***
Необъятное зелёное поле расстилается кругом, куда ни посмотри, ветер колышет стебельки, они трепещут под ласковым прикосновением. Джено ступает осторожно, боится сломать травинки, но они пружинят под ногами, словно он ничего не весит. Бескрайнее небо приветствует своим голубым сводом, ни единого облака не проплывает, лишь лучи солнца освещают поле. Джено стоит на холмике, подставляя лицо тёплому солнцу. Вдали слышится шум двигателей, будто рой железных ос летит навстречу, но, обернувшись на звук, Джено видит лишь один огромный агрегат, многоярусный самолёт с несколькими планками крыльев, по которым, кажется, можно гулять как по проспекту. От стандартного летательного аппарата он отличается не только многоярусными крыльями, но и полозьями для приводнения. Джено завороженно наблюдает, как сия конструкция неспешно пролетает над его головой, гудит, стрекочет как огромный сверчок. — Феноменально, — восхищённо говорит Джено, рукой закрывая лицо от солнца. — Благодарю, друг мой! — раздаётся сбоку, и Джено, развернувшись, видит перед собой Капрони, с широкой улыбкой наблюдающего, как улетает всё дальше и дальше его творение. — Это "Noviplano" — лодка-авиалайнер. Она могла вместить до ста пассажиров, я был горд таким изобретением не меньше чем военным бомбардировщиком. Я сконструировал его в 1921 году, и в тот же год он рухнул и загорелся, — изобретатель говорит с таким энтузиазмом, будто только что рассказал не о крахе своей инженерной мысли, а о забавном случае из жизни его соседа-фермера из Трентино. Только здесь, в красочных снах Джено, идеи Капрони вновь оживают, огромными небесными китами плывут вдоль холмов и лугов, отбрасывая гигантские тени. — И как вы это пережили, синьор Капрони? — интересуется Джено. — Пережил крушение своего корабля? — удивлённо спрашивает Капрони, поправляя шляпу-котелок на голове. — Продолжил конструировать новые. От одной большой неудачи страдают лишь те, кто не имеет других глобальных идей в запасе. А это не про меня. — Я мечтаю создать нечто столь же великолепное. Вы мой кумир, синьор Капрони, и я хотел бы стать таким же великим изобретателем как вы. Капрони звонко рассмеялся, словно услышал от Джено залихватский анекдот. — Мой мальчик, быть великим не значит быть счастливым, — говорит он, кладя руку Джено на плечо. — Помни, что своё счастье ты должен найти не только в работе, но и в других людях. Стремись к своей мечте, это прекрасно, мне льстит, что ты считаешь меня достойным изобретателем, но, поверь, твоя мечта может сделать тебя и счастливым, и несчастным одновременно. — Поэтому я не должен упустить момент, когда белая полоса вдруг начнёт сменяться чёрной? — Она в любом случае сменится, дружок. Вопрос только в том, как ты эту смену воспримешь, — изобретатель смотрит вдаль, прослеживает бескрайнюю линию горизонта. — Le vent s'élève, mon ami! Ветер крепчает, друг мой! Значит, старайся жить дальше!***
Друг Джено, Минхён, часто посмеивается над товарищем из-за мечтательности, но скорее не злобно, а потому что сам не обладает подобным воображением, не может, как Джено, буквально за несколько минут попробовать сгенерировать идею надёжного крепежа или же более удобного для размещения в конструкции колеса. Они с Минхёном работают в подразделении авиастроительной компании, поначалу получают не самые сложные поручения, но Джено, как студенту с отменными результатами экзаменов и репутацией прилежного ученика, вскоре поручают разработку чертежей крыльев. Сидя за кульманом, Джено усердно вырисовывает новые крылья, ломает голову, как сделать лонжероны более лёгкими, но вместе с тем не менее прочными. Его самолёт-мечта еще не готов, не очерчен полностью, не раскрашен тестовыми полётами и проверками, не испытан в небе, но бесчисленное количество чертежей и расчётов заставляет Джено верить, что его старания не напрасны. — Не знаю, Джено, кажется, эта идея не выгорит, — скептически подмечает Минхён, ковыряя рис в тарелке. Джено, сидящий напротив, палочками снимает с куска макрели прожаренную кожицу. — Посмотри в какое время мы живём, Европа опережает нас