Я его похоронила...

Я его жена. Это звучало, как приговор. Я изначально знала, на что иду. Я знала о его болезни. Я знала. Никогда и никому не станет легче от фразы «Я тебе говорил». Тем более легче не станет от «Я знал сам». Я знала сама, я сама предложила брак. Я видела его страданья. Я хотела помочь. Я жалела его? Слишком много «я» для меня одной. Но сейчас я не смогу сказать, что же я. Я жена. Я сиделка. Я врач. Я психолог. Я женщина. Я сломлена. Что бы стало совсем понятно, расскажу всё, что было тремя месяцами ранее. Было утро воскресенья. Теплый весенний день. День, когда я могла лежать в кровати до обеда, ничего не делать до самого вечера, смотреть сериалы до ночи, сладко спать до утра. Я так и планировала поступить. Но равно в 10.00 в дверь моей квартиры постучали. Стук повторялся несколько раз и был настолько отчаянным, что пришлось встать и открыть дверь. Это был он. Я удивилась, ведь у него был ключ. Кто он? Он мой друг, брат, сын и муж в одном лице. Нам по тридцать. Мы оба не обзавелись семьей. Мы любили друг друга долгие годы. Любили, как брат и сестра. Он прошёл в комнату, сухо сказав «доброе утро». Сел на диван и… заплакал. Я ни разу в жизни не видела его слёз. Крупные капли, величиной с горошину каждая, катились по скулам. Моим любимым скулам. Они падали на ковёр, оставляя мокрые брызги. Я просто стояла в дверном проёме. Это продолжалось около сорока минут. Он просто сидел. Я просто стояла. Я знала, что случилось что-то ужасное. «Я болен». «Выходи за меня». Вот уже два месяца, как мы живём вместе. Мы спим на одной кровати. Мы едим за одним столом. Мы никогда не говорим о его болезни. Я пытаюсь понять, что происходит в его голове. Это действительно сложно. Иногда он плачет, тогда я делаю вид, что не замечаю этого. Иногда плачу я, но только тогда, когда он спит. Мы часто ссоримся. В основном из-за сквозняков. Он любит открывать окно настежь, а я боюсь, что его продует. Он хочет, что бы его продуло, он хочет вспомнить, как это - жить. Он не выходит из дома, он не работает. Я тоже не работаю, я сижу с ним. Иногда по вечерам мы лежим и смотрим друг на друга. Мы лежим и думаем, как бы сложилась жизнь, не будь этих обстоятельств. Были бы мы сейчас вместе? Любил бы он другую женщину? Нашла бы я другого мужчину? Я не понимаю, что должна чувствовать. Боль, страх или отчаяние? Все мои чувства обострены до предела, каждая моя клеточка, как ощетинившаяся кошка, готова к нападению. Мои чувства меняются по сто раз за день. От жалости к отчаянию. От любви до ненависти. Я вижу, как ему страшно. Он видит, как страшно мне. «Я устала» - «Я знаю» - «Можно я буду спать отдельно?» - «Да». Вот уже неделя, как я сплю в зале. Он начинает кричать ночами. Каждый раз я просыпаюсь от неистового крика, разрывающего тишину пустой комнаты. Каждое утро один и тот же вопрос: как ты спала? Каждое утро один и тот же ответ: крепко. Каждое утро мы оба прячем мокрые подушки. Он ни разу не говорил мне, как ему тяжело. Я вижу, как он умирает изнутри. Его любимые запахи, цвета… Он смотрит чёрно-белые фильмы. «Скоро всё станет чёрно-белым». Тогда я выхожу из комнаты. Я стою на кухне, варю обед, срывая зло на пучке петрушке. Куда я могу уйти? Мне некуда идти. Всё, что есть у меня, это он. Я сама отказалась от всего, что бы быть рядом с ним. Каждая клетка моего мозга кричит: «Уходи!», но я варю обед, стираю бельё, делаю уборку, приношу ему лекарства. Жизнь идёт по замкнутому кругу, маршрут которого задаёт его болезнь. Мы никогда не были идеальной парой. Мы вообще никогда не были парой. Но и идеальными мы не были. Я всегда находила тысячи причин, что бы он оставался рядом, а он находил миллионы отговорок, что бы уйти. Я всегда хотела его защитить, а он упрямо доказывал, что с ним никогда и ничего не случится… Получается, что я была права? Но ведь не защитила. После каждой ссоры он подходил и обнимал меня сзади. Просто прижимался всем телом. Тогда моя спина становилась мокрой от его слёз. И тогда я делала вид, что ничего не замечаю. Просто стояла и не двигалась. Вокруг могло происходить что угодно. Кошка разбивает вазу, молоко убегает на плиту, в дверь стучит почтальон. Время останавливалось. Я слушала его дыхание. Сейчас я понимаю, что каждый раз он прощался. Медленно говорил спасибо каждому мгновению, каждой клетке моего тела. Пару раз он срывался на меня. Срывался настолько сильно, что оставались синяки. Это страшно, когда тебе заламывает руки человек, которого ты любишь больше жизни. Но и тогда я делала вид, что всё в порядке. Я знала, что он сдаётся, медленно, но верно. На следующий день все побои легко скрывала водолазка и тренировочные брюки, но я вздрагивала при каждом звуке его голоса. И он это видел. Я знала все его любимые песни. Порой мы устраивали марафон. Он включал диск, я угадывала исполнителей и названия. Эта глупая игра веселила его. Его улыбка. Я помню её до каждого миллиметра. Изгибы губ, две ямочки на щеках. Ровный ряд белоснежных зубов. И смех. Раскатистый, громкий. Он никогда не сдерживал его. Всегда смеялся в полный голос, как-то рывками и рыча. А после долго вспоминал и улыбался. Вечерами мы смотрели телевизор. Черно-белые фильмы сменялись монотонными передачами про политику. Он никогда не любил