"Ибо крепка, как смерть, любовь..."

Ночи без любимого, и ночи С нелюбимым, и большие звезды Над горячей головой и руки, Простирающиеся к тому, Кого нет и больше никогда не будет, Кто не может и не должен быть, И слеза ребенка по герою, И слеза героя по ребенку, И провалы, яркие, как солнце, Под ногами тех, кто смотрит вниз... Знаю все, что было, все, что будет. Знать бы ту глухонемую тайну, Что на темном, на закосноречном Языке людском зовется "Жизнь" Не могу больше. Не могу. Да и все равно уже. Меня больше нет. Мне так холодно. Джонджонджон… Только скорчиться на диване и дрожать. Потому что больше нет ничего, кроме холода. *** «Закрой глаза, Джон!» – Уотсон послушно зажмурился и, почувствовав леденец, пропихиваемый между губ, с трудом удержался от смеха. Облапил обеими руками хрупкую талию, привлек к себе, поцеловал… Мэри. Все было так легко. Чистая, нежная девушка. «Шерлок… К черту. Все прошло. Есть Мэри. С ней легко. С ней не болит. Шерлок… К черту». Их первый совместный уик-энд был попросту Идеальным. Именно так, с большой буквы. А все благодаря Мэри. Она восхитительно улыбалась. Восхитительно смеялась его шуткам. Восхитительно нежно, чуть приоткрыв розовые губы, заглядывала ему в глаза. Восхитительно не замечала тень, иногда пробегавшую по лицу мужчины – переводила разговор, отвлекала, болтала какие-то милые глупости… Милая. Именно так. И честная. Светлая. Шерлок. Она не лгала ему, не играла, не пыталась манипулировать, с целью выгадать что-либо для себя. Два восхитительных дня. 00-20 «Джон, Шерлок в реанимации с передозировкой. ГЛ» «Вы действительно хотите удалить данное сообщение?» … «Да» – Я не хочу, чтобы ты уходил. – Я не хочу уходить. Съездить к Гарри за пожитками было делом пары часов. Проснуться в непривычно мягкой постели, плескаться в душе, чувствовать, как из кухни тянет ароматом яичницы с беконом и кофе. Все прекрасно. На дне сердца занозой: «Шерлок...». К черту. Гениальный сыщик найдет, чем занять свои, мать его, гениальные мозги. С меня хватит. Мэри. Обнятьчмокнутьвщечкусшутливымрычаньемцапнутьпонижеспины. Яичница с беконом, тосты, кофе. – Все, я побежал. – Хорошего дня. – Хорошего дня, Джон. Заполнить пустоту. Заполнитьзаполнитьзаполнить… Все получится. Все уже получается. Мэри просто ангел. Перепрыгивая лужи после ночного ливня, Уотсон торопился в больницу. Он уже подал заявление на включение в штат – семья потребует средств. Он пока не говорил с Мэри, но это было единственно правильным решением. Нужно жить дальше, даже если выстраивать эту самую новую жизнь приходится насильственно. Нужно растягивать губы в улыбке и идти вперед. Рано или поздно захочется улыбаться. "Выше голову, капитан Уотсон"... В клинике все привычно. Привычное напряжение, привычные лица, привычный калейдоскоп впечатлений. С одной стороны, он готов был согласиться с коллегами, дружелюбно намекающими, что работа на первичном приеме, стационар и операции – немного чересчур, что так долго не выдержать; с другой – сейчас это было необходимостью. Никакая рабочая усталость не сравнится с выматывающими мыслями. – Мисс Иенсен, готовьте операцию. По крайней мере, у нашего неповторимого детектива все хорошо. Новая игрушка не пожелала предоставлять себя для окончательного развинчивания, проявила самостоятельность и вернулась в магазин; и капризы по этому поводу, видно, малость поутихли, иначе, кто бы дал доктору спокойной жизни... Все же интересно, над чем Шерлок бьется сейчас… и когда он ел в последний раз… или спал… К черту. Это АБСОЛЮТНО не беспокоит Джона Уотсона. Потому, что у Джона Уотсона есть работа и есть Мэри. Достаточно для счастья. Аминь. Шерлок открыл глаза. Потолок плыл перед глазами. Он... Здесь? Кто это явился так некстати? Миссис Хадсон, Лестрейд, Майкрофт?.. Джон!? Шерлока кидает в дрожь, он силится приподнять голову с мокрой подушки, сиделка спешит к нему… Сиделка. Все как в тумане. В память впечатывается только хмурое лицо брата. Шерлок сам стыдится кричаще отчаянной надежды… Брат отводит глаза. Понятно. И больше уже ничего нет. Только очень уж давит на грудь, так, что трудно дышать. И внезапно со звенящей ясностью Шерлок понимает, что его больше нет. Он давно уже умер и на больничной койке, опутанный трубками, лежит его труп. Которому не дают разлагаться и не желают хоронить. А он должен быть похоронен, непременно. Тогда он не будет мешать Джону, тогда Джон его простит… «О мертвых – только хорошо» – Джон не единожды так говорил. Джон до смешного сентиментален. Когда Шерлока похоронят, он все забудет, все, что тот ему причинил. Он... Пожалеет. Он придет на его могилу и будет просто сидеть рядом. Его можно будет услышать, можно будет почувствовать, и тогда все будет хорошо… Джонджонджон… Первый раз это была пилочка для ногтей, неуловимым движением извлеченная из кармана медсестры. И почти час ночных мучений – вены такие жесткие, так неудобно, особенно, когда руки трясутся от слабости… Горло-выход… Шерлок хрипит и закашливается кровью... Громко. Идиот. После-назойливый шум, суета, испуганное лицо брата (Майкрофт испуган? Ну-ну…). Мыслям так лениво… И пустота. 