narcissus

Хенджин улыбается Уджину натянуто и почти что задыхается от недосказанного, но так и не может сказать ничего вслух. Хочется смеяться от абсурдности ситуации, но тяжесть на языке мешает ему открыть рот, а голосовая щель, кажется, перестает сокращаться и напоминает продолжительную диастолу предсердий и желудочков. Уджин смотрит на него с невидимым миру подозрением и протягивает помятую от долгого ношения в кармане его черной куртке бумажку, где когда-то хенджиновым почерком были написаны отвратительные стихи о любви. Не вина Уджина, что он не любит. Хенджин сжимает в руке недавно выплюнутые кровавые листы желтого нарцисса и хочет сбежать подальше от этого мира, потому что сбежать от себя совсем не получается. Возможно, оно и к лучшему. — Ты опять куришь? — Уджин спрашивает скорее из вежливости и неловкой затянувшейся тишины; Хенджин вообще не уверен, что подобные вещи когда-либо интересовали его. — Я думал, что ты бросил. — Привычки так просто не забываются. Это все напоминает привязанность к человеку, который тебе близок. Никогда не знаешь, когда станет легче и как быстро ты его отпустишь. Уджин хмурится (такие разговоры он никогда не любил) и выкидывает помятый исписанный черной шариковой ручкой листок в рядом стоящую мусорку. Проще так, чем забивать себе голову ненужными вещами, размышлять о поступках других людей и пить зеленый чай с ромашкой на закате, вспоминая такие ненужные воспоминания — хочется, чтобы они стерлись из памяти навсегда, а не оставались в долгосрочной, как происходило это обычно. За окном идет неприятный дождь и (слишком) ледяные капли разбиваются подобно хенджиновой душе. На грязно-белом столе стоит уже остывший кофе и валяется полупустая пачка мальборо красных. Хенджин с тоской смотрит на пачку и ловит себя на мысли, что именно сейчас хочется закурить. Легкие сдавливает в новом приступе кашля, который он всеми силами пытается перебороть.

Только не здесь.

Не тогда, когда смотрит Уджин.

Не вина Хенджина, что он влюбился в того человека, в которого не следовало падать. Ему говорили, что будет больно, что, вероятно, внутри что-то сломается, как сухая ветка от неосторожного касания, как слишком мягкий карандаш, как тоненькая льдинка. Все это напоминает сюжет слащавой второсортной дорамы или рассказа повернутой на кинке анимешницы, прочитавшей неизвестную ранее никому мангу. Уджин делает шаг вперед и забирает потрепанную от долгого ношения на дне рюкзака пачку сигарет и слабо улыбается Хенджину. — Она тебе не нужна, — говорит тихо и почти безразлично; Хенджин не выдерживает и кашляет противными желтыми лепестками, неприятно прилипшим к губам — они напоминают зеленую траву со странным привкусом золотой пыльцы. — Уходи. — Что с тобой? — Уджин беспокоится — это видно по его глазам, — и Хенджин хочет плакать от чертовой несправедливости этого мира и гребанной вселенной, где все такое безмятежное и недосягаемое. Хван улыбается и выкидывает кровавые лепестки в урну под раковиной. — Ты в порядке? — Просто уйди. Съебись отсюда и из моей жизни блять! Уджин подходит к Хенджину и смотрит, как из него яркими желто-красными красками вытекает жизнь, как отвратительные цветы постепенно пожирают его; чертово чувство вины за происходящее не дает ему спокойно уйти. Хван устал — это, кажется, заметили все: запирается в комнате, ни с кем не разговаривает, не выходит гулять. Вещи ярких оттенков постепенно сменились на темные и однотонные, а сам парень исхудал. По неизвестной причине никто не знал, что могло произойти, почему так резко и неожиданно Хенджин начал терять вес, а некогда горящие огнем глаза потеряли свой блеск. Хван напоминал нежный цветок в прозрачной хрустальной вазе — неосторожное прикосновение могло сломать его; но он продолжал улыбаться. Говорил, что все в порядке, что просто много задают домашнего задания, что постоянно ругается с матерью. — Перестань любить меня, — он шепчет это на грани истерики и липкого чувства страха, что кто-то может умереть из-за него. Уджин кладет руку на плечо Хвана и переводит взгляд на лавандовые обои в крохотной кухне, больше похожей на удушающую клетку. — Я не хочу… чтобы ты умирал. — Ты не понимаешь, что все это… все, что сейчас происходит — моя вина. Что я сам пошел на это, зная последствия, — Хенджин хрипло смеется истерично, захлебываясь в собственных слезах и переводит взгляд на Уджина. Красивый. — Тебе не нужно переживать за себя. Мы, люди, на самом деле такие гнилые и эгоистичные. Отвратительные. Уджин убирает руку и все еще не решается сделать шаг назад. Проще раствориться в желтоватом свете лампы на кухне, чем в темном полотне ночи, где едва будут видны его очертания. Он не хочет, чтобы Хенджин забывал, но вместо этого Ким слабо улыбается и отдает потрепанную пачку мальборо красных. Они оба знают, что это не самый счастливый конец в их истории.