политику. Он ни разу не ходил на выборы. Каждый день он пересматривал одну и ту же передачу на повторе. Одни и те же речи, одни и те же лица. Один и тот же взгляд в никуда. Я любила называть его по имени. Мне казалось, что так он становится ближе, даже если до него и так можно было дотянуться рукой. Так было всегда. Физически рядом, мыслями – нет. Он никогда не умел быть со мной, когда мы вместе. Всегда толпы друзей, десятки знакомых. Порой я не понимала, как у него хватает времени на меня? Мы могли проводить вместе сутки напролёт, но он никогда не был только со мной. Теперь этого не выходило совсем. Стоило ему очнуться, сразу появлялся рой вопросов, как стадо разъярённых пчёл гудящих в голове. И он не мог задать ни один из них. Почему? Я бы постаралась ответить, я бы была рядом, я бы смогла… Он не любил, когда я садилась ему на колени. Я не любила, когда он один. Мне казалось, что я всегда должна быть рядом. Ему нужно было подумать. Раз в день я давала ему 15 минут, что бы он побыл один, потом нарушала его покой. Я боялась, что он просто не выдержит и уйдёт. Раньше положенного срока. Он любил смотреть на звёзды. Иногда он будил меня среди ночи, что бы показать ковш или малую медведицу. От этого ему становилось легче, а я хотела верить, что он станет звездой, вечно сияющей в тёмную ночь. Мы никогда не держались за руки. Это был его первый запрет. «Я хочу уйти» - «Останься». Мы боялись, что это случится ночью. Никто не говорил этого вслух, но мы оба боялись. Я купила радио-няню, а он делал вид, что не замечает приёмник радом с кроватью. Каждую ночь я просыпалась, если становилось слишком тихо. Тогда он сидел напротив моего дивана и смотрел. Потом уходил, только иногда он ложился рядом, но никогда не забирался под моё одеяло. Мы так и засыпали. Я, укутанная и прижатая его телом, и он, с холодными ногами, свернувшийся калачиком. Он любил шаркать ногами, потому что знал, как я этого не люблю. Я делала вид, что это меня раздражает. Особенно в последнее время, когда его походка стала шаркающей. «Не шаркай» - «Злыдня». Каждый раз, когда я покупала яблоки, он варил джем. Его никто не ел. Десятки банок стояли в холодильнике. Он варил его для меня. Я не могла прикасаться к крышке, которую он закручивал с такой любовью. Иногда я думала, что он меня ненавидит. Тогда я садилась рядом и читала, что бы поймать на себе раздраженный взгляд. Он не любил, когда я отвлекалась. Он любил быть центром моей жизни, но никогда в этом не признавался. Возможно, именно поэтому он тогда пришёл ко мне. Он знал, что я брошу всё, что бы остаться с ним. Я никогда не пела для него. Я никогда не сочиняла для него. Я никогда не читала для него. Эти вещи были чем-то сокровенным. Мне казалось, что я могу потерять самое интимное, если сделаю это. И я сделала. Между нами никогда не было близости. Никакой. Только его объятья со спины. Муж и жены, которые за два месяца ни разу не стали единым целым. Которые ни разу не доверились друг другу. Он боялся змей. Он любил голубей. Он ждал боя колоколов. Я думала, что он никогда не захочет меня, как женщину. Я боялась, что захочу его, как мужчину. «Я боюсь» - «Не бойся» - «Мне так тяжело» - «Я рядом». В Новый год он попросил ящик мандаринов. Я боялась наряжать ёлку. Мне казалось, что в этом доме уже не может быть праздника. Он сидел в кресле. Он знал о моём страхе. Он сам принёс гирлянды и мишуру. Мы поставили ёлку. Первый раз мы ставили искусственную ёлку. Всё в нашей жизни становилось искусственным. Он умел выбирать момент. Я старалась не подавать виду, если меня накрывало. Эмоции, переживания, усталость, страх… Всё это накатывало огромной волной, которая пожирала, затягивала всё глубже, безжалостно бросала о дно. Снова и снова. Он просто приносил мне чай. Мой любимый, зелёный. Садился рядом, положил руку на колено. И мы сидели. Он начинал напевать мою любимую мелодию. Я засыпала. Он всегда укрывал мои ноги тёплым пледом. Я никогда не умела готовить. Я научилась готовить для него. Он не любил, когда в каше попадались комочки, в котлетах было много лука, пересоленный суп. Он ел мои комочки, мой лук, мои пересоленные супы. Он хотел, что бы мне было приятно. Мы никогда не читали одни и те же книги. Он вообще не любил читать. Несколько раз я видела, как он специально перекладывает закладку, что бы я думала, что ему интересно. Я делала вид, что ничего не замечаю. Я знала, что у него мёрзнут уши. Это была его особенность. Я тихо подходила сзади и клала на них свои горячие руки. Я чувствовала, как он улыбается. Он сам выносил мусор и полевал цветы. Я не любила мыть пол. Он любил кататься по мокрому линолеуму в шерстяных носках. Я всегда мыла пол и оставляла на диване чистую пару носок. Когда кто-то из нас ходил в душ, другой садился напротив зашторенной кабинки. Мы могли часами разговаривать. Нас это не напрягало. Иногда один из нас высовывался из-за шторки и бросал в другого комочек пены. Я любила нажимать на слив, чтобы у него не текла холодная вода. Он обжигался, кричал, а я смеялась. Иногда он прятал мои мочалки. Тогда я выливала весь его гель в сток. Мы были как дети, которых пустили в бассейн. Он боялся щекотки. Я любила его щекотать. Добиралась до самых ребер и вонзала между ними пальцы. Он