в авиастроении лет на тридцать, а машиностроении — на все пятьдесят. Как мы хотим соперничать с ними? Своими ржавыми корытами, которые каким-то чудом всё ещё летают? — Но ведь соперничаем же, правда? — Джено задумчиво смотрит на кость макрели, зажатую палочками, прослеживает её идеальный изгиб. — Минхён, смотри. — Джено, заклинаю, ешь быстрее, и так витаешь в облаках. Чем так прекрасна эта кость? — Углом своего изгиба, посмотри, как она хороша. Вот какие лонжероны нам нужны. После Джено долго рисует линии на бумаге, а потом радостно говорит Минхёну, что изгиб той кости соответствует американскому стандарту крыла, на что друг привычно закатывает глаза, подмечая, что Джено озабочен не самыми важными вещами. Впоследствии чертежи Джено с лонжеронами-косточками станут основой для новейшего самолёта. Испытательный полёт аппарата по чертежам и расчётам Джено начинается вполне хорошо, но оканчивается резким пике для увеличения скорости, катапультированием пилота и поломкой самолёта. Директор конструкторского бюро рвёт и мечет, отделу поставлены сроки для новых разработок и расчётов. Джено поначалу грустно подмечает, что придётся обдумывать всё заново, но потом понимает: новые мысли — новые идеи, шанс для создания чего-то совершенно нового, его новый самолёт-мечта. По ночам, лежа на узкой кровати в небольшой квартирке, Джено вспоминает детские годы, свои сны о полётах, мечты о карьере пилота, диалоги с Капрони, дождливые каникулы дома. Вспоминает он и Джемина, его холодные ладони и кроткую улыбку, встречу дождливым вечером. Семья Джено переехала из того домика в город, и связь с Джемином, как казалось Джено, была потеряна навсегда. — Ты так возмужал, братец, — поражается Ахин, уже начавшая врачебную практику. Она красавица, носит модную прическу, хорошо одевается, живёт со своим женихом в уютном домике. — Плечами моря мерить можно. — А ты всё краше с каждым годом, — не удерживается Джено от комплимента, и Ахин мило краснеет. — Ты молодец, сынок. О твоих успехах пишут в газетах, — неожиданно хвалит Джено отец. — Я горжусь тобой. После продолжительной болезни Джено решает поехать в горы в уютную гостиницу, чтобы поправить здоровье. Железная дорога петляет мимо живописных лугов с пасущимися коровами, реки с крутыми берегами, леса и засаженных полей. Воздух чистый, он ощущается невесомо на кончиках пальцев. Лето расцветает теплом. Джено часто гуляет по просёлочной дороге между засеянными полями и широким лугом с холмиком, на котором нередко стоят этюдник с треногой и зонт, за ним рисует молодой человек, лицо которого Джено пока так и не рассмотрел. Но всё вновь решает проливной дождь, который застаёт Джено на пути к гостинице на открытой дороге. Он бежит под ближайшие деревья и видит, как в его же сторону с холма торопится укрыться от дождя юный художник, держа в одной руке треногу и этюдник, в другой — раскрытый зонт. Джено едва успевает поймать вещи, выпавшие из рук молодого человека, прежде чем тот чуть не врезается в Джено, задевая его зонтом по лбу. И Джено наконец может рассмотреть человека, невольным свидетелем творчества которого он становится. — Это вы? — спрашивает Джено, рукой перехватывая шест зонта, который норовит выпасть из рук молодого человека напротив, когда тот понимает, кого встретил. Они в ступоре смотрят друг на друга. — Джемин? — Д-да, — кивает он несмело, будто имя и не его вовсе. — Джено? — Вот так встреча! — смеётся Джено, покрепче сжимая зонт и передавая этюдник Джемину. Потом освободившуюся руку он протягивает к юноше. Джемин, смутившись, пожимает широкую ладонь. — И вновь дождь нам помог увидеться. — Да… помог, — кивает Джемин, убирая мокрые волосы со лба, а потом говорит тихо-тихо, хочет, чтобы дождь заглушил его слова, но Джено слышит: — Я думал, что мы больше никогда не встретимся. Так для Джено начинается лето его первой любви.***
