Страх смерти

— Пересдача? — удивляется госпожа Митараши. — М-м, ну ладно, попробуйте. Она единственная преподавательница, убедить которую с налету не получается; она сидит на парте, когда читает лекцию, и прихлебывает свой кофе без сахара, а если сесть на первый ряд, можно почувствовать исходящий от нее запах мужской туалетной воды. Саске допускает: у госпожи Митараши есть парень или муж, тайком метящий территорию, — но, что более вероятно, непреклонная преподавательница предпочитает мужскую туалетную воду женской. — Отработки для начала, — госпожа Митараши сидит на столе и сейчас, и беспечно болтает ногами, затянутыми в перламутровую лайкру. — По всем темам, в письменном виде. И на десерт, м-м, статья. Сбросить бы ее со стола, думает Саске, вежливо улыбаясь. Так, чтобы упала. Разодрать бы проклятую лайкру и... Мысли путаются — писать отработки нет времени, проклятый выборочный предмет, даже не по специальности, какие-то готические романы, дернул же черт записаться. Это все Наруто виноват. Он выбрал готические романы по собственным таинственным обстоятельствам, и Саске, конечно, выбрал тоже, и на лекциях они появлялись только для того, чтобы трогать друг друга на последнем ряду — руки, пробравшиеся под пояс джинс, взгляд, уткнувшийся в раскрытый конспект, стук мела по доске. А потом оказалось, что готические романы Наруто знает на ура — девяносто семь баллов из ста, кто бы мог подумать. Сам Саске позорно провалился. Теперь как минимум два дня он будет писать чертовы отработки, а это значит... Можно, конечно, и не писать. Забить. Понадеяться на то, что и так сойдет. Один незачет — не смертельно, только вот Итачи смотрит искоса, молчаливо. Итачи побеждает. Два дня — не так уж и много, думает Саске, прикусывая нижнюю губу. Лучше проиграть Итачи бой, но выиграть войну. *** Соперничество между Итачи и Саске было далеко не всегда. Саске еще мог вспомнить, как однажды они в детстве чистили картошку, и он порезал палец — на лице Итачи, всегда спокойном, тогда отразилось что-то, то, из-за чего Саске спустя десять лет отказался забыть о старшем брате. Родители предпочли забыть — Итачи разочаровал их. Не сошлись во мнениях насчет самостоятельности. Итачи всегда принимал решения сам, странные, не до конца понятные; им нельзя было похвастаться перед другими и сказать, будто он работает на будущее. На то, чтобы в этом самом будущем «подороже себя продать». Именно так родители однажды сказали про Саске. Формулировка ему не понравилась, но было не до того — тогда отношения с Наруто перешли на новый уровень, и мир казался лучше, а на губах сама собой появлялась улыбка. В отличие от Саске, Итачи улыбался редко. Он не улыбался, когда Саске познакомил его с Наруто, не улыбался, когда Саске увидел их с Наруто, держащимися за руки; не улыбался, когда Наруто предложил жить втроем. Но улыбка и не нужна была: рядом с Наруто Итачи становился другим. Им не требовался секс, в котором нуждался Саске; не нужны были слова и признания. Просто вместе они становились сильнее, Наруто и Итачи. Могли друг другу довериться и доверялись; понимали с полувзгляда, действовали, как слаженная команда, когда делали что-то вместе, и Саске ловил себя на неприятной мысли: они больше похожи на братьев, чем мы с Итачи. На близнецов — равных. Не на старшего и младшего. Саске не чувствовал такой близости, ни с кем, никогда. После того, как они с Наруто переехали к Итачи, Саске все чаще задумывался: я потерял их обоих. Я — лишний, я не заслужил быть рядом с ними, они сильнее, оба, они опекают меня. Считают младшим братом. Он мог забыть об этих мыслях наедине с Наруто — секс с ним бывал умопомрачительно нежным или в меру грубым, но никогда не был скучным. И времени на то, чтобы думать, особо не оставалось. Вот только время с Наруто Саске проводил куда реже, чем раньше — разные специальности на старших курсах обеспечили им разные профильные предметы, а дома ждал Итачи. Обожаемый старший брат. *** — Нашел бы ты себе работу, что ли, — говорит Итачи. Он говорит — и по миру пробегает трещина, как по монитору лэптопа, Саске видит ее воочию, эту трещину, и до боли сжимает зубы. В теме неотправленного сообщения значится: «Сексуальные девиации и готика». Именно эту тему Саске, написав отработки по готическим романам, выбрал для своей статьи. Саске не умеет писать статьи, да и в сексуальных девиациях мало что понимает. Для него в сексе важнее всего — довериться; он мог раскрыться перед Наруто, физически и психологически. Но больше не может. Теперь все иначе. Итачи и Наруто хорошо вдвоем. Неудивительно, что они хотят от него избавиться; неудивительно, что Итачи заговорил о работе. Может, и правда стоит реже бывать дома. Вдали от их взаимопонимания должно стать