смеялся и кричал. Я любила его смех. Я любила саму мысль, что он рядом. Я любила, что он жив. Я любила… Он любил, когда я не одевала халат и ходила в одной пижаме. Он любил, когда я делала пучок, он любил мои тапочки, он любил запах моего лака, он любил… Я боялась высоты. Он залезал на стремянку. Я боялась насекомых. Он натянул на окна сетку. Я боялась одиночества. Он никуда не уходил. «Ты спишь?» - «Нет» - «А если ты…» - «Я не уйду не попрощавшись». Он не хотел казаться беспомощным. Он ходил сам. Это делало его слабым. Он отказался от лекарств. Он много говорил. Он писал письма. Он прятал их. Мы никогда не разговаривали, о том, что будет после. Я боялась спросить. Он боялся ответить. Мы понимали, что будет тяжело. Мне. Мы молча смотрели друг на друга. Немой диалог: я умру – я тоже. Я снова спала с ним. Я боялась, что не успею сказать «прости», если придёт время. За что простить? За то, что не уберегла. За то, что обижалась, за то, что не звонила, если обещала. За то, что не была на его двадцать шестом дне рождения. За то, что покупала растворимый кофе. За то, что уронила его пальму. За то, что не дала ему большего. Он кричал. Крики становились всё сильнее. Всё продолжительнее. Я понимала, что осталось совсем немного, но не знала, чем помочь. Однажды я зашла в комнату, когда у него был приступ. Он разбил лампу о дверь. Я боялась, что он покончит с собой. Он боялся, что я это увижу. Я прятала мыло и верёвки. Я купила коробку со старыми фильмами. Он смотрел только один. Историю, в которой всё закончилось хорошо. Он начал кашлять. Я видела капли крови на его платке. Я сама стирала его одежду. Я закрывалась в ванной, вытряхивала его рубашки на пол и ложилась на них. Я вдыхала его запах. Я любила его запах. Он плохо спал. Днём ему становилось легче. Выбрав момент, я вкалывала болеутоляющее. Он не замечал. Это давало ему возможность отдохнуть несколько часов. Мы больше не открывали балкон. Мы зашторили все окна. Он хотел забыть всё, чего лишался. Квартира превратилась в клетку, стены давили на мозг. Я видела, как ему больно. Морально и физически. Я боялась что-то предпринять. Ночью он смотрел на меня. Я смотрела на него. Мы теряли счёт часов. Было темно. За окном шёл дождь. МЫ лежали уже несколько часов. «Это конец» - «Нет» - «Я чувствую» - «Нет, слишком рано» - «Пора». Он сказал, что любит меня. Первый раз в жизни он посмотрел на меня, как на женщину. В его глазах стояли слёзы. «Я был слеп» - «Я сама не открывала глаз». Его рука сжала мою ладонь. Наши пальцы переплелись. «А как же правило?» - «Я его отменяю». Я взяла его за другую руку. «Прости» - «За что?» - «Что много требовала». Я чувствовала его дыхание. «Прости, что не видал, какая ты». Наши колени соприкоснулись. «Я боюсь». Его рука скользнула по моему плечу. «Как в первый раз». Он улыбнулся. Первый раз за две недели. «Не уходи» - «Меня ждут». Мы придвинулись ближе. «Не хочу, чтобы ты оставалась одна». Я коснулась его губ. Я почувствовала, как он вздрогнул, но не отпрянул. Каждые его мускул напрягся. Он боролся с желаниями. Наши губы двигались в унисон. Жаркое тепло разливалось по телу. В эту минуту мы оба понимали, как много теряли. Он, который никогда не заботился о своей жизни. Я, которая чрезмерно всех опекала. Он, который боялся стать зависимым. Я, которая хотела подчиниться. Я чувствовала его руки на своих бёдрах. Холодные пальцы пронзали насквозь. Я сжимала его плечи, водила по спине, зарывалась рукой в волосы. Первый раз в жизни мы касались друг друга всем телом. Первый раз в жизни мы полностью открылись друг другом. Наши рубашки были мокры от слёз. Соль на губах обжигала. Я боялась отпустить хотя бы одну клеточку его тела. Мне казалось, что он исчезнет. Он собирал последние силы. Мы оба понимали, что это наша последняя ночь. Я ничего о нём не знала… Я не знала, что он пересчитал каждую родинку на моём теле. Я ни знала, что он читал мои книги. Я не знала, что он боится насекомых, высоты и крыс. Я не знала, что он помнит , во что я была одета в день нашего знакомства. Я не знала, что он выучил наизусть имена всех мои друзей. Я не знала, что последние несколько недель он писал мне письма. Я не знала, что я была для него всем. Я не знала, что вот уже десять лет, как он понял, что готов быть кем угодно, что бы быть рядом. Братом, другом, мужем… Я ничего не знала. Мне казалось, что я вывалена в грязи. Липкие комья забили мне горло, нос, глаза. Я задыхалась от обиды, боли, горечи, желанья и любви. Всё, что я давила в себе долгие годы вырвалось наружу. Его улыбка, ямочки, смех, волосы, запах, руки, пальцы, глаза, ресницы, скулы, брови. Я прощалась с каждой его клеточкой. Он говорил спасибо каждому сантиметру моего тела. Я царапала его спину, он рычал от боли. Я знала, что боль причиняю не я. Я её заглушала. Я смотрела в его глаза. «Прости» - «За что?» - «Я никогда не говорила тебе, что люблю» - «Ты делала это каждый день» - «Прости, что любила неправильно…» Я запоминала каждое движение его губ. Каждое прикосновение его рук. Каждый изгиб его тела. Я боялась потерять хотя бы миг. Говорить становилось всё сложнее. Слова были не нужны. Нам было достаточно взглядов, касаний… Я закрыла его глаза. Я поцеловала его губы. Я позвонила в скорую. Двое