Лолита

Лёню трусит. Сильнее, чем на отборе. Сильнее, чем на первом концерте. И машина Смоки вся такая ахуенная изнутри, и вид на вечерний Питер дух захватывает. Только волнение не уходит. Внутри будто огромный ком, который не выкашлять, не выблевать, не достать никак. — Не скажешь куда мы? — Сказал же, что сюрприз. — у Смоки тёплая и тяжёлая ладонь, и он гладит колено Майлза ласково, по-отечески. Видит, что младший волнуется, сам то же самое чувствует, только не даёт волю эмоциям. Немаленький уже. Это так странно. Просто в туалете семнашки переглянулись. Как током прошибло. Без слов друг друга поняли. Саша Леньке ключи всучил, говорит: «Иди в машину. Я сейчас». Надо было незаметно, по очереди ускользнуть, чтобы, не дай бог, никто не заметил, и слухов никаких не было. Лёню бесит это. Он на поводу у желаний идёт. Хочется против всех быть, последствия мало тревожат. Смоки уже опытный в жизни, понимает, что нельзя всегда, как хочется. В душе Леньки детская нетерпеливость и несдержанность. Состояние от «высади меня на остановке» до «погладь по голове, пожалей». Старался сегодня, но пока опыта мало. Облажался конкретно. Выступать вроде давно нестрашно, но камера у лица, и миллионы людей посмотрят его выступление. Ответственность такая. Переживает, что Саша сожалеет, что взял его, а не Сектора. — Приехали. Тату-салон. — Пойдём набьём тебе что захочешь, чтоб не предъявляли больше. — Я не буду. — нормального оправдания не получается, кроме детского бурчания под нос. Не признаешься же, что игл боишься как огня, когда тебе восемнадцать и ты весь из себя взрослый. — Я рядом буду, не переживай. Куда тут спорить? Татуировщика зовут Кириллом. У него огромные накаченные руки, забитые от плеча до кончиков пальцев, и он грубо сжимает кожу вокруг запястья, пока ведёт тату-машинкой по контуру. Больно, но Лёня терпит, потому что Саша взгляда не сводит. Смотрит пристально, контролирует. Этот эскиз помогал выбрать он. Первая татуировка. Тигр теперь будет рычать с худого мальчишеского запястья. — Все, принимайте работу, а я ссать. — наконец говорит Кирилл, стягивая с рук перчатки. — Было больно. — признаётся Леня, когда мастер выходит из комнаты. С Сашей можно быть собой. Саше врать язык не поворачивается. Смоки садится рядом, ласково ведёт кончиками пальцев по свежей татуировке, а потом наклоняется и целует. Так нежно, что у Леньки невольно вырывается стон. Смешно, но боль уходит, сменяясь приятными мурашками. — Легче? — Поцелуй ещё. И Саша себя ненавидит, когда снова прижимается тёплыми губами к нежной коже. Благо Кирилл нарушает этот романтический момент (другими словами полный пиздец). И момент обработки татуировки просто спасительный, потому что даёт обоим время отойти от такой эмоциональной близости. Но в машине крышу все же сносит окончательно. Это катастрофические неудобно, но Майлз переползает на колени Саши. Жмётся как только может. Такой маленький австралийский тигреночек в поисках ласки. — Спасибо. — шепчет, задевая горячими губами ушную раковину. Саша понимает, что если не оттолкнёт этого мальчишку сейчас, то больше шанса не будет. И все равно не отталкивает. — Может перекусим? Толком не ели весь день. — каким-то чудесным образом остатки создания сохранились, чтобы остановить эти прекрасные руки и губы. — Ага, давай. Я ужасно хочу есть. — - Майлз на своё сиденье послушно переползает, но тут же укладывается головой Сашке на колени. По ночному Питеру едут молча, только Лёнька тихонечко подпевает новомодным песням по радио, а Саша ласково гладит его по волосам. Одноразовая идиллия. В «макдрайв» Смоки заказывает салат, потому что уже месяц вроде как следит за фигурой. Майлз —бургер с картошечкой, и, конечно, мороженое. Саша шутит, что Ленька все ещё ребенок, за что младший тыкает ему рожком в лицо и тут же слизывает сладкий пломбир с его щеки медленным движением языка. Вот это уже действительно точка невозврата. У Смоки в штанах твердеет моментально. Так уже давно ни с кем не было. Гумберт из «Лолиты» больше не кажется ужасным извращенцем, когда извращенцем становишься ты сам. — Я отвезу тебя домой. Лёня кидает на него взгляд полный презрения и осуждения. Но он молча откидывается на своё сидение и с усердием налегает на мороженое, всем видом демонстрируя свою обиду. Какое же ещё глупое безответственное дитё. До подъезда дорога кажется просто адовой. Оба молчат, а по идее нужно так много сказать, объяснить все его маленькой австралийской Лолите. Только у «Лолиты» слеза бежит по щеке. Саша это видит, но ничего не говорит, а только мысленно накидывает себе петлю на шею. — Я тут у друга и его сейчас нет. Не хочешь подняться? Саша прикладывает все свои силы, чтобы сказать «не сегодня». Майлз вместо прощания демонстративно хлопает дверью, но тут же распахивает ее снова, чтобы перетянуться через своё сидение и шепнуть в самые губы: — В другой раз ты меня уже не остановишь. Мне твои игры настопиздели. — и когда он говорит, взгляд у него такой, что даже если захочешь, не сможешь протестовать.