03-14 «Джон, Шерлок пытался покончить с собой в клинике, распорол себе руки и шею пилкой для ногтей. ГЛ» «Вы действительно хотите удалить данное сообщение?» … «Да» – Грегори... – Я отправил ему сообщение четыре часа назад. Все, Майкрофт. Это – его решение. Второго раза не было. Потому, что больше не было Джона. Мама смеялась и обрывала лепестки ромашек. Потом, зачем-то, пальцы... и гладила маленького Шерлока по голове, заливая его лицо своей кровью. Холмс захлебывался криком, метался, пристегнутый мягкими ремнями к кровати. А потом приходила темнота и холод. Лежать и мерзнуть так скучно... 03-05 «Джон, прости за назойливость, но, думаю, ты должен знать. Шерлок покончил с собой в больнице. Похороны в четверг. Мне очень жаль. ГЛ» «Вы действительно хотите удалить данное сообщение?» … «Да» Мягкая рука осторожно кладет телефон на место. Так будет лучше. Джону ни к чему сейчас эти переживания. Все в прошлом, они будут счастливы, только бы не раз-бе-ре-дить… Спи, Джейми, ш-ш-ш-ш… Пятница. Проклятье. И куда же подевался чертов брюшистый скальпель? Шерлок позаимствовал, не иначе. Бесцеремонный сукин сын, никогда не спрашивающий разрешения и, Бог бы с тем разрешением, но никогда ничего не кладущий на место. «И куда я, собственно, поперся?» – пришла неудобная мысль… Быстро заглушенная сугубо деловыми соображениями – собссно, он врач, а что за врач с неполным набором хирургических инструментов, в конце концов?! Да и самовлюбленного нахала пора поставить на место – какого черта хватать чужие вещи, мог бы с посыльным вернуть, в конце концов… А ноги сами несли его на Бейкер-Стрит. К до кома в глотке привычной двери. За которой его встретила миссис Хадсон. Встретила и некрасиво, неизящно разревелась, причитая и хлюпая носом, покрасневшим от слез. Лестрейд появился на пороге, как чертик из табакерки. И напрягся, стараясь не встречаться глазами. – Джон… – Я не знал, – деревянным голосом. - Я не знал. Как? – Я отправлял сообщения. – Я не получал. Как? Лестрейд оперся о стену. – Ну, как… с месяц назад забрали отсюда, – полицейский дернул уголком рта. – Спасибо миссис Хадсон, тишина ей не понравилась… Говорит, нехорошая... Ладно. Успели тогда – передозировка такая, что… – Ясно. И?.. – Успели, откачали. Потом порвал себе руки и глотку пилкой для ногтей. Персонал услышал, среагировали, опять успели. Повезло. Ну и... – инспектор с трудом выдавливал слова, – последний раз не повезло, добрался до розетки. – И как это было? – идиотский вопрос… – Хоронили в закрытом гробу. – Майкрофт держится? – Куда там… А над Лондоном снова дождь. Серый дождь над серым Лондоном, где нет и больше никогда не будет Шерлока. Гениального, упрямого, невыносимого, трогательного. Любимого. – Зачем? – Взгляд глаза в глаза, серые против ярко-голубых. – Простияхотелакаклучшетыитаквсеэтооченьтяжелопереносилэтоженевозможныеотношения ктотодолженбылэтосделатьтебенужнобыловырватьсяотвсегоэтогояхотелакаклучшеядумалаонасджон… – Мэри, «нас» нет. Прости. – Джон, ты же не можешь все разрушить из-за какого-то ненормального!.. У женщины напротив совершенно чужое лицо и крашеные волосы. Локоны фальшивого золота и губы, поджатые в фальшивой обиде. Быстро протиснуться мимо неё, стараясь не коснуться, быстро собрать вещи, быстро выскочить под дождь. Такси тоже попалось быстро. Какая ирония. Цветы на могиле, побитые дождем. Как он говорил? «Пока есть цветы, мы можем надеяться…» И стучало в висках: «Звезда опустилась к тебе в ладонь, смотри не вспугни её»... Шерли, мой Шерли, моя вспугнутая звезда. Идиотская сентиментальность. Джон Уотсон сидит на мокрой траве и рыдает глухо, без слез. Нет сил возвращаться. Я сам убил тебя. Я сам. Сам. Прости. Потому что сам я себе никогда не прощу. Как трогательно. Какая ирония. А рот дергается в жесткой издевательской ухмылке. А вокруг бурлит Лондон, в котором больше нет Шерлока. Лондон, оставаться в котором невмоготу. Дальше-дальше-дальше... От Лондона. От могилы Шерлока. От памяти. От себя. В последний момент заходит в Ярд, сталкивается с Грегом. И оба молчат. – Ты… – Нет, я просто уезжаю. – Куда? – Неважно. Еще не решил. Ты можешь помочь мне с документами? – Эй, потише, мы не под мостом… Дай мне пару часов, идет? – Я буду в пабе. Ночные огни отражаются в вечных лужах, стонет совершенно сумасшедший блюз, Лестрейд и Уотсон молча надираются. В ногах у Джона вещмешок, в левом кармане – кредитки, деньги, документы. В правом – документы на чужое имя, которые полицейский не глядя сунул ему в руку. Вот и все. Вокзал. «Ожидается прибытие…» Куда? Камбрия? Отлично. То, что нужно. А дальше все опять