Зелёные луга покрываются цветами, а ветер всё также треплет траву прерывистыми волнами. Джено ступает увереннее, рукой гладит длинные травинки. Вновь слышится гул двигателя, пчелиным роем гудит металл, и над головой Джено пролетает могучее воздушное судно с широкой надписью «Caproni». Оно покачивается на ветру, как колыбель будущих технологий, как прототип великих строений. — Ну что, ветер всё ещё дует, друг мой? — спрашивают за спиной Джено. Он не оборачивается, зная, что это синьор Капрони вновь ведёт с ним беседу во сне. — Да, дует, — кивает Джено, наблюдая за полётом творения мастера. — Вы вновь создали шедевр, синьор Капрони. — Это мой последний подарок человечеству, — с ноткой грусти подмечает конструктор, становясь рядом с Джено. — Я скоро должен отдать этого красавца заказчику, по плану это бомбардировщик. — Такой огромный, — поражается Джено. — Да, военным нужен масштаб, объём, тогда как мы, конструкторы, умом понимаем, что габариты ни к чему, когда речь идёт о манёвренности, плавности полёта. А такой тяжеловесный самолёт не подходит на роль бомбардировщика. Но что поделать, не я решаю его судьбу, я лишь выполняю заказ. — Такая прекрасная мечта идёт на конвейер истребления. — Мечта стала проклятьем, — подмечает Капрони, хмурясь. — Война не за горами, дружок, и мир к ней не готов. Но всё же, скажи мне ещё раз: ветер ещё дует? — Конечно. — Тогда постарайся жить хорошо. Век конструктора, как и век художника, краток, и нужно брать от жизни всё.***
Работа не заканчивается и в гостинице: теплыми вечерами Джено чертит, сидя на балкончике, курит, смотрит на теннисный корт под окнами, на простирающееся дальше поле, на дорожки и прогуливающихся по ним постояльцев. Жизнь в этом месте не замерла, но просто чуть замедлила свой ход, и кажется, будто здесь ты не становишься старше, у тебя нет забот, твоё душевное состояние приходит к балансу с физическим здоровьем. Джено чувствует, что поправляется, и помогает в этом не только воздух. Джемин приехал в гостиницу с матерью, играет с ней в теннис, гуляет, но рисует всегда в одиночестве, слушая шум ветра в открытом поле. После той памятной для обоих встречи под дождём Джемин смущённо кивает Джено, когда тот проходит мимо по коридору, и легонько машет рукой, когда Джено окликает его бодрым «Приветствую!», пока тот рисует на холме или в саду около гостиницы. В один из дней он застаёт Джемина на скамейке под раскидистым деревом. Сложив руки поверх альбома, лежащего на коленях, Джемин с закрытыми глазами впитывает звуки природы: стрекочут кузнечики в высокой траве, ветер играет с листьями деревьев, шуршит гравий под ногами. Джемин открывает один глаз, видит Джено и вскакивает со скамейки, едва не выронив альбом. На землю падает лишь карандаш, и Джено наклоняется подобрать его, с улыбкой смотрит на грифель, аккуратно стёсанный перочинным ножом. — Спасибо, — тихо благодарит Джемин, забирая карандаш и вкладывая его между страниц альбома. Вновь садится, поправляет складки на лёгкой рубашке. — Прекрасная погода сегодня, — Джено садится, выпрямляет спину, смотрит на проплывающие по небу полоски редких облаков. — Как раз для этюдов, — говорит он, поворачивая голову к Джемину и кивая на его альбом. — Посетило вдохновение? — Сегодня оно не слишком меня балует, — с грустью отвечает Джемин, кончиками пальцев теребит края альбомных листов. — Поэтому и сижу здесь, думаю. — О небе? — О ветре. Le vent s'élève, — задумчиво отвечает Джемин, смотрит на Джено с обожанием. — Il faut tenter de vivre, — вторит Джено и дарит Джемину самую лучезарную улыбку, смелеет и легко прикасается к тыльной стороне ладони, лежащей на скамейке. Джемин вздрагивает, но руку не убирает. — Как ты жил всё это время? — Рисовал, — вздыхает Джемин, — выплёскивал на бумагу свои эмоции, жил своими зарисовками. Ссорился и мирился с мамой… Потерял отца. — Мне жаль, — Джено чуть сжимает чужую ладонь, ободряя. — Это было неизбежно, он долго и мучительно болел, исход был один. — Исход всегда можно изменить, — парирует Джено, поворачиваясь к Джемину всем телом, их колени чуть соприкасаются, и от этого касания Джемин вновь смущённо розовеет. — Да, но даже если человек хочет жить, это не значит, что его тело может. Вот и отец не смог. Он порой приходит ко мне в снах. — Это хорошо. Он с тобой. — Да, — Джемин