мужчин в белом выносили тело. Могу сказать лишь одно. Там пахло землёй. Этот запах сводит с ума, въедается в одежду и преследует тебя долгое время. Я совсем не слышала слов священника. Я не помню лиц тех, кто пришёл попрощаться. Их было немного. Каждый считал своим долго подойти, сказать «соболезную» и кучу ненужных слов. Каждый из них считал, что это его долг, плакать над телом. Я не помню, как подходила. Я не помню, как целовала. Я помню, как меня оттащили от гроба. Я не помню, как его зарыли. Его зарыли. Зарыли. Я закрыла дверь за двумя мужчинами в белом. Я осталась одна. Я и его рубашки. Что мне делать? Я одна. Я нашла стопку писем в его столе. Он сам сказал о ней в нашу последнюю ночь. У меня кончились слёзы. Только грудь ходила ходуном. Я осторожно развязала ленточку. Жёлтую. Его любимый цвет. В стопке было шесть конвертов. Пять писем. Пять последних диалогов. Я открыла первое: «Прости. Я обещал, что всегда буду рядом. Помнишь? Мы сидели на скамейке в парке. Кажется, семь лет назад. Ты тогда рассталась с тем продавцом фруктов. Помнишь его смешные усы? Я всегда хотел такие усы. Правда… Мне бы пошло. Так вот. Я обещал, что никогда тебя не брошу. Я не сдержал своего слова. Тебе нужно быть сильной. Ты сама это знаешь. Позвони тому, кому доверяешь больше всего на свете. Она обо всём знает. Мы встречались пару дней назад. Всё организует она. Помни, что я люблю тебя». Я взяла трубку телефона, быстро набрала номер. «Да?» - «Всё…» Она приехала через час. Мы сидели на кухне, пили чай. Она пила. Я нервно жевала салфетку. «Когда?» - «В шесть» - «Ты была с ним?» - «Ближе, чем можно представить…» Это было странно, но она действительно знала обо всём, что нужно для похорон. Откуда-то появился список людей, которых стоит пригласить. Костюм, в котором он должен лежать. Номера телефонов нужных служб. Я чувствовала себя беспомощной и ненужной. «Он не хотел, что бы ты копалась в этом» - «Знаю» - «Он любил тебя больше жизни» - «Знаю». Когда она ушла, я вернулась в нашу спальню. Простынь смятым комком лежала на полу. Я завернулась в неё. Его запах. Мне казалось, что я проваливаюсь на дно глубокой ямы. Я падаю, падаю, падаю. Запах окутывает меня, вызывает слёзы, воспоминания. О его глазах, руках, скулах… Я всю ночь пролежала на полу. Утром никто не пришёл. Я листала его книги, мерила его вещи, смотрела его фильмы, писала на его бумаге его ручками. Я писала его имя. Снова и снова, строчка за строчкой. Оно прожигало меня насквозь. Я открыла второе письмо: «Надеюсь, ты не сошла с ума. Сейчас ты должна улыбнуться» - я улыбнулась, как он и просил – «Ты боишься? Не бойся. Помнишь, ты просила стать звездой? Я стану, обещаю. Ты не должна винить себя. Я знаю, что ты винишь. Я так многого не успел сказать. К примеру, что у тебя красивые волосы, глаза, руки. Знаешь, что я любил в тебе больше всего? Твои ключицы. Ты всегда брызгала на них духами. Твои духи я тоже любил. А ещё твой личный запах. Он был похож на смесь ванили с корицей. В последнее время ты пахла по-другому. Ты пахла страхом. Но я полюбил и этот запах. Я любил, когда ты писала записки на холодильнике. Я любил, когда ты одевала мои рубашки. Я любил, когда ты смеялась. Знаешь, как ты смеёшься? В полный голос. Ты не боишься показать, что тебе смешно. Я любил, когда ты смеялась надо мной. Я знаю, почему мы были друзьями. Ты – маленькая и заботливая. Я – большой и глупый. Поэтому мы были друзьями, а не парой. Я был глупый. Последние две недели я боюсь, что всё испорчу. Я слишком часто на тебя кричу. Я не говорил тебе, но я читал твои книги. Я даже делал пометки карандашом. Можешь проверить. Пожалуйста, постарайся спать ночами. Я знаю, что ты не сможешь уснуть. Помни, я люблю тебя». Я улыбалась и плакала. Я знала, что его больше нет, но его почерк давал надежду. Мне казалось, что он придёт. Пусть шаркающей походкой, пусть с диким кашлем, пусть… но пусть придёт. Нам не хватило друг друга. Нам не хватило времени. Мы сидели в небольшой кофейне. Я, его родители, пара друзей и она. Она не спускала с меня глаз. Теперь она должна заботиться обо мне. Кто она? Она моя подруга. Давняя. Просто то время, что я провела с ним, я не делила ни с кем. Она простила. Она всегда прощала и заботилась. Мы смотрели друг на друга. «Давай уйдём» - «Как скажешь». Мы вышли в парк. Холодный ветер пронизывал одежду. «Расскажи о нём?» - «Ты сама знала его» - «Расскажи о нём, когда вы были рядом». «Он любил крепкий чай. Всегда заваривал два пакетика, а я кричала. Мы никуда не выходили. Он ненавидел звонки в дверь и телефонные гудки. Он любил шерстяные носки, свободные футболки и старые джинсы. Каждое воскресенье мы смотрели бейсбольные матчи. По четвергам пекли оладьи. Он делал вид, что ничего не изменилось. Он не показывал, как ему больно» - «Он сказал, что ты сама предложила брак. Ты жалела его?» - «Нет. Я любила». Тут я поняла. Я поняла всё. Всё это время я, как заведённая, твердила одно и то же. Он брат, он друг… Я боялась и заботилась. Я не видела таких очевидных вещей. Я запретила себе его любить. Знал ли он, сколько чувств я прятала? Видел ли он это? Я кричала, смеялась, просила, уговаривала, приносила, кормила… Но не любила. Почему? Я знала, что, если стану ещё и любить, сойду с