было просто. Дни скользили абсолютно незаметно, Уотсон даже не успевал фиксировать события – полнейший автопилот. Захолустная деревня на Северо-Западе, провинциальная больница. Единственное, что заставляло жить, есть, дышать и двигаться – чувство долга и полезности. Нелюдимый «столичный» доктор сам не заметил, как настороженность сменилась неподдельным уважением. Сельские реалии вынудили сесть за руль побитого, но бодренького внедорожника. Здесь он чувствовал себя почти на своем месте – тут были уместны и свитер, и старая куртка, и армейские ботинки. И одиночество. «Зараза!..» – Движок опять барахлил, но через четверть часа сдался, переупрямленный. Каждый последний четверг месяца Джон мотался в Карлайл, пополнять запасы препаратов. Как всегда, невыспавшийся и злой – подопечные, прекрасно осведомленные о грядущем отсутствии своего эскулапа, стремились посетить его про запас. «А то и на дом вызвать… В самом деле, вдруг меня волки по дороге сожрут... Или сам нажрусь где-нибудь в городе… Кто тогда позаботится об артрите старой мисс Уилфредсон…» Даже ворчать было весело, глядя на редкого в этих местах солнечного зайчика. Быстрого и звонкого. Как… Шерлок. Джон с размаху врезал кулаком по каменной стенке сарая, призванного изображать гараж. Когда вел машину, кровь стекала по рулю и заляпала резиновый коврик. Вечереет. Багажник забит пакетами из супермаркета, на переднем сиденье свертки с лекарствами и прочим медицинским скарбом, по радио племянники поздравляют милейшую миссис Хикс с Днем Ангела… «А это что за хрень?» – вслух хмыкнул доктор. И съехал к обочине. – Слай, твою мать, куда ты смотрел?! – немолодая женщина уже почти ломала руки. – И что теперь делать? У Руперта жена заболела, а Стива пока допросишься… Уже ночь на дворе! – Да ладно, сейчас позвоню… – рыжеватый парень растяпистого вида сконфуженно полез за телефоном. – Кому и куда, позвольте поинтересоваться?! И когда эта помощь соизволит нагрянуть?! Мы не одни, на всякий случай, если ты забыл. И твоя безответственность… – Здравствуйте, мэм, - Уотсон перепрыгнул через колею. – Помощь нужна? – О, а с кем имею честь?.. – Доктор Джон Уотсон, мэм. – Коллега, вас попросту небеса послали. – Очень рад этому, – ответил он с улыбкой, пожав маленькую сильную руку. – А уж я-то как рада… Я бы не стала просить постороннего человека, но врача… – О чем разговор, мэм, я к вашим услугам… Чем я могу помочь? – Мы из *** психиатрической лечебницы, вы наверняка слышали… – Да, – коротко ответил он. – Далековато. – Сопровождали пациента в госпиталь, случайности... Всегда случаются не ко времени, а штатного хирурга у нас нет… А этот, прости Господи, болван, – дама с чувством взглянула на того, кто пытался слиться с пейзажем. – Опять оказался не в состоянии выполнить свои ТАКИЕ НЕСЛОЖНЫЕ обязанности. Вы не могли бы помочь доставить больного? Честно говоря, время позднее, пока дождемся другого транспорта… – Разумеется. Он… – Доктор, нет, он не опасен, – смущенно. - Я понимаю, конечно, это неудобно. – Да перестаньте, - ободряюще улыбнувшись, - устраивайтесь на заднем сиденье и показывайте дорогу. Незадачливый шофер проводил их взглядом, в котором ясно читалось облегчение. «Ну, еще бы...» – почти весело подумалось Джону… Немолодая мэм на прощанье погрозила тому пальцем и со вздохом облегчения откинулась на сиденье. Сухонький старичок со свежезагипсованной рукой спал сном младенца, укрытый джоновой курткой. Какая-то скорбная шавка у ворот задушевно выла на выплывшую из-за туч луну, когда рабочая лошадка Уотсона доставила их на место. – Доктор Уотсон, ну куда вы поедете на ночь глядя? Переночуйте в ординаторской, если уж так упорно отказываетесь воспользоваться моим гостеприимством! – Доктор, в самом деле! – Доктор Кларидж, мэм, я действительно не могу задерживаться, у меня пациенты… Беседа прервалась визгом, писком, воплями и топотом: «Стэн, Билл, Да что ж вы творите??!» Звон разбитого стекла заставил всех троих подскочить и рвануться к источнику переполоха. Джон добежал первый. Пары фраз, брошенных с командной хрипотцой, хватило, чтоб персонал прекратил суету, а больные - истерику. Следующие несколько были посвящены оказанию первой помощи, обработке ран и накладыванию швов тем, кого предварительно нужно было успокоить и уговорить. Когда всех перевязали, утешили и уложили спать, врачебная братия добралась до ординаторской, и тут уж Уотсону в голову не пришло отказываться от кружки кофе и печенья. Уф-фф. От уже безапелляционно предложенных душа и кушетки – тем более. Натянул униформу, отдав хлопотливой кастелянше свою перепачканную кровью одежду. Несмотря на усталость, хотелось улыбаться, еле поддерживая беседу и прихлебывая обжигающий кофе. – Погодите, вы, случайно, не тот ли самый «добрый доктор» из ***? Джон покраснел до ушей. – Вы хирург, военный врач, служили в Афганистане, работали в Лондоне… Правда? И мы же почти соседи… Всего 10 миль… – Мэгги… – с неловкой укоризной попытался вставить Доктор Кларидж. – Все в порядке, – рассмеялся Уотсон, радуясь перспективе завершить неловкий разговор. – Если понадоблюсь, мой телефон никогда не выключается. 