легче. Только легче не становится. — Зачем? — Ну уж точно не для того, чтобы подороже себя продать, — в голосе Итачи, по обыкновению ровном и спокойном, слышится несомненная ирония. — Ты недостаточно себя ценишь. Ты считаешь, что недостоин большего. Поэтому так тяжело. С работой, которая придется тебе по вкусу, станет легче. Саске отводит взгляд от лэптопа. Лицо Итачи невозмутимо, как всегда, но при этом будто светится изнутри, и Саске подавляет порыв оглянуться — не стоит ли за его спиной Наруто. У Наруто сегодня экзамен, его нет дома; Итачи ошибся адресом. Только и всего. — С чего ты взял? — У меня было так, — просто говорит Итачи. Он все еще «светится», и продолжать этот разговор невыносимо. Саске оставляет лэптоп на журнальном столике и сбегает на кухню. Давно пора что-нибудь съесть. Картофельные шкурки получаются толще, чем обычно — все потому, что Саске по растерянности не взял картофелечистку, вместо этого воспользовавшись ножом для разделки мяса. Итачи недостаточно себя ценил? Разве такое возможно? Он, всегда цельный и уверенный, непоколебимый, как и положено сильнейшим? Неужели Итачи мог, вот как Саске, винить себя за неправильные, эгоистичные чувства? Чувства слишком слабые, чтобы что-то изменить... Острая боль заставляет отдернуть руку. Глядя на кровь, проступающую из пореза, Саске шипит сквозь зубы — сам виноват. — Саске? Итачи стоит в дверях кухни. На его лице — неуловимо знакомое выражение, только определить это выражение Саске не может. — Дай сюда, — Итачи, как всегда, серьезен и сосредоточен. Саске не сразу понимает, о чем он говорит. Двумя секундами позже Итачи высасывает кровь из пореза, а Саске не может пошевельнуться. Он вспоминает — такое уже было раньше, до того, как Итачи ушел от родителей и стал жить отдельно. Пальцы во рту, рука на плече, глаза в глаза — череда будто случайных прикосновений и контроль, постоянный, неусыпный, такой, что другого свел бы с ума. Только не Саске; он, напротив, всегда радовался вниманию брата. Итачи был единственным, кому Саске мог довериться... пока не встретил Наруто. Вот только Итачи сам себе не доверял. Он, должно быть, считал свои чувства к брату неправильными и эгоистичными, и не слабыми — слишком сильными, способными все изменить. Все испортить. А потом Саске познакомил Итачи с Наруто, и все встало на свои места. В чем-то они и вправду были близнецами: например, в желании оберегать кого-то. Вешать себе на шею; они хотели для Саске одного и того же, хотели от него одного и того же, и, поняв это, приняли друг друга. Они не торопили события; они предоставили решать ему, и Саске, полагавший себя клеем для двух идеальных половинок, оказался вдруг вершиной равнобедренного треугольника. Из лишнего элемента в жизни двух самых дорогих для него людей Саске превратился в смысл их жизни — именно об этом говорит взгляд Итачи. Саске не знает, кто сделал первый шаг, только мгновение спустя они с Итачи уже целуются, и это совсем не то, что целовать Наруто — страсть не обескураживает, как налетевший ураган, она разгорается медленно и правильно, и непреклонно; пальцы Итачи на собственном лице кажутся жесткими, неразрывный захват, клетка, но так и должно быть, думает Саске, вцепляясь в темную рубашку брата, оставляя на ней грязные следы — было как-то не до того, чтобы помыть руки. Когда они наконец-то отрываются друг от друга, Саске тяжело дышит, и даже дыхание Итачи участилось, а Наруто — Наруто улыбается. Они не слышали, как он зашел в квартиру. *** — Ты не считаешь это... неправильным? — допытывается Саске чуть позже. Он все же помыл руки; они сидят в гостиной, и Итачи выглядит спокойным, как обычно, будто знал, что произойдет. Не исключено. — Ты об инцесте? — Наруто приподнимает брови. — Детей у вас быть не может. Вы взрослые люди. Остальное — тема для исследования готических романов... проще — предрассудки. — Но мы, мы трое, как... — Саске не знает, что сказать. Наруто и Итачи переглядываются. — Объяснять слишком долго, — решает Наруто. — Проще показать. — Показа... — Доверяешь? — спрашивает Итачи. И Саске вынужден сдаться. *** Итачи раздевается деловито, будто выполняет чье-то задание, и точно так же готовит себя — неторопливо, не изменяясь в лице. Итачи насаживается на член Наруто быстро и ритмично, повернувшись к нему — к ним с Саске, — спиной, упираясь ладонями в бедра Наруто над коленями. Саске проводит языком по груди Наруто, дразнит соски; прикосновения его рук вычерчивают на теле Наруто невозможно-томные узоры, оставляют след из горячих мурашек. Наруто содрогается, откидывает голову на подушки и все пытается не стонать. Получается неважно — в отличие от Саске или Итачи, он совершенно не умеет сдерживаться, и даже не пытается, и смеется, позволяя рукам