рассматривает россыпь родинок на загорелых руках Джено, поднимается взглядом к его лицу, задерживается на родинке на правой скуле. — А тебе что снится? — Самолёты, — без раздумий отвечает Джено. — Я хочу строить красивые самолёты. Они снятся мне почти каждый день. — Значит, твоя мечта сбудется, ведь ты думаешь о ней постоянно, стремишься её осуществить. — Я боюсь, что однажды моя мечта обернётся одержимостью, и из гения-авиаконструктора я превращусь в сумасшедшего. Джемин звонко смеётся, легонько хлопает Джено по предплечью: — Нет, этому не бывать, если рядом есть люди, которые будут помогать тебе эту мечту осуществить. До тех пор, пока они с тобой, ты сумасшедшим точно не станешь. Ты видишь в снах только самолёты? Свои творения? — То, что я хочу сотворить в будущем, я будто вижу их наяву. А ещё вижу человека, который меня на это вдохновляет. — Родного человека? — спрашивает Джемин, пытливо глядя на Джено, а тот с улыбкой рассматривает чуть бледноватое даже в тени дерева лицо юноши. — Нет, одного очень известного конструктора. — А я часто вижу в своих снах тебя, — слышит Джено. Джемин прижимается к его плечу, его дыхание холодит щёку. — После того дождя твой образ так и не стёрся из моей памяти. Их первый поцелуй обласкан дуновением ветра, наполнен нежностью, копившейся долгие годы. Джемин плачет, плачет от радости, что человек, в которого он, кажется, влюбился с первого взгляда тогда, вернулся в его пестрящую натюрмортами и пейзажами жизнь. Джено стирает слёзы с щёк Джемина пальцами, обнимает трепетно, осторожно, ведь Джемин такой хрупкий и изящный по сравнению с ним. По небу всё также плывут хлопья белёсых облаков.***
Порой сны Джено окрашиваются в пылающий красный, небо застилает дым горящих городов, пролетают мимо бомбардировщики, сбрасывающие смертоносные бомбы. Война неизбежна, и мир рухнет под гнётом её ярости и кровожадности. До боли печальное зрелище. — Да, mon ami, вот что ждёт человечество, — Джено всегда удивляется тому, насколько непринуждённо звучит голос Капрони в любых ситуациях. Хотя, это ведь мечта, здесь всё можно переиначить, как тебе того захочется. — Амбиции одних погубят других. — Как всё это ужасно. Будто и не во сне вовсе. — Это твой сон, дружок, распоряжайся им как хочешь, — Капрони кладёт руку Джено на плечо, смотрит на хаос перед собой, на треск горящего дерева и гул моторов. — Ведь ветер продолжает дуть, правда?***
Бумажные журавли и самолётики взмывают в небо, подхватываемые ветром, они описывают дуги и приземляются в траву. Джемин звонко смеётся, пытаясь поймать их, а Джено широко улыбается, наблюдает за полётом самодельных птиц. Время пролетает незаметно, подкрадывается дата отъезда Джено. Джемин говорит, что останется здесь ещё примерно на месяц, его слабое здоровье приходит в нормальное состояние медленно, хотя, как он говорит, рядом с Джено он чувствует себя гораздо лучше. — Я постараюсь приехать, как сдам чертежи для проекта, — уверяет Джено. — Оставлю тебя ненадолго. Джемин улыбается солнечно, и каждая минута рядом с ним ценна как золотая песчинка в часах жизни. Они медленно отмеряют время, но оно неумолимо движется вперёд, диктует свои законы, по которым человек неизбежно изменяется. — Я буду очень ждать. — Я предлагаю изменить некоторые важные детали. Например, клапаны для топлива должны быть не съёмными, а на петлях. И о каркасе крыла: мы должны изменить крепежи, чтобы перераспределить нагрузку. На стандартной летучке накурено и душно, конструкторское бюро внимает идеям Джено. Глава отдела делает пометки в блокноте, другие инженеры одобрительно свистят и аплодируют Джено, завершившим свою речь мыслью о том, что их проект истребителя гарантированно будет успешным. — Господин Ли — блестящий инженер, — говорит глава отдела своему помощнику. — В наших рядах алмаз авиастроения. — Что думаете о проекте Ли Минхёна? — Его самолёт тоже очень хорош, но ему не помешало бы иметь хоть немного гениальности Ли Джено. Джено возвращается к Джемину, когда лето полноценно вступает в свои права, поля вокруг гостиницы залиты солнцем, картины Джемина пропитаны