5-30 утра. Подъем, душ. "Первичный прием", включивший в себя не только вчерашних пострадавших, но и свежий (вернее, давно никем не вправленный) вывих, и дюжину сопливых носов, и... Вплоть до прострела у санитарки и нехорошую аритмию доктора Стоуна, сменившего вчерашнего дежурного врача. Завтрак. И поспешная дорога в свою больницу – СМС от страждущих не заставили себя ждать, несмотря на то, что сменщик был на посту. Доктор Хаксли – настоящий сельский врач старого доброго времени – мало разбирался в "новомодных" методах лечения Доктора Уотсона. Обыватели выслушивали его сентенции со всяческим почтением, однако с некоторых пор редко досаждали ему хворями сложнее мигреней... Доставляя тем самым благодушному старичку ни с чем не сравнимое удовольствие. А "добрый доктор" попросту включил пользование пациентов (да и персонал) ***й психлечебницы в круг своих обязанностей и принял, как должное. Его вызывали – он ехал. Домовладелица, она же домработница, нечасто видела своего беспокойного постояльца. Но ждала, как часовой. И благоговела всласть. Это случилось еще спустя пару месяцев. Уотсон всю ночь простоял над трехлетним ребенком, отравившимся барбитуратами. Позволил себе задремать лишь под утро, когда малыш окончательно определился с этим светом. Полицейская сирена заставила подскочить, свалиться со стула и, поднимаясь, треснуться головой о ножку стола. Потирая шишку, Джон вылетел из кабинета и буквально столкнулся с каталкой, на которой корчилась залитая кровью женщина, хрипела, выгибаясь, как выброшенная на лед рыба, обхватив беременный живот. Несчастный случай. Беглый осмотр. "Пулевое проникающее в брюшную полость, беременность 38-40 недель, готовьте операцию"... А после - 8 часов борьбы. Результат – 3 спасенные жизни. 36 недель, близнецы. Джон и Шерлок – отец малышей вцепился в него, как клещ, и не отпускал, пока не выжал два имени для мальчишек. Джон и Шерлок. Аминь. Не успев вернуться в ординаторскую, наткнулся на сконфуженный взгляд доктора Стоуна. – Что случилось? – Простите, доктор Уотсон, мы злоупотребляем Вашей помощью, я не должен был привозить больного сюда, но похоже на перитонит. Я не хирург, конечно... – Миссис Нортон, свежий халат и срочно готовьте операционную, – бросил за спину, не переступая порога. – Спасибо. – Не стоит. И еще 4 часа борьбы. И еще одна жизнь в руках. И еще один "цветок к Престолу". Хоть так. Джон Хэмиш Уотсон никогда не считал себя особо религиозным человеком, но что он вполне усвоил, общаясь с Шерлоком, так это непоколебимую убежденность в ценности всех стопроцентно не опровергнутых гипотез. Существование Бога=неопровергнутая гипотеза. Его нелюбовь к самоубийцам=неопровергнутая гипотеза. Его вездесущность=неопровергнутая гипотеза. Его милосердие=неопровергнутая гипотеза. Таким образом, есть вероятность того, что на небесах к Шерлоку будут снисходительнее, если Джон сумеет заслужить это на земле. Логика соблюдена. Надежда слабая, но, безусловно, заслуживающая... Всего. Осень прибавила забот. Даже миссис Симмонс, хозяйка коттеджа, ухитрилась слечь с гриппом, отказавшись от вакцинации. Уотсон же не мог позволить себе такую роскошь – число сопливых носов, (нахватался же он шерлоковых сарказмов), росло в геометрической прогрессии, и он готов был лечь костьми, но свести осложнения к минимуму. Серый октябрьский день в больнице, нелегкий вечер в психлечебнице и, несмотря ни на какое упрямство, начинающаяся простуда вынудили Джона заночевать на месте, коллеги в корне пресекли его поползновения ехать домой. И не зря. Ночью все проснулись от свиста и рева мотоциклов, в окна полетели камни. Стиснул рукоять пистолета, вылетел на крыльцо. Разорвал какофонию двумя выстрелами. Он не помнил, что говорил, глядя в зрачки сразу всем, держа сразу всех на прицеле. Вроде бы: "Двоих я прихвачу в любом случае, от них только первый шаг". И словно заморозил решимостью. Желающих сделать шаг не нашлось. А Джона потом с час внутренне трясло на жесткой скамейке в холле. Он глотал обжигающий приторно-сладкий чай и, упершись взглядом в стену, считал плитку по диагонали. Не замечая, что даже Мэгги и доктор Стоун боялись разговаривать рядом с ним иначе, чем шепотом. Да и вообще предпочитали помалкивать, если уж начистоту. А утром он увидел русалочьи глаза. Они возникли просто так, из ниоткуда. Нескладное, тощее – кожа да кости – тело, обряженное в нелепую грязноватую сорочку. Обритая голова, расслабленные черты лица, вялый ватный рот с ниточкой слюны. И разрез серебряных глаз, знакомый настолько, что вздох сдавил грудную клетку невыносимой