ума. Каждая клеточка моего тела вспомнила его прикосновения. Тихо пошатываясь, я упала на гравий. Его влажная ладонь медленно скользила по моей спине. Холодные пальцы, как иглы, впивались в кожу. «Знаешь, когда я понял, что люблю тебя?» - «Когда?» - «Помнишь, то лето, когда мы поехали на озеро? Ты, я, наши общие друзья. Все собрались у костра, а мы спустились к берегу. Ты зашла в воду с горсткой камешек. Я сидел на берегу. Ты кидала каждый по очереди, соревнуясь сама с собой. Мы о чём-то говорили, я окликнул тебя, ты повернулась, потеряла равновесие и оставшиеся камешки выпали из твоих рук. Они падали в воду, поднимая тучи брызг, а ты смеялась» . Я молчала и смотрела в его глаза. В них был целый мир. Вся моя жизнь могла запросто поместиться в его глазах. Он и был всей моей жизнью. Я не помню ни дня, когда бы я не думала о нём. Каждый божий день. «Помнишь, когда мы решили остаться дома на Рождество. Сказали всем, что болеем, а сами заперлись у тебя и пили горячий какао. Всю ночь» - «Помню» - «На тебе был мой старый серый свитер. Я специально оставил его тебе. Каждый раз, когда ты его одевала, я представлял, что часть моей души с тобой». Мы знали друг друга сто лет. Если представить, что сердце – это дом, в котором есть огромное количество комнат, то сама светлая, просторная, с самыми большими окнами принадлежит ему. Там бы наверняка стоял его стул, лежала коробка с его дисками, вешалка с любимым пиджаком… Я не знаю, долго ли я провела без сознания. Я смутно помню, как мы добрались до дома. Она всё время была рядом, старалась поддержать. Порой у неё получалось. Мы вместе разбирали его вещи. Она разбирала. Я не могла здраво оценивать ситуацию. Я понимала, что нужно от них избавиться, желательно, не оставляя ничего на память, но я не могла. Каждая вещь несла за собой воспоминания. Хорошие, плохие… Память о нём. Я выгнала её из комнаты, я закрыла его шкаф на ключ. Я пыталась выгнать её из нашей жизни. Нашей… Той, которой уже не было. Я открыла третье письмо: «Запишись к психологу. Тебе нужна помощь, не отрицай этого. Избавься от моих вещей. Если не можешь сама, попроси её. Ты должна избавляться от того, что мешает тебе жить дальше. Сколько прошло времени? Месяц? Два? Ты сможешь. Я люблю тебя». Я не избавилась ни от одной из его вещей. В тот вечер я записала к психологу. Зачем? Потому что он попросил. Вы когда-нибудь были у психолога? Маленький кабинет, где вы должны лежать на уродливой софе, отвечая на тонны однотипных вопросов. Что вы чувствуете? Опишите свои эмоции? Чего вы боитесь? Неужели не ясно, что умер человек, который стал смыслом моей жизни. Я просто умираю от боли. Я боюсь сойти с ума, боюсь больше его не увидеть, боюсь его увидеть, боюсь, что мы не встретимся в другой жизни, боюсь, что он не знает, как сильно я его люблю, боюсь, что эта боль никогда не уйдёт. Я боюсь жить. Иногда мне начинает казаться, что это конец. Нет, я буду жить, вернее существовать. Есть, пить, снова найду работу, вечерами буду смотреть телевизор, по воскресеньям ходить в церковь. Но буду ли я жить? Стоит ли вообще искать радости? Наверное, я больна. Душой. Это странное состояние, когда всё теряет смысл. Чёрно-белое кино, в роли Чарли Чаплина я сама… Только мой Чарли не такой смешной, подвижный… Не такой Чарли… Совсем не Чаплин. Я сильно похудела, побледнела, под глазами мешки, синяки, волосы выпадают, ногти ломаются, сохнет тушь, выветриваются духи… Я похожа на призрака, но мне всё равно. Я больше не вижу смысла. Я часто вспоминаю его. Пять лет назад. Он – весёлый парень, короткие волосы, гладко выбритое лицо. Месяц назад. Он – измученный, небритый, под глазами синяки, истыканные вены. Я знала двух абсолютно разных людей, живущих в одном человеке. Это страшно, когда ты не можешь помочь. Он любил, когда я распускала волосы. Он любил стать под вязаным покрывалом. Он любил горячий хлеб. Он любил, когда поют птицы. Я не знаю, чего мне не хватает больше. Его улыбки или криков, шуток или сарказмов, нежности или злобы. Мне просто не хватает его. «Ты не можешь так изводить себя. Жизнь не останавливается» - «Я его похоронила…» Мне за тридцать. В моей груди дыра. Так бы я начала своё резюме. По сути ничего не изменилось. Я прочитала четвёртое и пятое письма. В них он просил жить дальше, найти себе кого-то, кто будет любить меня хотя бы в половину той силы, с которой он любил меня. Он пытался шутить, его подчерк становился всё не увереннее… Читать было пыткой. Мне казалось, что с каждой строчкой во мне растёт комок, который перекрывает доступ кислорода. Иногда я задыхалась. Иногда меня рвало. Рвало эмоциями. Это действительно так. Я просто понимала, что поток слёз, всхлипываний, переживаний, страхов – всё это не могло держаться внутри. После я могла всю ночь лежать, зарывшись в его рубашки, плакать, вспоминать. Я не стирала ту простынь, на которой мы провели последнюю ночь. Нашу ночь. Я говорю «нашу» не только потому, что мы были вместе, а потому что вместе с ним умерла и я. На моей кухне жил Ральф. Кто такой Ральф? Это стул, на котором висела его рубашка. А рядом жил он. Нам было весело втроём. Вечером я открывала бутылку вина, садилась и пила. Ральф весело шутил, мы смеялись. Каждый диалог я прокручивала в своей