теплом. Он рисует несколько портретов Джено, они подолгу гуляют и разговаривают, и Джемину часто тяжело дышится, он опирается на Джено, чтобы идти увереннее. Джено понимает, что его здоровье не выправляется. Болезнь Джемина — туберкулёз. Она разрушает его медленно, накатывает в холодное время года особенно сильно, и Джемин мучается от сильных приступов кашля. К счастью, сейчас, летом он не страдает от лёгочных кровотечений, но цвет его лица остаётся болезненным, и слабость даёт о себе знать. При Джемине Джено старается не показывать своего отчаяния, но, когда остаётся один, рвёт волосы на голове, думая, можно ли что-либо предпринять. Он влюбился в эту улыбку, в русые волосы с золотистым отливом, в выпачканные карандашным грифелем пальцы. Джемин — тоже прекрасная мечта, но та, которую потерять гораздо проще чем все самолёты, о которых Джено когда-либо грезил. Они лежат посреди луга, соприкасаясь руками, смотрят в небо, щурятся от солнца. Джемин улыбается, и это бесконечно радует Джено, он, повернув голову, рассматривает профиль любимого человека, запоминает каждую родинку, каждую ресничку. Джемин смеется, когда Джено, сорвав травинку, проводит ей по его щеке, а потом приподнимается на локте, смотрит на Джено задумчиво и наконец спрашивает: — О чём ты сейчас думаешь? — О том, что попрошу Ахин о консультации для тебя. — Джено… — Джемин, я знаю и вижу, что ты болен, но… — Джено чуть понижает голос, понимая, что, резко перебив Джемина, напугал его. — Я не могу потерять тебя, я не готов лишиться тебя. Потому что люблю тебя. И не могу отпустить. — Il faut tenter de vivre, — шепчет Джемин, теребит пуговицу на рубашке Джено, а он кладёт руку поверх ладони Джемина, согревает. — И я люблю тебя, Джено. С тех самых пор, как судьба свела нас под проливным дождём. Голубой свод летнего неба нависает над ними, а они самозабвенно целуются на траве, зарываясь пальцами в волосы друг друга. И пролетает над ними бумажный журавль, расправивший свои тонкие крылышки, рисует в воздухе узоры. И этот журавлик — выпущенная на волю мечта о счастье, которое Джено и Джемин хотят обрести друг с другом. Из гостиницы они уезжают вместе: Джено, Джемин и его мама. С госпожой На Джено очень быстро находит общий язык, обсуждает литературу, архитектуру и музыку, слушает истории из юности Джемина. Она ничего не говорит на то, что её сын и молодой инженер сидят рядом, держатся за руки и бросают друг на друга полные нежности взгляды, но в её улыбке кроется радость за них. Она понимает, что для Джемина любовь к Джено — способ излечиться и жить дальше, а для Джено — обретение себя как человека, любящего не только свою работу, но и окружающий мир, поскольку рядом с ним есть тот, кто дарит повседневности краски.***
Сны Джено лёгкие и безмятежные, он видит Джемина, гуляющего под зонтиком по лугу, а в небе летят стайки бумажных птиц, чьи крылья пытается опалить солнце. Синьор Капрони приходит реже, но неизменно интересуется, дует ли ветер жизни для Джено. — Ты любишь того юношу, я вижу это, — подмечает Капрони, улыбаясь. — Он красивый. — Да, но он серьёзно болен. У нас мало времени. — Не стоит отчаиваться, mon ami. Мало времени у тех, кто не умеет его ценить, но ведь ты прекрасно знаешь, как оно быстротечно. Ты обгоняешь своё время, создавая чудеса техники, так почему бы не найти время здесь и сейчас, чтобы быть с теми, кто тебя любит?***
Когда у Джемина открывается кровотечение, Джено срывается с завода первым поездом. Слёзы застилают глаза, а в голове крутится навязчивая мысль о том, что он может не успеть. Не успеть увидеть Джемина в последний раз. Но на взбитых подушках Джемин лежит, погрузившись во временный сон после лекарства, и Джено, еле отдышавшись, берёт любимого за руку, целует ладонь и плачет, орошая одеяло слезами. Госпожа На, застывшая в дверях, смотрит на колышущиеся занавески на распахнутом настежь французском окне и уже было хочет сделать Джено выговор за вторжение не через парадную дверь, а через сад прямо по высаженным цветам. Но проглатывает слова упрёка, когда видит, насколько трепетно Джено