болью. И полупрозрачные руки, обтянутые пергаментной кожей в жутких желто-синюшных пятнах, хрупкие – страшно прикоснуться. Но дотронулся, развернул внутренней стороной вверх… И увидел отвратительно зажившие шрамы на сгибе левого локтя. Положил руку на плечо – такое костлявое – другой коснулся лица, мееедленно приподняв подбородок скорчившегося в углу... Эльфа? Инопланетянина? Собственного персонифицированного бреда?.. Открывая шею… И отшатнулся, в шоке сев прямо на пол, увидев… Шерлок. Живой. Теплый. Хотя какое там теплый, руки ледяные. Зажмурился и снова открыл глаза. Русалочьи смотрели сквозь него. – Уотсон, что с вами? На вас лица нет. – А? Нет, все в порядке, просто устал... – неуверенно, нервно потирая висок, силясь успокоиться. – Джон, не лгите мне, прошу вас. Я же вижу, насколько вы обеспокоены… мягко говоря. Профессиональная деформация, – извиняющимся голосом. – Если это не мое дело, скажите прямо, но мне почему-то кажется... Джон, я ведь могу считать себя вашим другом? – Да, – твердо. – Но это… личное. – Я могу помочь? Хоть чем-то посодействовать? – Я… – Уотсон колеблется. – Я в самом деле прошу вас поверить в мою лояльность. – Хорошо. Попытаюсь, но... – Пожалуйста. – Доктор Стоун... – Роберт. Пожалуйста. – Вы ведь не знаете, о чем я попрошу. – Роберт, – и ладонь, протянутая навстречу. Которую Уотсон не может не пожать. – Джон, – ответное пожатие, короткий кивок. – Итак? – Итак. Если коротко, меня интересует один из пациентов. Я не замечал его раньше, но он показался, – доктору трудно дышать. – Показалось, что я его знаю. – Кто именно? – На сорочке указано М. Чейз, но... – Я понял, о ком вы, – Стоун упирается взглядом в собственные кисти рук, сцепленные замком. – Его сюда поместили... Весьма влиятельные люди? Не больше года назад? О нем регулярно справляются? Его навещает вылощенный тип с зонтом? В связи с ним на некоторые счета поступают некоторые суммы? – Я видел типа с зонтом, о котором вы упомянули. И я далек от мысли ставить под сомнение его возможности. Пациент под именем М. Чейз находится у нас в течение 7 месяцев, поступил из закрытой лондонской клиники. Суммы... связанные с ним… в самом деле поступают. Регулярно. Всё. – То есть? – Типа с зонтиком я видел всего один раз, больше пациентом никто не интересовался. У меня нет даже номера телефона, по которому я мог бы с кем-либо связаться. Скажу больше. Мне даны инструкции в случае... смерти больного... просто не снять со счета сумму. И распорядиться телом согласно обычной процедуре. – Кремация? – Да. – Господи. – Вы его знали? – Да. Что с ним? – Диагноз? Параноидальная шизофрения, глубокий психоз. Он в принципе недееспособен. – Почему? – еле выдохнув. – Наркотики. Наследственность. Какой-то стресс послужил детонатором или само все сложилось. Шизофрения сама по себе, это по большей части, одни вопросы без ответов. Только Господь Бог знает, почему началось, как будет развиваться и чем закончится. Но в его случае прогноз… – он снял очки и потер переносицу... – Наследственность? – Вы не знали? Хотя о таких вещах говорить не принято… дед по отцу страдал неясным психическим расстройством, – доктор Стоун сверился с историей болезни. – Суицид в 27 лет. А по материнской линии, насколько могу судить, вообще нет ни одного психически здорового человека. Так что... – Понятно. Доктор... – Роберт. – Роберт. Я могу с ним общаться? Он… Мы были друзьями. Я считал его погибшим. – Год назад? – Да. – И поэтому вы бросили все и забрались в нашу глушь? Хирург вашего уровня... – Да. – Я понимаю. Конечно, можете. Хотя... Это трудно будет назвать общением. – Да мне все равно. – Я так и решил. Родные Майкла... – Шерлока. Его зовут Шерлок. – Шерлок, - психиатр удивленно приподнимает бровь. - Странное имя. – Просто редкое, – Уотсон чувствует, как внутри него звенит струна, натянувшаяся, когда Шерлок пискнул, но не попытался отдернуть руку, едва Джон прикоснулся к свежим на вид кровоподтекам. – Не спорю, – примирительно улыбается доктор Стоун... Нет, теперь Роберт. – И еще, – переводя дыхание. – Докто... Роберт. Вы не могли бы порекомендовать мне соответствующую литературу? Я-то не психиатр, но хотел бы понять... – Конечно. Я пришлю ссылки на вашу почту. А пока, – Стоун подошел к шкафу и вынул из него пару увесистых фолиантов, – просмотрите вот это. – Благодарю вас. – Не стоит. Я благодарен вам в куда большей степени. Только… – Да? – Я обязан вас предупредить. Я уверен, что родные Ма… Шерлока сделали все для того, чтоб ему помочь. Допускаю даже, помещая его сюда, представляя его умершим, они пытались защитить в том числе и вас, Джон. Его состояние... Я бы не стал надеяться на улучшения, ваши усилия в этом направлении… – Да мне, в общем-то, все равно. – Т-то есть? – Стоун чуть не подавился. – Нет, не в том смысле, будто мне все равно, что с ним. Я хочу, чтоб Шерлоку стало лучше