расслабленно лежать на простынях. Он доверился — целиком и полностью; делайте, что хотите. Мои. Саске не умеет брать в рот достаточно глубоко, более того, не хочет делать этого для Итачи. Он считает Итачи третьим лишним — до сих пор, — но Наруто полагает иначе. Саске не спорит. Когда Итачи, все так же не изменившись в лице, изливается Саске в рот, они изменяют позу; как ни странно, Наруто не чувствует себя оскорбленным. Для него и понятия-то такого не существует, должно быть, и Саске скользит языком по его мошонке и ниже, почти носом тычется; наверняка это щекотно, но Наруто терпит. Понимает, как важно то, что между ними происходит: так — в первый раз. Ладони Саске дрожат, когда он удерживает ими Наруто за бедра; тогда Итачи накрывает их своими, и все срывается в бешеный, безумный ритм: стоны Наруто, поцелуи Итачи, собственные хриплые выдохи на грани — как он мог жить без этого? Как мог считать кого-то лишним, да еще себя, и думать, что вот так — неправильно? Когда неправильно, не может быть настолько хорошо. Все, что было до Наруто, до Итачи, до Наруто и Итачи — все было неправильным, а это, единственное, настоящее. Презерватив мешает. Очень мешает — к такому выводу приходит Саске за мгновение до, в секунде от, и эта абсурдная мысль становится последней, пусть он и не понимает уже ее сути, бьется в мозгу, а потом — все. Взрыв. Только плечи болят. Потянул. Наруто, кажется, смеется. Он широко разводит ноги, совершенно не стесняется; Итачи склоняется над его бедрами, и Саске, оглушенный силой собственного оргазма, спохватывается, и завороженно наблюдает, как движутся губы Итачи, растянутые вокруг члена Наруто. Саске не хочет оставаться в стороне. Он сменяет Итачи; они чередуются, будто повинуясь давешней молчаливой договоренности, которая не вполне устраивает обоих, и, когда семя Наруто остается у Итачи на губах, он прижимается лбом ко лбу Саске, спокойный, как всегда... но не только. Умиротворенный. Это как собранный паззл, все идеально, совершенно, наконец-то так, как должно было быть, вот-вот — и Саске поймет что-то очень важное, смысл жизни, ни больше, ни меньше, но с Наруто, как всегда, на мысли нет времени, он притягивает к себе, обоих, и смеется опять — легко. Хорошо. Итачи поворачивается к Наруто, и Саске не может поверить собственным глазам. Впервые на его памяти брат улыбается. *** «...Как известно, в готических романах начиная с восемнадцатого века возникает тема сексуальных девиаций, а также необычайно остро поднимаются вопросы инцеста и гомосексуальности. Вопрос: почему? Ответ: потому что в готической литературе, где обязательно есть нечто потустороннее — демоны, безумцы, духи, оборотни, вампиры, — стирается грань между мирами. Конкретнее — между миром живых и миром мертвых. А в мире мертвых не действует мораль мира живых — эта грань стирается тоже. Можно сделать вывод: страх сексуальных девиаций, в частности, инцеста, который ранее полагали отклонением от нормы и порицали в обществе, связан с боязнью мира мертвых, со страхом смерти. Причем в самом примитивном, неконтролируемом его смысле. Страх смерти — самый древний, он лежит в основе многих религиозных течений. Но человек нашего времени осознает свое право выбрать позицию, подходящую ему — как относительно религии, так и насчет смерти. Человек цивилизованный может контролировать страх смерти, потому что понимает: она неизбежна. Кроме того, этот страх теперь более личный — мы боимся за себя и своих близких, не за судьбу рода, ведь все мы, по сути, род, все человечество, и далеко не перед всеми стоит проблема выживания. Мы больше не заботимся о том, чтобы «были дети» — теперь речь идет о благе каждого человека в отдельности. Не о благе рода человеческого. Инцест влечет проблемы с потомством. Но в двадцать первом веке это не столь актуально — теперь в основе всего личность и ее проблемы. Сделай счастливым себя — осчастливь человечество. Не наоборот. Чем хуже это понимает человек, тем больше он боится инцеста и того, что полагает «сексуальными девиациями». Госпожа Митараши опускает распечатку со статьей Саске и задумчиво прищелкивает языком. — Очень неплохая работа. Как вы смотрите на перспективу, м-м, публикации? Если кое-что подправить... — Положительно, — Саске старается скрыть нетерпение. — Что насчет пересдачи? Госпожа Митараши отпивает глоток кофе; от нее по-прежнему пахнет мужской туалетной водой. Ирония судьбы — кого-кого, а обладательницу таких ног и такой короткой юбки за мужчину не принял бы и слепой. — А? Разве я не сказала? У вас автомат. Девяносто восемь баллов, — госпожа Митараши растерянно кивает в сторону ведомости. — Давайте зачетку... Вот это да, думает Саске, прикрыв глаза. Теперь он знает, каково это — победа по всем фронтам.