Мой маяк

      — Если я — слепой, а ты — источник света, то увижу ли я тебя, если открою глаза?       Наруто курил, прислонившись плечом к косяку. Саске не видел его реакции — только лениво поведённое предплечье. Ответа не последовало, и тогда вопрос прозвучал снова:       — Увижу ли я тебя, если открою глаза?       — Открой, — наконец предложил Наруто, не обернувшись и смяв губами помятый бычок паршивой сигареты.       Саске смотрел, как лёгкий сквозняк треплет подставленные под него волосы, и думал, что, наверное, нет никакого мифического источника света. От Наруто не исходило ни фосфорицирующих лучей, ни пульсирующего сияния — он был обычным, немного неправильным и слишком тихим сегодня. В нём не было ничего, что хотелось бы видеть, открывая глаза. Но Саске смотрел — неизменно, слишком пристально, скользя ленивым взглядом по ладным изгибам мышц.       Время, сосредоточенное на застывшем циферблате настенных часов, неизменно показывало половину девятого. Огни ослепшего города то вспыхивали, то гасли — Саске любил их маленькую квартирку, с балкона которой можно было наблюдать за непрерывным рядом ползущих машинок и считать по пальцам каждый загорающийся огнями дом. Это происходило всегда, каждый вечер. Какие-то районы оживали раньше, какие-то позже, и Наруто всегда смеялся над ними и над их страхом подступающей мглы. Сам он не включал света практически никогда — наслаждался сумерками, курил, прислонившись к косяку, и сквозняк всегда трепал его лохматую макушку…       А потом они любили друг друга, губами и пальцами ловя на себе отсветы ночного города. И когда Саске в очередной раз закрывал глаза, в голове навязчивой мыслью пульсировал единственный имеющий смысл вопрос: увидит ли он свет, даже будучи слепым, если этот свет — он?       ***       Другие видели Наруто повсюду и отовсюду. Замечали в гуще толпы, тянулись к нему — так начиналось каждое утро, когда гасли огни и загоралась его улыбка, предназначенная всем и каждому — но уже не Саске. Они выходили из квартиры, никогда не держась за руки и даже сигареты раскуривая по разным углам лифта. Здоровались с разными людьми, хоть и шли плечом к плечу почти до самого метро. Носили часы на разных руках, по-разному застёгивали пиджаки, по-разному смотрели, изгибали брови, ходили, дышали… Они всё делали максимально не так, как привык второй, но уже не обращали на это внимания. Когда к Наруто подходил очередной его «друг-на-один-день», Саске лишь призрачно улыбался и, не прощаясь, садился в другой конец вагона. Узумаки не смотрел ему вслед.       И однажды к Саске подсела женщина — совсем не приметная, не молодая и не старая, из тех, что сохранили следы исчезающей красоты, но уже редко привлекают мужчин. Саске не запомнил её имени, да и не был уверен, что вообще интересовался. Он смотрел в окно и мял в руках пачку сигарет. Голова была пустая, вагон — полный.       — У вас замечательный друг, — вот что сказала она, слушая, как объявляют чью-то остановку. — Так и дышит жизнью… на такого посмотришь — и улыбаться хочется.       — Какой друг? — искренне удивился Саске.       — Ох… — замялась женщина, — я думала, он ваш друг. Извините.       И замолчала, больше не проронив ни слова.       Так было изо дня в день: метро, безучастное расставание, вечернее воссоединение, сквозняк, неторопливые ласки… Ни один из них не задумывался над тем, правильно это или нет. Любили ли они? Дружили? Вряд ли — они едва знали друг о друге больше, чем кто-то из так называемых друзей. Каждый из них был независим — ровно до того момента, пока Наруто не взял Саске за руку, безмолвно прося остаться, а затем не представил своим друзьям.       Всё закрутилось в мгновение ока. Друзей было много — и все они, каждый из них, был для Саске маленькой крупицей ещё не знакомого Наруто. Злого, весёлого, пьяного, агрессивного, сексуального — Учиха читал это по чужим губам, в чужих глазах, слышал в случайных разговорах и чувствовал на себе по ночам или в каком-нибудь случайном углу. Наруто курил так много, говорил, улыбался, отводил глаза — так много, что Саске начинал путаться, где кончается «дневной» Наруто и начинается Наруто «ночной» — его Наруто — плавающий в вечерних огнях, раскуривающий паршивую сигарету.       Грань стиралась, появлялись новые чувства, заводились знакомства, но Саске не запоминал имён. Он разглядывал широкие плечи, пока ему что-то увлечённо пытались рассказать. Ловил на себе тяжёлый взгляд Наруто, откинувшегося в кресле. Улыбался так неправильно, что пойманный в ловушку собственных глаз тот взгляд темнел ещё больше, и было уже не важно, кто и что пытается ему рассказать.       