и сделаю ради этого все. – В этом я не сомневаюсь. – Но мне все равно, будет ли результат. Главное, что он жив. Все остальное… Приложится. Или нет. Без разницы. Это Шерлок. Вот и все, – Джон улыбается, плотно сжав губы, чувствуя, что наговорил достаточно. – Ах, да, – Стоун торопливо меняет тему, – вы не слышали новость, которой наша Мисс Мэгги прожужжала все уши в радиусе пяти миль?.. День за днем. Джон сменил место дислокации, практически поселившись в лечебнице. Избавился от санитаров, присланных по программе реабилитации заключенных. Кроме троих, которые, после беседы с добрым доктором, боялись даже слишком резко дышать в сторону пациентов. Воспользовавшись помощью доктора Хаксли, неожиданно закаленного в многолетних бюрократических войнах, – куда там Уотсону, – упорядочил взаимоотношения с Региональным стратегическим управления NHS. Но положение вещей начинает его бесить. Бесит все. Казенные стены, попросту физически давящие на Шерлока. Казенная еда. Казенные люди вокруг. Невозможность позаботиться о Шерлоке так, как положено – если будет замечено какое-то исключительное внимание, это может быть небезопасно для его "младшего брата". Невозможность покормить с ложки – а Джон уверен, что со временем отпала бы нужда в катетерах с питательной смесью. Невозможность успокоить Шерлока, погладив по голове днем и избавить от лишних кошмаров, подоткнув одеяло ночью. Зараза. Ситуация достигла пика в марте. Шерлок заболел. И Джон с ужасающей четкостью понял, что дело дрянь. Организм отказывается бороться. В следующий момент он обнаружил себя стоящим напротив доктора Стоуна и доводящим до сведения последнего… – Я забираю его к себе. Там попытаюсь сделать хоть что-нибудь. – Но… – Я не спрашиваю разрешения, я дружелюбно и ответственно ставлю Вас в известность. Я увезу его в любом случае, даже если Вы вынудите меня отстреливаться от полиции. – Э-э… Джон, вам нужны сопровождающие? – Обойдусь, но спасибо. За все. – Удачи. Следующие дни Шерлок тихонько бредит в крохотной палате, то сжигаемый лихорадкой, то трясущийся в ознобе. Прием в больнице на плечах доктора Хаксли, воодушевленного сознанием своей незаменимости. А Джон боится отойти от Холмса даже на минуту. Миссис Симмонс приносит судки с едой и стоит над душой, пока её подопечный доктор не очистит тарелки. Она же забирает одежду и белье в стирку. И развлекает Уотсона рассказами о том, как во время второй Мировой была сиделкой в госпитале... И неплохой, как говорили, сиделкой... Да и вообще ей не привыкать ходить за больными… А доктор с первых же часов понял, что не отдаст Шерлока обратно. Попросту физически не отпустит его от себя ни на шаг. Не позволит бояться, или мерзнуть, или цепенеть, скорчившись на ледяном полу. Или мучиться ночными кошмарами в одиночестве. Тем более, ни за что не отдаст его в чужие руки – не грубые, так как обижать Холмса в лечебнице теперь вряд ли кто бы рискнул – но даже просто чужие. Рядом с Джоном ему будет лучше. Значит, он должен быть рядом с Джоном. Точка. Сейчас Джон его лечит. А еще поит теплым молоком по капельке. Обмывает. Боясь пролежней, перемещает в постели, разглаживает мельчайшие складочки на простынях миссис Симмонс, осторожно массирует ставшее почти невесомым тело. Часто, завернув в одеяло, берет Шерлока на руки и подносит к распахнутому окну – просто дышать. И Шерлок засыпает, опьяневший от свежего воздуха, и сопит Уотсону в шею. В начале пятой недели решает забрать друга домой. Еще через две включает телефон. Обычная рабочая круговерть. Операция. Еще одна. Обычная рабочая круговерть. На третий день – звонок из лечебницы с просьбой приехать к больному. Джон заходит в кабинет Стоуна и, выпрямившись, смотрит на него, как когда-то на Майкрофта Хомса, предлагающего ему денег за "сведения" Доктор Стоун… нет, Роберт, отвечает с мягкой улыбкой: – Ты его не отдашь, – не слышится даже тени вопроса. Уотсон пожимает плечами, словно речь идет о до смешного очевидных вещах. Солнце встает на Востоке. А Джон будет рядом с Шерлоком. Это нормально. – Знаете… Джон невольно напрягается. – Знаете, на упоминавшийся ранее счет поступила некоторая сумма… – Мне не нужны эти деньги. Одной моей пенсии по инвалидности хватит, чтоб прокормить нас обоих, тем более, я намерен работать, насколько это будет возможно, – чеканит бывший военврач. – Я знаю, и я не об этом. Я в этот раз не снял то, что перечисляли ежемесячно. Выводы сделаны. Поэтому на счет пришли другие деньги. И вот их я попрошу вас взять. – Да какого… – Я прошу вас. Хотя бы ради вашего... друга. Очень больного друга. Ему понадобится заботливый уход. Деньги не будут лишними. Особенно те, которые не нужно будет тратить на оплату аренды жилья. – ?! – Да, это приличная сумма и вам она пригодится. Вам обоим. – Но не могу же я... – теряется Уотсон. – Можете, – весело бросает Роберт Стоун. – Но