голове. Понимала, что всё это бред сумасшедшего, что на самом деле я совсем одна. Я много плакала. Она оставила меня. Я бы тоже оставила такую, как я. Вечно в слезах и соплях. Вечно пьяная. Вечно кричит и швыряет в тебя вещи. Нет, я не ушла в запой. Вернее я недолго там была. Я пила около месяца, потом кончились деньги. Я нашла старую заначку, оставленную больше года назад. На эти деньги мне предстояло выживать «бог его знает сколько времени»… Я не торопилась искать работу. Зачем? Я не ходила к психологу. Зачем? Да. Я не справлялась. Но в этом была своя прелесть. Лёжа в пустой квартире, я представляла, как он зайдёт, скажет: «Я так и знал». Начнёт кричать, переворачивать мебель, скрутит мне руки, затолкает в душ, окатит меня ледяной струёй… Потом мы вместе будет сидеть на кухне. Я плакать, он варить кофе. Место этого я, Ральф и он сидели на кухне. Теперь уже за чашкой чая. Я полюбила тишину. Нет, не потому, что могла потихоньку думать о жизни, строить планы на будущее. Нет. Просто я была совсем одна. Но меня с детства учили: «Ты должна любить то, что у тебя есть». У меня была тишина. За несколько недель до смерти он закрыл все шторы. Я их не открывала. Зачем? Вопрос «зачем» стал моим любимым. Умойся – зачем? Найди работу – зачем? Выйди из дома – зачем? Поговори с кем-нибудь – зачем?.. Вся моя жизнь могла запросто уместиться в это слово. Теперь даже так: жить – зачем? Я не видела света. Совсем. Я замкнулась в себе, постоянно проигрывая последние дни его жизни. Вот он идёт по коридору, остановился возле зеркала. Вот я прошу, что бы он побрился. Вот он улыбается. Вот я варю ему кофе. Вот он делает вид, что кофе вкусный… Тысячи фрагментов рассыпаются в моей голове. Вот я сижу в тёмной квартире. Вот я одна. Вот я. Вот. Никто из нас не хотел бы знать, как кончится его жизнь. Тем более, как кончится жизнь его близких. Мы всё знали заранее. Он никогда не показывал своей боли. Нет, я слышала его крики, но он пытался делать вид, что ничего не происходит. Это я всё время ныла, как мне страшно, как я устала. Господи, да я чуть не сдалась пару раз, а он выдержал… Слабой была я. Я никогда не забуду его взгляд. «Спасибо, что живу». Я разрывалась от боли, глядя на него, а он ходил с улыбкой. Даже тогда, когда улыбаться было страшно. Я ненавидела его за то, что я осталась одна. Я ненавидела себя за это. Я не хочу себя оправдывать, но это ужасно, когда ты один на один со всеми пережитыми эмоциями, воспоминаниями, вещами. Когда ты в своём теле, как в клетке, когда хочешь убить память. Я помню, как мы клялись друг другу всегда быть вместе. Нам было немного за двадцать. К тому времени мы были знакомы несколько лет. В тот момент мы не были трезвы. Оба нуждались в «жилетке». Личная жизнь не клеилась. Мы сидели на пристани, допивали бутылку виски. В тот день мы пообещали, что никогда в жизни не бросим друг друга. Мы сдержали своё обещание. Я открыла его шкаф. Зачем? Изначально, я собиралась собрать все его вещи и вынести из квартиры. Что в итоге? В итоге я заперлась в шкафу, пытаясь пропитаться его запахом. Сейчас это мой дом. Моя крепость. Там, снаружи, мир, где нет ничего кроме боли и лжи. Здесь есть он. Глупо читать о женщине, которая только и делает, что давится слезами. Глупо надеяться, что это кто-то станет читать. Но так на самом деле и происходит. Не остаётся ничего, кроме слёз. Как бы вам ни хотелось увидеть, как мне становится лучше, я нахожу работу, выхожу за муж. Как бы мне ни хотелось всё это сделать… Стоит стена, которую я не в состоянии разрушить. Каждый раз, когда разум побеждает, приходит понимание того, что так жить нельзя, каждый раз сердце переполняется, и слёзы сами выступают на глазах. Он делал джем. Я его ела. Ела ложками, не закусывая, не запивая. Густая приторная масса отказывалась попадать в желудок. Мне не хватало сил глотать это снова и снова. До тошноты, до болей в желудке я заставляла себя его есть. Я его похоронила. Эта фраза звучала в моей голове, как сигнализация. Я просто взяла и зарыла его тело в сырую землю. И всё. Я сделала самое простое. Теперь вокруг «ходят» воспоминания о нём. От них некуда бежать. Мне был нужен кто-то. Я даже знаю кто. Он. Или кто-то, кто сможет быть рядом даже тогда, когда я в истерике прошу оставить меня. Мне был нужен кто-то, кто лучше меня знал, в чём я нуждаюсь. Кто-то, кто готов бросить всё, чтобы мне стало легче. Мне нужен был он. Я любила. Я понимала, что с каждым днём люблю его всё больше. Это не была дружеская любовь. Я любила его, как мужчину. Я любила его так, как боялась любить всю жизнь. Я хотела, что бы он был рядом, как друг и брат. Мне просто было нужно, что бы он был рядом. Я хотела сжечь все книги, которые были в квартире. Все до одной. В них были его пометки. Почерк, мысли, душа. В них был он сам. Вообще он был в каждой вещи, окружавшей меня. Он был в столе, шкафу, вешалке, гардине, этажерке, шляпе, половицах, люстре, обоях. Вся квартира пропиталась им. Я ненавидела его за это. Я ненавидела себя. Я выбросила все верёвки. Я держала мыло в самых тугих ящиках ванной комнаты. Я боялась, что на этот раз сорвусь я. Я нашла его ящик с галстуками. Он их ненавидел. Каждый раз, когда приходилось надеть галстук, он нервно теребил узелок, думал, что не хватает