гладит бледную кожу Джемина, как он плачет. Женщина тихо уходит, притворив за собой дверь. Джено уговаривает Джемина поехать на время в санаторий в горы, где ему точно должно стать лучше, мысль брата поддерживает Ахин. Джемин ей понравился, она рада за брата, улыбается счастливо. Она недавно вышла замуж, ругалась на Джено за то, что тот не смог приехать на свадьбу, но, познакомившись с Джемином, кажется, забыла о своих обидах. Джено долго не может выпустить Джемина из объятий, стоя на перроне, смотрит в глаза нежно, гладит по голове. Гудок поезда заставляет их, наконец, оторваться друг от друга. Джено обещает как можно чаще писать письма. — Это грустное место, но так будет лучше, — говорит Ахин, машет рукой уходящему поезду. Очередной испытательный полёт заканчивается успешным приземлением, но самолёт по-прежнему не набирает ту скорость, какую от него ожидают, и работа в бюро кипит пуще прежнего. Джено засиживается за чертежами допоздна, ломает голову над расчётами, в конечном итоге ловит себя на седьмой выкуренной за последний час сигарете, чертыхнувшись, собирает бумаги и плетётся домой. Нужно сделать каркас легче. Нужно снова изменить крепления крыла. В своей квартирке на кровати он застаёт спящего Джемина, смотрит на него в ступоре. Тот спит, не раздевшись и свернувшись от холода калачиком. Джено включает обогреватель, ставит чайник на маленькую плитку и открывает створку окна, чтобы вновь закурить. Сидит в кресле, рассматривает умиротворённое лицо Джемина, подмечает, что цвет его лица выровнялся, на щеках здоровый румянец. Неужели всё будет замечательно? Чайник противно свистит, от чего Джемин просыпается, смотрит сонным совёнком на то, как Джено старается побыстрее снять прибор с плитки. Джено застывает с чайником в руках, нежно улыбается Джемину. — Я бы тоже от чая не отказался, — тихо говорит Джемин, поправляя на себе кофту, улыбается в ответ чуть виновато. — Прости, что не предупредил. — Сбежал? — смеясь, спрашивает Джено, хотя сам прекрасно понимает, что место, в котором каждый день видишь затухающих от тяжёлой болезни людей, вряд ли можно назвать весёлым, и Джемин не сбежал, а просто вырвался из оков печали. — Сбежал к тебе. Потому что понял, что хочу всегда быть рядом. Эгоистично с моей стороны думать только о своём расшатанном здоровье, когда ты работаешь здесь один, каждый вечер куришь у окна, думая о самолётах. — Я всегда о них думаю, это и есть моя работа. И это не эгоизм, Джемин, а лишь забота о самом себе, — Джено разливает чай по двум щербатым чашкам, садится рядом с Джемином на кровать. — Вот твой чай, грейся. — Тогда давай думать о них вместе. Они целуются, едва не пролив горячий чай на ноги, смеются, прижимаются друг к другу трепетно. — Ты очень красивый, — шепчет Джено на ухо Джемину. — Самый красивый для меня. В глазах Джемина будто новые галактики отражаются, в них можно утонуть за секунды. Джено утонул уже давно, в те летние деньки в гостинице. — Мне нужно ещё поработать. А ты ложись спать, я дам тебе тёплую пижаму. Джено ставит на стол доску для черчения, раскладывает на ней бумаги, карандаши и линейки. Джемин укрыт одеялом до носа, наблюдает. Стол стоит совсем близко к кровати, и Джемин дотягивается рукой до локтя Джено. — Подвинься чуть ближе, — просит Джемин, и Джено слушается. — Мне нравится наблюдать за тем, как ты кропотливо работаешь. Не горбись только, — Джемин так и засыпает, держа ладонь Джено в своей, а тот думает, что отточил навык черчения одной рукой до совершенства. Потом, оставив бумаги как есть, тихо переодевается, кладёт очки на стол и осторожно ложится рядом с Джемином, обнимая его за талию. Определённо, в этом кроется счастье: в тихом чаепитии на узкой кровати, прерываемом поцелуями, в работе за неудобной чертёжной доской при свете тусклой лампы, в уютных объятьях, в смешинках в глазах Джемина. Джено засыпает с мыслью, что хотел бы проживать этот вечер вновь и вновь.***