ведь это предназначалось… – Я в курсе. – Почему? – Сложно ответить, - неловко пожимает плечами. – И все же. – Я атеист, как и положено приличному врачу. В принципе. Но, знаете, я в своей работе слишком часто чувствую Его, – Доктор Стоун кивнул куда-то неопределенно вверх, – руку. Неохота портить отношения. А, взяв эти деньги себе, могу испортить. Чувствую, – усмехнулся, – как-то так. И крепко стиснул ладонь, протянутую Уотсоном. Что такое счастье? Это спящий Шерлок под боком, его отросшие заново кудри, щекочущие Джону шею. Это тишина и месяц, заглядывающий в окно. Это ленивые полусонные размышления о том, чем первым делом следует озаботиться новоявленному домовладельцу. Это мышь, увлеченно грызущая на кухне украденную корку. И Шерлок, тычущийся носом ему в грудь, умащиваясь поудобнее. Да, развестись по разным спальням так и не удалось. Аутичный и заблудившийся в себе Холмс и после пневмонии каким-то образом сумел оставить за собой право на теплый Джонов бок. Похоже – фыркнул про себя доктор – вить из меня веревки, это у Шерлока безусловный рефлекс… Сказать по правде, Джона настолько радовали даже микроскопические проявления холмсова "Я", что он готов был не только свиться веревкой, но и завязаться в самое сложное макраме. Теперь доктор может дышать, не чувствуя болезненно подрагивающей струны внутри. Теперь можно просто жить. И все было как обычно. День за днем. Само собой – то, как послушно Шерлок открывает рот, когда Джон кормит его с ложки. И даже глотать уже не забывает. А порой – явно пытается жевать. Само собой – второй месяц нераспечатанная упаковка памперсов. Само собой – прогулки не в каталке и не на руках, а просто ЗА РУКУ. Само собой – цветные карандаши и на радость Джону исчерканные ими обои. В память врезалась поездка на машине. Джону вдруг показалось, что его… друг? любимый? братишка? ребенок?.. Смотрит не вглубь себя, или в другие измерения, а просто в окно. Этой ночью Уотсон не спит. Сидит на террасе и курит сигарету за сигаретой. В начале июня верная миссис Симмонс отправилась навестить племянницу. В больнице прекрасно управлялся доктор Хаксли, но пора было пополнить запасы продуктов, а о том, чтоб оставить Шерлока одного или с незнакомой сиделкой, разумеется, не могло быть и речи. В конце концов, доктор Джон Хэмиш Уотсон шел по супермаркету, одной рукой толкая тележку, а другой сжимая хрупкую кисть Шерлока. Услышал: "Это потрясающе!!". Обернувшись, увидел Роберта Стоуна, вытаращившегося на них. И почувствовал, как загорелись уши. Ну и позорно удрал, утащив с собой Шерлока, едва поздоровавшись с коллегой, в немом офигении глазеющим им вслед. Следующая поездка вышла боком. В магазине он оставил Шерлока одного буквально на несколько минут, отвлекшись на парнишку, внезапно рухнувшего, рассадив бровь, и забившегося в эпилептическом припадке. Не обнаружив Холмса рядом, похолодел. Рванулся по проходам с заходящимся сердцем и увидел своего родного рядом с двумя уродами, толкающими его, хватающими за одежду, за лицо. И снимающими это на камеры сотовых. Один со смехом шагнул Шерлоку за спину, похабно взял за бедра, имитируя... У Джона потемнело в глазах. Когда подъехавшая полиция занялась своими прямыми обязанностями, он бережно укутал Шерлока в антишоковое одеяло. Тех двоих на носилках вытаскивали санитары. Ориентировочно, допрашивать их можно будет не ранее чем через 3-4 дня. Письменно. Кости висцерального отдела черепа, перебитые рукоятью "Зигзауэра", срастаются нескоро. Они ехали домой. Джон одной рукой вел машину, а другой прижимал к себе свое сокровище в оранжевом одеяльце. В сентябре появился повод тщательно вычистить и зарядить ствол. По округе поползли нервирующие слухи. О нападениях на уединенно расположенные коттеджи, ограблениях, бессилии местной полиции. К середине октября в деревне за 20 миль была вырезана целая семья. Говорили, над несчастными долго издевались. Через три недели – новое ограбление, была убита пожилая супружеская пара. Через неделю – в собственном доме ограблен и забит насмерть старый художник. Через... Поэтому, услышав шаги на лестнице, капитан Джон Уотсон схватил пистолет и рванулся вниз. Пятерых он не ждал, но за спиной спал Шерлок, а в ушах стонали рассказы о том, что налетчики творили со своими жертвами. Доктор навскидку успел подстрелить двоих, потом «Зигзауэр» выпал из раненой навылет руки и завязалась свалка из тех, что до конца. Дальше мозг не фиксировал. Он не видел Шерлока, голыми руками вырвавшего ствол у одного из нападавших, и не слышал выстрелов. Тем более не чувствовал, как Холмс сдирал с него футболку, перетягивал предплечье шнуром от кофеварки, как вызывал службу спасения. Тем более – как Шерлок зажимал ему простреленный бок, рукавом своей пижамной рубашки, пачкаясь в джоновой крови и глотая слезы. Наутро вся округа забурлила неясными слухами. Доктор