнимают напряжённую плоть. Сынмин молодой, стоны у него сладкие, поцелуи отчаянные, а душа так и рвётся на свободу, к морю, к Хёнджину. Это завораживает, заставляет желать его сильнее, не только себе присвоить, подчинить, но и удовольствие доставить, чтобы глаза мутной поволокой и поджатые пальцы на ногах. — Дыши, — снова в самое ухо, снова острые зубы и мурашки вдоль позвоночника. У Сынмина в голове туман и набатом в висках одно желание, сконцентрированное на пальцах Хёнджина, которые уж слишком неторопливо ласкают его. Просить большего страшно, стыдом и без того жжёт уши и щёки, но Хёнджин будто мысли читает, стекает плавно вниз и без предупреждения берёт в рот. Рот у Хёнджина, в отличие от всего тела, горячий. А может Сынмина уже лихорадит до галлюцинаций. Чёрт его разберёт. Удовольствие топит волнами, Хёнджин двигается плавно, но берёт глубоко и длинным, проворным языком ласкает в самых правильных местах, лучше самого Сынмина зная, как именно нужно. У Хёнджина красивые глаза, Сынмин и так это знает, но раньше он видел их только на солнце, а сейчас небо тёмное, ночное, и глаза Хёнджина едва заметно светятся. Сынмин думает, что смотрел бы на это вечность, но потом закрывает глаза и отдаётся ощущениям. Мягкие губы скользят по чувствительной плоти, язык обводит венки. У Хёнджина глубокая узкая глотка, он принимает на всю длину и лишь слегка держит Сынмина за бёдра, чтобы тот в воду не соскользнул, а в остальном — двигайся, пожалуйста, выбирай свой темп, пробуй сколько душе угодно. Сынмину спокойно не сидится, он пальцами во влажные волосы скользит, стонет с придыханием и толкается в податливый рот, высекая яркие искры удовольствия. Кровь кипит от возбуждения и чувства власти, по спине мурашки от осознания, что последнее — откровенная ложь. Сынмин всё ещё помнит о своей цели, всё ещё боится, и Хёнджин это чувствует, рычит недовольно и дёргает за бёдра так, что звёзды перед глазами. От быстрых движений губ в животе все мышцы крутит. Сынмин дышит часто, поверхностно, обжигая губы сухим воздухом. Пробует поймать нарастающее ощущение, теряется пару раз, но когда пальцы Хёнджина оказываются на его сосках, ловит наконец. До вскрика, до выгнутой спины, до кровавых царапин на чужих плечах. Отойти от такого невозможно, тем более Хёнджин выжимает досуха, губами прямо по чувствительной плоти, чтобы продлить удовольствие, отправить прямиком в сладкую негу. У Сынмина чувство, будто тело ничего не весит, будто он среди звёзд парит. Конечности не слушаются, оно и не надо, хотя обидно, что Хёнджина в ответ не обнять. Зато поцеловать можно. Сынмин не понимает, что лёгкость тела от того, что он в воде. Не понимает и того, как далеко они от спасительного берега. И как близко ко дну. У Сынмина в лёгких солёная вода, в душе тёплое спокойствие, а в самый затылок дышит смерть. Сынмин не хочет оборачиваться, Сынмину важно в малахитовые глаза смотреть, трогать кончиками пальцев красивое, пусть и искажённое лицо. Сынмину плевать, что глупое тело ещё пытается бороться за глупую жизнь. Ведь с Хёнджином хорошо и на дне этого синего и бескрайнего.