Сны вновь окрашены красным, горят деревни и города, вдалеке виднеется море, также обагрённое горящими кораблями. Криков живых существ не слышно, поначалу тишина давит неимоверно, но затем её разрывает рокот сотен истребителей, взмывающих вверх с неимоверной скоростью. — Они не вернутся, — говорит синьор Капрони. — Никто из них не вернётся. — Им есть куда лететь? — У каждого пилота есть какая-либо цель, правда? Наша цель — дать им инструмент для осуществления своей миссии. — Даже если эта миссия — истребление? — К сожалению, да. Но ведь иначе не бывает, — пожимает плечами авиаконструктор. — Войны пожирают континенты, а те каждый раз восстают из пепла. Ну и какой в этом смысл? — Мировое господство, которое потом оборачивается крахом империй. — Да, но смысла по-прежнему мало, согласись. — Да, чертовски мало, — кивает Джено. — А ветер всё дует и дует. — Значит, у тебя есть цель. Так иди к ней.***
Дни сменяли друг друга, Джено продолжал работу, а Джемин рисовал в их тесной квартирке, гулял по широким проспектам, узнавал городскую жизнь, к которой не привык, ведь вырос в доме матери за городом. Ему нравились шумные улицы, спешащие люди, гудящие машины. Но болезнь не думала отступать, Джемин сдерживал приступы кашля в присутствии Джено, выбегал из квартиры, если они досаждали ему по ночам. Кровотечения не было, но Джемин чувствовал себя скверно. Энтузиазм от исследования города утих, хотелось уюта материнского дома, тёплого пледа в ноги, чашку чая и кота-мурлыку. Но Джено нуждался в нём, а Джемин боялся зачахнуть от тоски без него, если бы решился уехать. Ахин навещала их иной раз, в свой последний визит радостно объявила, что ждёт ребёнка, и Джемин впервые увидел слёзы радости на щеках Джено. — Джемин плохо выглядит, — сетует Ахин, взяв брата под руку. Он провожает её до автобусной станции. — Он хрипит, старается не показывать, что ему плохо. Он держится ради тебя, Джено, — Ахин плачет, и Джено крепко обнимает её, сам еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. — У нас с Джемином мало времени, Ахин. И мы проживаем каждый день как последний, любим здесь и сейчас. Каждая минута на вес золота. Но, знаешь, я всё ещё верю, что он не оставит этот мир. — Я знаю, Джено, знаю. Он не оставит тебя. Никто не говорит слово «смерть», но оно витает в воздухе, давит, угнетает. У них с Джемином мало времени. Готово. Творение Джено готово, оно идеально в изгибах крыльев, превосходно в блеске фюзеляжа. Для него ценно каждое похвальное слово от его коллег, каждый восхищённый взгляд. Он создал самолёт, который изменит историю. Его прекрасная мечта сбылась. Во время испытательного полёта сердце готово вырваться из груди, напряжение столь высоко, что у Джено кружится голова. Он как в тумане видит пилота, с улыбкой идущего к нему, чувствует тяжёлую руку главы своего бюро на плече. Все переживания, все крики на летучках, обсуждения и перерасчёты сливаются в единую массу, и Джено, наконец, осознает: «Готово. Я сделал это». Он помнит, как почти падал от усталости, возвращаясь домой, засыпал, не раздеваясь, рядом с Джемином, а он тихо гладил его по волосам, даже пел колыбельные. — Бедный мой, ты так устал, — шепчет Джемин, прикасается к бледному от недосыпа лицу Джено. — Но ты добился своего. — Я не смог бы создать этот самолёт без тебя, — засыпая, бормочет Джено. Джемин осторожно снимает с него очки, трёт пальцем покрасневшую переносицу. — Я ничего не смог бы без тебя. — Неправда. Ты можешь всё сделать сам. И самолёт создал не я, а ты. И я очень-очень горжусь тобой. Джено уехал на испытательный полёт, а Джемин решил навестить Ахин. Она обрадовалась, напекла вкуснейших пирогов, поила его зелёным чаем. Джемин чувствовал некое волшебство в положении Ахин, её округлый живот привлекал внимание, это таинство развития нового человечка внутри матери навсегда останется для него самой большой загадкой, более сложной чем осознание того, как же могут летать самолёты. Он чувствует, что должен уехать. Взять билет в один конец в то место, которое упокоит его чувства к Джено. Их любовь должна остаться жить в той маленькой квартирке с узкой кроватью и тусклой лампой, она должна сохраниться в тех альбомах, что Джемин держал в коробке в шкафу. Джемин чувствует, что