воздуха. Я специально затягивала его потуже, смеялась над тем, как он дёргается. Какой же глупой я была… Теперь мне самой не хватало воздуха, теперь я теребила узелок. Мой узелок – огромный ком в горле, который я не могла проглотить уже полгода. Сколько пройдёт времени, прежде чем я смогу вздохнуть? Иногда мне кажется, что даже через десятки лет у меня не будет сил вставать по утрам с кровати, варить кофе, гладить рубашки себе, не то, что другому мужчине. У меня не было мужа-мужа. У меня был муж-друг. Вместе с тем мне казалось, что наша связь была крепче, чем у большинства женатых пар. Возможно, мне не казалось. Я с ним разговаривала. Если есть жизнь после смерти, во что я искренне верю, то он знал обо всём, что со мной происходило. Я рассказывала о секущихся волосах, вскочившем прыщике на носу, неожиданно начавшихся критических днях, прожжённых утюгом майках, подгоревших котлетах, убежавшем молоке, размазанном лаке на ногтях. Каждая мелочь была озвучена. Почему? Я знала, что, будь он рядом, он бы всё это замечал. Мне казалось, что он тоже хочет знать обо всём. Бывает, когда слишком близок с человеком, хочется знать о нём всё. Сколько ложек сахара он кладёт в чай, сколько кружек молока выпивает перед сном, любит ли он снег, мечтает ли о море, любит ли запах корицы, каким гелем пользуется в душе – всё. Так же и он хотел знать всё. Не только, когда был жив. Просто тогда он знал, а сейчас приходилось рассказывать самой. Это сейчас я так спокойно говорю «был жив» и «до его смерти». Тогда эти слова были под запретом. Я запретила себе думать о них. В почтовом ящике скопились тонны открыток с соболезнованиями. Я их не читала. Я их даже не доставала. Зачем? Что бы лишний раз напомнить себе, что его уже никогда не будет рядом? Что он не зайдёт в дверь с прозрачным пакетом из ближайшего супермаркета или комом грязной одежды? Я всегда устраивала скандалы, когда он приносил своё грязное бельё. Тоже мне, нашёл прачку… Теперь я была готова стирать снова и снова, даже в ручную. Только бы он приходил, только бы его запах не выветривался из моей жизни… Иногда я брала карандаш, листы бумаги и писала. Просто писала обо всё, что переживала в данный момент. Три, пять, десять листов… я останавливалась, понимая, что их всегда будет мало. Так прошло три года моей жизни. Сказать «три года» легко. Но их ещё нужно пережить. На меня завели дело в реабилитационном центре, куда я периодически попадала с нервным срывом, истощением, обезвоживанием, затяжной депрессией и кучей других диагнозов. Вы, наверняка, думаете, что я излишне драматизирую, что невозможно настолько сильно страдать на протяжении трёх лет. Время лечит. Если перефразировать слова, услышанные мной по радио, то это время заставляло меня лечить печень, нервы, голову и душу. Совсем тяжело было первые полгода. Потом было бредовое состояние, когда раз в неделю на короткий срок я превращалась в человека, способного адекватно оценивать ситуацию. К тому времени от меня отвернулись все. Этого и следовало ожидать, мне некого винить. Я сама отталкивала людей, я не заслуживала хоть капли сочувствия. Почему? Потому что не делала ничего, что помогло бы мне жить. Я сама себя зарывала. Медленно, шаг за шагом я толкала себя к пропасти, упав в которую, не смогла бы выбраться. Иногда мне казалось, что дни совсем перестали идти. Время тянулось, как резина. День - ночь. День – ночь. Мысли тоже становились резиновыми. Вернее мысль. «Его нет». Сейчас, оглядываясь назад, я вижу тысячи вариантов моей жизни. В одних он жив, в других нет. Я могла быть матерью и женой, подругой или сестрой. Я могла стать чужой женой и матерью своих детей. Я могла стать только матерью или только женой. Я могла стать просто женщиной, живущей в своё удовольствие. Место этого я стала зомби. Только нормальные зомби ищут мозг, а я искала смысл вставать по утрам. Время шло. Второй год сильно отличался от первого. Да, я всё так же была подавлена. Подавлено – это мягко сказано. Чувство боли постепенно слабело или крепло, не знаю, но я реже плакала, реже случались истерики. Может потому, что смирилась, а может в конец устала жить. Тем не менее я жила. Как все пила воду, ела хлеб, начала бегать по утрам, смотрела телевизор. Внешне я была простым человекам, внутри я была камнем. Я камень. Так можно назвать мой второй год. Странное чувство, когда у тебя совсем ничего нет. Там. Внутри. Уже ничего не болит, совсем ничего. Нигде не сжимается, не перехватывает. Совсем ничего нет. Тебе словно всё равно, какой сейчас день, месяц, год, идёт ли на улице снег, пою ли птицы. Всё превращается в поле с векторами. Мой вектор чёрно-белый. Маршрут чётко обозначен. У меня не было желания сворачиваться, так и ходила, по прямой. Вперёд, назад, вперёд, назад… Я носила какую-то одежду, обувь, как-то умывалась и красилась, где-то обедала, куда-то ходила за продуктами, чем-то мыла окна, кому-то пару раз звонила, очевидно, по работе. Тем, кто знал меня раньше, не узнавали меня. Или делали вид, что не узнают. Это нормально, когда вместе с тем, кто умер, хоронят и того, кто не хотел его отпускать. Я совсем не помню, какой я была. Нет, я помню, кем работала, но почему-то не знаю, какие хлопья ела утром, что пила на ужин, какую блузку