И это не надоедало — каждый день медленно переливался в вечер, сквозняки становились беспощаднее, обжигали обнаженную разгорячённую кожу. Саске дышал запахами тел и удовольствия, а затем выпутывался из простыней и, отбирая у Наруто сигарету, выходил на балкон — абсолютно голый, передразнивая ночную темноту всем своим видом. И передразнивая Наруто.       Они загорались и гасли, как огни вечернего города. Эта вечность казалась гранитной нерушимой плитой, пока не оказалась ломким хрусталём.       Он начал крошиться тогда, когда Саске впервые, из-за какого-то ужасного чувства в груди, отшвырнул тяжёлую ладонь и, мельком оборачиваясь, вышел из вагона, ловя на себе заинтересованные взгляды новых «друзей-на-один-день». Наруто не смотрел вслед. Не смотрел — снова.       Он отводил взгляд, когда случайно натыкался им на глаза Саске, вводя того в недоумение. Их беспечные игры стали тяжелы, неповоротливы и словно бы незаконны. Саске искал прикосновений, Наруто убегал, и находили они друг друга только в углу собственной квартиры — неизменно руками и губами, неизменно в полдевятого вечера. Огни города проглатывали дневное недопонимание, и они засыпали, измученные, а просыпались измотанными и раздражёнными.       Наруто улыбался — не ему, говорил — не с ним, обнимал — не его, и это продолжалось каждый день. А когда Саске раздражённо задавался вопросом, почему так происходит, то понимал: а ведь так было всегда. Наруто, всё ещё избегая его глаз, шептал: «Что не так?». Его друзья пожирали Саске глазами, поджимали губы, сочувственно качали головой.       И он раз за разом сбегал.       Его друзья действительно были повсюду. Саске слышал оклики и приветствие, куда бы ни пошёл. Даже за прохладной стойкой, к которой он привалился лбом, как подстреленный вепрь, и за которую ухватился, как за последнюю спасительную нить.       Эта девушка была смутно ему знакома. Она много смеялась, много говорила и кокетничала. Много льнула, улыбалась, строила глазки. Строила глазки Саске, а не кому-то ещё — и этот факт заставил его вспомнить её имя даже в алкогольном забытьи.       — Ино, — хмуро поприветствовал он.       — Йо, Учиха! — она была странно похожа на Узумаки, Саске мог бы поклясться, что в какой-нибудь другой вселенной они были братом и сестрой. — Чего грустишь?       — Наоборот, веселюсь.       — Да от твоего веселья розы вянут! Чего кислый такой? Узумаки что-то выкинул?       Саске угрюмо ухмыльнулся, решив, что не так уж Ино и далека от истины. Выкинул… и впрямь что-то выкинул. Всполохи света мелькали на его порозовевшем от алкоголя лице, и он повернул голову, уложив щеку на прохладную поверхность.       — Нет. Ничего.       — Понимаю, — вдруг чувственно откликнулась она, пытаясь перекричать музыку. Саске безучастно мазнул взглядом по её плечам и груди и снова отвёл взгляд на ровный ряд с выпивкой. Сзади постоянно кто-то толкался и орал. Ему уже было всё равно.       Он прикрыл глаза, слушая, как бессмысленная ритмичная музыка ударяется о перепонки и почему-то рёбра. Решил, что разговор окончен, с трудом отлип от стойки и потянулся за стаканом.       — Понимаю, — снова повторила Ино, задумчиво разглядывая пальцы Саске. — Наруто необычный человек. Я бы сказала, что странный, но вы стоите друг друга… Когда он привёл тебя, у нас всё гудело от этой новости: охереть, свет-наш-Узумаки оказался геем и не скрывает этого! Ещё и привёл свою пассию в свет, раздевает её взглядом на глазах у остальных, лапает где не положено, а потом… а потом делает вид, что так оно и должно быть. Ага?       — Ага, — тупо повторил Саске, едва ворочая языком. Он не успевал за мыслями Ино, а потому, не заморачиваясь, допил одним продолжительным глотком свой убийственно высокоградусный коктейль.       — Ага, — девушка усмехнулась, подперев щеку ладонью. Кто-то звал её на танцпол, тянул за рукав, она им что-то отвечала, а потом снова возвращалась взглядом к Саске. До противного участливым взглядом. — Ты очень классный, Учиха. Я бы замутила с тобой, а тебе не пришлось бы даже потеть. Посмотрел на меня — и всё, считай, твоя. Но ты же… не смотришь? Забавно это. Вы оба забавные. Словно вообще никого кругом не замечаете. Как эти, знаешь, романтики. Типа вместе навеки, всё такое. Налить ещё?       — Нет.       — А я вот смотрю на вас и завидую, — она развернулась спиной к стойке, по-хозяйски разложив на ней локти. Саске глянул на неё: она не была похожа на обычную девчонку, не было в ней той робкой грации. Она дышала агрессивной привлекательностью. Наверное, это и было в ней от Наруто. От Наруто…       Саске усмехнулся. Звучит так, будто все кругом — это немножко Наруто, а только потом — отдельные личности. Наверное, так и было. Наверное, так и есть.       Он ударил дном стакана о стойку — совершенно случайно, как определил сам, но Ино этого не заметила, разглядывая высокие потолки, мерцающие от светомузыки.       — Он охеренно яркий источник света, Учиха. А ты… ты похож на слепого, для которого его свет — единственное спасение.       Когда Саске наконец понял, что Ино хотела сказать, её место было уже пустым.       ***       …И с тех пор Саске вглядывался в Наруто, пытаясь разглядеть этот проклятый «охеренно яркий источник света». И с каждым днём всё больше убеждался: нет, он яркий источник для них, для других, — как огоньки вечернего города, которые прогоняют нежелательную мглу. Он улыбался им, они улыбались тоже, а когда приходил домой, то… улыбка его гасла; он щёлкал зажигалкой, бесконечно разглядывая, как умирает и заново рождается его любимый город. Так говорил он сам.       — Ты красиво куришь, — улыбаясь, прошептал Саске, наконец откинувшись на простыню. Наруто никогда не выходил обнажённым на балкон, как он. Считал, что это слишком холодно, небезопасно да и просто дико. Саске не спорил — в небрежно накинутом халате он видел больше привлекательности, а обнажённую спину он любил руками, а не глазами.       Они почти никогда не ссорились — их ссоры всегда смолкали на краешке смятой сигареты. Наруто мельком обернулся, изогнув бровь и молча затянувшись глубже.       — Огонёк твоей сигареты горит ярче, чем огни города, — задумчиво продолжил Саске, расслабленно подтягивая ногу выше. Прохладный ветерок дразнил влажную обнажённую кожу. Наруто обернулся уже вполовину, его рука замерла в сантиметре от губ.       — Простынешь.       — Если я слепой…       — О, да брось!       — …а ты — яркий источник света…       — Нет, ты не увидишь мой свет, чёрт, да ты же слепой. И пьяный! Саске, ты ужасно пьян.       Саске смотрел, как бесстыдно привлекательно улыбается Узумаки, снова затягиваясь ужасными сигаретами.       — …то увижу ли я тебя, если открою глаза?       Наруто всегда курил до последнего — до фильтра, курил много, жадно — так же, как занимался любовью, целовал, ел, пил — делал всё что угодно. Но делал это неторопливо. Даже ругался.       Они поругались — мелко, глупо, мелочно, по всяким пустякам, на которые, на самом деле, им было обоюдно плевать. Но так или иначе кто-то из них заводил очередную шарманку о «ревную-ненавижу», и приходилось потакать минутной шалости. Это бодрило — синяки, ссадины, ругательства, укусы, поцелуи и секс. А затем снова неспешные дразнилки и вечерний город, раскрашенный в разноцветные огоньки и сероватую дымку табака.       Наруто посерьезнел, когда докурил. Это происходило всегда — его взгляд надламывался, и Саске сдвигался с края постели, хотя всё равно занимал слишком много места, и безмолвно предлагал лечь рядом. Нет, Наруто — не солнце, не уличный фонарь, не светомузыка в дорогом клубе, не мигающий спасительным зелёным светом «выход».       Саске мельком улыбнулся, зная, что улыбка утонет в уютной мгле.       Единственное яркое пятно в Наруто — это горящий в темноте кончик сигареты — то, что увидит Саске, если закроет глаза — всегда, везде. Даже если ослепнет.       — Они говорят, что я люблю тебя.       — Много болтают, — беспечно шепнул Саске, подтягивая руками его к себе. Ладони нырнули под халат — на грудь, провели по плечам, а затем стянули тряпицу, словно изжившую себя вещь. Наруто не сопротивлялся.       — А ты? Так не думаешь?       Наруто навис сверху, Саске разглядывал его нахмуренные брови, касался их кончиками пальцев и улыбался. Молчал так долго, что Узумаки склонился ещё ниже, пытаясь понять, уснул он или просто притворяется немым.       — Знаешь, без своей этой глупой улыбки ты нравишься мне больше, — наконец, сказал он, проигнорировав вопрос.       — Почему?       «Наверное, обычный человек должен был обидеться», — почему-то подумал Саске.       — Потому что так ты принадлежишь только мне.       — Опять твои «кошки-мышки», — ласково коснулся щеки Наруто и тут же ладонь убрал, пытливо вглядываясь в глаза. «Ждёт ответа», — понял Саске.       — Ты их маяк — знал?       — Знал, — тут же ответил Узумаки. — Я сам себя таким сделал.       — Тебе понравилось становиться для них всем? Прямо как для меня? — ответил он тем самым тоном, которым обычно едко дерзил в ответ. А сам чувствовал, как дрожат пальцы и как напрягается живот от незатейливых ласк.       Наруто замер, задумавшись, а затем снова заглянул в глаза.       — Что это? Учиха — романтик? Чёрт, никогда бы не подумал!..       Саске хотел снова ответить что-то саркастичное и едкое, но не успел. Наруто отпрянул, сел на край постели, запуская пальцы в волосы, словно делал самый сложный выбор во всей своей жизни. Ветерок всё ещё трепал его макушку, и Саске потянулся к ней ладонью, чтобы поймать непослушный сквозняк в кулак. Он молчал, пока Наруто снова не заговорил, нагнувшись за сигаретой, но так и не взяв её. Развернулся, резковато приобняв за плечи и подтянув к себе.       Саске не улыбался.       — Ты находишь в этом романтику, да?       Пожал плечами, разглядывая встревоженный взгляд Узумаки.       — Но это же ничерта не романтика, Саске! — он дрожал, а Саске растирал его руки, чувствуя, как засела в уголке губ счастливая улыбка. Какое странное чувство. — Это дурь! Беспечная глухая дурь.       Саске скользил взглядом по побледневшему от вечерних теней лицу и думал, что раньше они никогда не говорили о том, что с ними происходит. Они просто жили и не спрашивали. Брали, возвращали, разбегались и сходились. А потом резко взволновались, точно водная гладь, чувствуя, как приближается назревающий шторм. Точнее, чувствовал это только Узумаки. Поэтому он вывел его в свет?       Саске хотелось смеяться. Наруто не мог разобраться в себе, но не хотел спрашивать его. И поэтому решил спросить своих друзей, только подтвердивших — о боже! — смертельный диагноз.       Он заглянул в глаза, жалея, что Наруто не сможет увидеть в его взгляде игривых ноток.       Наруто казалось, что Саске его успокаивает и о чём-то сожалеет, а потому молчит. Опустив голову, он прошептал:       — Эта дурь убьёт нас, вот увидишь: убьёт раньше, чем мы успеем сосчитать до десяти.       Саске коснулся его губ своими, заставляя поднять лицо, и перехватил его руками, усмехаясь. Несколько огней за окнами погасло одновременно — стало неуловимо темнее.       — И впрямь, самая настоящая дурь, — а затем рассмеялся так откровенно и искренне, что Наруто, испугавшийся настолько оголённых эмоций, вздрогнул.       — Ты чего…       — Один, — весело прошептал Саске в удивительной близости от губ, — два…       — Ты… зачем ты считаешь! — удивлённо воскликнул Наруто.       — Три… ты сказал — четыре — она убьёт нас прежде — пять — чем мы успеем сосчитать до…       — Прекрати! — занервничал Узумаки, кидая Саске на подушки, словно они и вправду могли умереть, стоило тому досчитать до десяти.       А Саске смеялся, кутаясь в чужие руки, и считал. Наруто смеялся тоже, только скрывал это за криками и возгласами. И пытался заткнуть Учиху — по старинке руками и губами.       Время застыло в их маленькой уютной квартирке — где-то между взволнованным «о чёрт, я же люблю тебя…» и «давай сегодня со светом?», между разгорячёнными телами, на кончиках пальцев и потушенных сигарет.       Город гас, огней становилось меньше, и это была первая ночь, которую они встретили в объятиях друг друга, а не сквозняка и ночной мглы.       Саске считал долго, вроде бы, дошёл до семи или восьми…       Но так и не смог сосчитать до конца, ловя на себе безграничное тепло любимых до безумия рук.       Даже если он будет слепым… даже если будет слепым.       Наруто улыбнётся — куда-нибудь ему в ключицы — и ничто в этом мире больше не будет иметь значения.       Потому что Саске уже слеп, бесконечно и наглухо слеп, как, чёрт возьми, и Наруто.       И ни один маяк не выдернет их из этой томительной вечерней мглы.       — А кто твой маяк? — лениво спросил Наруто позже и тронул губами напрягшиеся мышцы на шее Саске, подсказывая, чтобы он расслабился. Тот смотрел в сторону распахнутой двери балкона, запоминая каждое прикосновение к себе.       — Мой маяк — на кончике твоей сигареты, — ответил он и закрыл глаза, чувствуя на себе скептическую улыбку Узумаки. «Ну и пусть», — подумал Саске. А затем обнял и понял, что вовсе не важно, что думает на этот счёт Наруто — не важно, поверил или нет. Скорее всего, так будет лучше.       Да, точно: будет лучше — в бесконечном царстве из рук, губ и улыбок. И Саске сделает всё, чтобы его губы стали тем светом, который захочет видеть Наруто, когда открывает глаза.