болезнь, наконец, берёт своё, он боролся с ней ради Джено, ради его прекрасной мечты пустить в небо своё творение. — Ахин, я хочу пройтись, подышать. — Конечно, иди. Я приготовлю ещё один пирог к твоему возвращению. — Спасибо, — благодарит Джемин, вкладывая в это слово всю ту нежность, которую он испытывает к сестре Джено. Она замечательная, она заслужила своё счастье. Ахин хотела было начать готовить, но вспомнила, что не убрала из комнаты, в которой спал Джемин, посуду со вчерашнего дня. Открыв дверь, она в ужасе вскрикивает, прижимая ладони ко рту, видит перед собой приведённый в порядок низкий столик, на котором лежат письма. Ахин всё понимает и обречённо садится перед столиком на колени, берёт в руки письмо, адресованное ей.«Дорогая Ахин, ты так много сделала для нас с Джено, что я не опишу всеми словами в мире свою благодарность. Но знай, что я люблю тебя как самую лучшую старшую сестру. Если ты читаешь это письмо, то я принял окончательное решение уехать. Думаю, ты понимаешь, куда именно. Я не вернусь. Ты как врач прекрасно представляешь, насколько серьёзна моя болезнь, и я чувствую, как она медленно приближает финал моей жизни. Поэтому я хочу, чтобы вы с Джено запомнили меня улыбающимся и пьющим с вами чай, неимоверно счастливым, поверь мне. Знаешь, я думаю, что у тебя родится девочка, это всего лишь предположение, но я хочу верить, что окажусь прав. Дай ей светлое и красивое имя, которое подчеркнёт её красоту и доброту. Для Джено я написал отдельное послание, но для тебя не секрет, как сильно я люблю его, как я хотел бы и дальше быть с ним рядом. Я однажды сказал ему, что даже если человек хочет жить, то это не значит, что его тело может. Как ни печально, сейчас это про меня. Я не буду говорить тебе не плакать, не грустить. Я лишь хочу, чтобы вы с Джено были счастливы. Без меня. Поверь, это возможно. Джемин»
***
Зелёное море вновь простирается перед Джено, травинки щекочут голые ступни. Небо чистое, без единого облака, и горизонт убегает вдаль, скрывая от взора то, чем же кончается это море. Джено видит, как над головой пролетают его самолёты. Пилоты отдают ему честь, взмывают выше. Белые крылья железных птиц расправлены для дальнего полёта. — Превосходный самолёт, mon ami! — восхищенно говорит синьор Капрони. — Ты отлично поработал. — Спасибо. Но… — В чём дело, мой мальчик? — Цена высока. Никто из них не вернётся, — отвечает Джено, печально смотря вслед скрывающимся вдали самолётам. Они поднимаются все выше, образуют серую стайку птичек. Издалека действительно кажется, будто это обыкновенные птицы летят навстречу новым испытаниям, новой жизни. — Когда есть куда лететь, может, и не нужно возвращаться, правда? — улыбается Капрони. — Кстати, тебя здесь кое-кто ждёт, — добавляет он, указывая вперёд, на подножие холма, на котором они с Джено стоят. Джено вглядывается и видит, как ему машет Джемин. Это наяву или во сне? Джемин одет во всё белое, улыбается широко, ветер треплет его русые волосы. — Любимый, живи! — кричит он, и Джено понимает: Джемина наяву больше нет. Он есть только здесь, в его снах. — Живи! Джено не может вымолвить ничего, лишь кивает Джемину, машет в ответ. А тот рассыпается мириадами журавликов, которые, описав дугу вокруг Джено, присоединяются к уплывающим всё дальше и дальше небесным кораблям. Джено плачет. Смотрит вслед своей первой и единственной любви, уносящей на своих крыльях частицу их счастья. Он сохранит его в своём сердце. Джено будет жить ради памяти о Джемине. — Сбереги память о нём в своём сердце, дружок. И помни, что для тебя ветер продолжает дуть, — говорит синьор Капрони, начиная спускаться с холма. — Поэтому продолжай жить! Капрони скрывается из виду, а Джено продолжает стоять и смотреть на безбрежное небо, расплескавшее свои голубые воды далеко-далеко, туда, где человеку еще не суждено побывать.Кто видел когда-нибудь ветер? Ни я не видел, ни ты: Но когда эти листья трепещут, Он пролетает меж них. Кто видел когда-нибудь ветер? Ты и я не видали, нет: Но если склонились кроны, Это ветра-бродяги след.
Кристина Россетти, «Кто видел ветер?»