любила… Всё, как в тумане, в нём я и потерялась. Знаете, как в накуренной комнате. Дым, который не только скрывает от тебя половину вещей, но и не даёт дышать полной грудью. Он был моим дымом. Моя жизнь была накуренной комнатой. Никотин убивает. Что ж, я убивала себя получше никотина. И, если одна капля убивает лошадь, то одна мысль убивает душу. Так странно, но сейчас мне всё время кажется, что моя жизнь могла быть другой, возьми я себя в руки тогда. Кажется, пострадала год, ну два, и хватит. Зачем превращаться в ту, кого сама всегда презирала? Кстати о презрении. Меня всегда жутко раздражали слезливые мелодрамы. Глупые, банальные сюжеты. Она любила, он нет, или наоборот. Полфильма они ноют, что всё прекрасно, остальные пол фильма они ноют, что всё потеряли. Крепче держи, тогда и реветь не придётся. Глупая, глупая я. Теперь я вела себя как героиня мелодрамы. Только это не фильм, а реальная жизнь. Нельзя отыграть свою роль и спокойной уйти домой, нет выдуманных образов, нет фальшивых декораций. Есть я, мой дом и то, что я называю жизнью. В общем, второй год заключался в существовании. Километры моих передвижений, миллиметры моих мыслей. Думать только о необходимом, скажем: «Кончилось мыло», «Зайти в прачечную», «Убежало молоко». Полный запрет на алкоголь. Отказ от смеха и других эмоций, включая слёзы. Вежливая улыбка, что бы дать понять прохожим, что я живая, монотонные движения. И всё же пару раз я срывалась. Тогда двери больниц и центров широко распахивались для меня. Уколы, капельницы, беседы, клубы анонимов, которым срочно нужна помощь, «выздоровление», выписка. Третий год. Третий год стал чем-то вроде пропуска в нормальную жизнь. Нет, всё не сразу наладилось. И по истечению года мне не стало совсем просто. Но всё же появилась хоть какая-то надежда на то, что я смогу стать человеком. Всё началось с того, что я встала с постели. Именно встала, а не сползла на четвереньках, как это было раньше. Я нашарила свои тапочки, вернее его тапочки, одела его рубашку, спортивные штаны и дошла до ванной. На меня смотрела бледная, худая, измученная женщина, которая когда-то была весьма симпатичной. Мешки под глазами, синяки, сухие, ломкие волосы. Я просто смотрела и понимала, что ему бы не понравилось то, что сейчас видела я. Я не могу сказать, что это было озарение, так и не было. Постепенно, день за днём я шла к этому. В итоге я начала разгребать его вещи. Некоторые пришлось выкинуть, некоторые продать. Половину его рубашек я совсем не помнила, хотя на протяжении двух лет каждый вечер в них зарывалась. Я наконец-то убрала его фотографию, ту, которую обычно ставят как напоминание об усопшем. Я постепенно что-то меняла, я разрешила себе вспоминать о нём. Сначала было тяжело, накатывали слёзы, ком в горле снова начинал расти. Потом я стала понимать, что думать о нём становится не так тяжело. Всё хорошее, что было, навсегда останется со мной. Я искренне улыбалась. Чтобы не забывать мелочи, я их записывала. Образовался целый альбом, в который я вклеивала его фото, вещи, напоминавшие о нём, писала его привычки и старые шутки. «Он не любил фасоль. Он любил, когда я пела в душе. Он читал мои книги. Он покупал карточки с фотографиями футболистов. Он не любил, когда я красила губы. Он не любил яркий свет, который режет глаза. Он любил весну. Он не умел кататься на коньках». Каждая мелочь оставалась со мной. Мне казалось, что он тоже остаётся со мной. Я перестала спать в его постели. Я продала его кровать. Я знаю, что он бы хотел, что бы я начала новую жизнь. Мне было страшно, но я старалась. В конечном итоге, это было нужно и мне самой. Я по-прежнему была одна. Ни подруг, ни мужчин, с которыми можно было бы провести вечер. Никого. Мне и не нужна была компания. Я завела собаку. Какую он всегда хотел. Я назвала его просто Пёс. Когда становилось совсем одиноко, я и Пёс садились в машину и ехали по шоссе, подальше от города и людей, снующих туда-сюда. Я снова полюбила дороги. Бесконечные ряды машин и запах газов из выхлопных труб. Радио или диск – не важно. Только бы не кончались любимые песни. Заехать по дороге в кафе, взять кофе в дорожном стаканчике. Жизнь снова приобретала смысл. Я ни на минуту не забывала о нём. Его фото я поместила в медальон и носила на груди. Однажды, убирая квартиру, я нашла билет. Дата четырёхлетней давности. День нашей свадьбы. День, когда он пришёл и сказал, что болен. Значит, он хотел уехать. Зачем? Вылечиться в дорогостоящей клинике? Провести остаток дней в центре? Или просто скрыться, чтобы никто не видел его таким, каким видела я? Не знаю. Но он передумал. Он пришёл ко мне. Я не знаю, правильно ли он тогда поступил. Мы чаще ссорились, делали друг другу больно, когда его не стало, я чуть не погибла сама. В то же время мы многое поняли друг о друге, сделали уйму выводов. Мы стали настолько близки, что я не смогу описать этого словами. Мы пережили тысячи моментов, которые так или иначе поворачивали нашу жизнь. Я уже никогда не стану прежней, я не знаю, сколько пройдёт времени, прежде чем моя жизнь придёт в норму. Встречу ли я кого-нибудь? Смогу ли снова любить? Я знаю только одно. В тот день он дал мне шанс доказать ему свою любовь. Вытирая слёзы рукавом его рубашки, я шептала: «Спасибо».