Роберт Стоун помчался в окружной госпиталь, куда доставили Уотсона, увидел у постели приятеля какого-то парня, сжимающего руку Джона. И растерял слова, глядя на искусанные в страшной тревоге губы и совершенно больные, припухшие, НОРМАЛЬНЫЕ глаза. Шерлок резко повернулся. – Вы врач? – Не здешний, простите… – и, боясь не справиться с волнением, вышел, плотно прикрыв дверь. Шерлок стискивал кисть джоновой руки и буквально рвался на части. Он должен быть здесь, чтоб видеть Джона. И вместе с тем должен вычислить тех, кто это сделал. По горячим следам. По остывающим с каждой минутой следам. Наконец, когда его клятвенно заверили, что Джон вне опасности и проспит еще часов 10, Шерлок разрывает сплетение пальцев и срывается со стула. Место преступления едва ли не обнюхано (а, впрочем, и обнюхано тоже), трупы в морге исследованы вдоль и поперек. Полицейская база данных взломана за считанные минуты. Проснувшийся гениальный мозг выдал решение, и в полицейском участке прозвучало сакраментальное: "Инспектор, вы идиот". А потом – засада в каких-то развалинах, поимка одного и погоня за другими сначала по каменистым пустошам, а затем по сонным улочкам городка. Прыжок с третьего этажа за удирающим грабителем и удачное приземление на спину последнего… Удачное для Шерлока, надо отметить. И возвращение в больницу еще до пробуждения Джона. И распахнутые в шоке Джоновы глаза. И Шерлок, исцарапанный, грязный, как помойный кот, с разбитой губой. Шерлок, соскользнувший со стула на пол, на колени перед кроватью, Шерлок, трясущийся до того, что даже зубы выбивают дробь, прижимается лицом к руке Джона и шепчет: "Простипростипростипростипрости..." – и не может остановиться, пока Джон не тянет его повыше, не обнимает, и не целует мокрый грязный висок. Тогда Шерлок втискивается носом Джону под мышку и захлебывается рыданьями. *** Раннее утро, недовольный Майкрофт. Кстати, для того недовольства у него все причины – кому понравится, если наутро после твоего возвращения из трехмесячной командировки выясняется, что любовник тоже... Командирован. В Бог знает какую дыру и Бог знает на сколько. А вмешаться нельзя, видите ли. Лестрейд целует рыжий затылок, чуть прикусывает мочку уха. Майкрофт сопит и не просыпается. Инспектор нарочно старается думать погромче, разглядывая шею, плечи и прочее, скрытое одеялом. Но прекрасно дорисовываемое памятью и воображением. И с удовольствием слышит, как дыхание истомленного высокими раздумьями правительства сбивается. На пару секунд. Грегори великодушно позволяет любовнику восстановить сердечный ритм и, не говоря худого слова, спихивает одеяло на голову Майкрофта, а... другие его части атакует ртом и руками. Подвергшийся столь бесцеремонному обращению оскорбленно взвизгивает, и в первую минуту даже пытается отбиваться, но Лестрейд не позволяет, заломив важной персоне руки за спину, защелкнув наручники и разложив её на смятой постели. Практично подсунув подушку под правительственный живот и лаская Майкрофта так грубо и откровенно, как только может. Пары шлепков по ягодицам хватает, чтоб у Холмса полетели все тормоза, и стоны сменились бессвязными вскриками. Через пятнадцать минут великий, ужасный и побежденный лежит едва ли не поперек кровати с широко раздвинутыми ногами, подвывает в голос, приподнимая свою полностью послушную задницу навстречу языку и бесстыжим пальцам полицейского. На раздевания-одевания нет времени, поэтому Лестрейд, дождавшись дрожи веснушчатой спины и совсем уж умоляющих всхлипов, расстегивает штаны, высвобождает до боли стоящий член и, разомкнув наручники, рывком за бедра ставит несопротивляющегося Майкрофта на четыре точки. Он входит в расслабленное тело любовника осторожными короткими толчками, стараясь не причинить боли, и тот обессиленно падает лицом на постель, полностью отдаваясь своему инспектору. Грег кончает, обхватив Холмса поперек груди, прижимаясь к нему всем телом, целуя его шею и уши, чувствуя, как Май содрогается и тихо стонет в оргазме. Шепот. – Люблю тебя. – Люблю тебя. – Я постараюсь управиться поскорее. – Знаю. И удачи. *** Каково же было удивление бравого инспектора, когда, явившись для помощи в расследовании громкого дела (вернее, целой серии громких дел) он застал в участке лишь совсем зеленого бобби и детектива, уныло шуршащего бумажками. – Инспектор Скотланд-Ярда Грегори Лестрейд. А где все? – Кто на дежурстве, кто дома. Суббота… – А грабители и убийцы, для содействия в поимке которых я направлен сюда из Лондона, судя по всему, должны самостоятельно как-то добраться до кутузки? – по-майкрофтовски вежливо поинтересовался Лестрейд, начиная закипать. – Четверо в морге, остальные четверо и так в кутузке. А я должен до утра обосновать их там пребывание. – Но КАК??! – Не спрашивайте, инспектор. Этот чертов фрик меня в могилу загонит, а видели б вы, как он обращается с уликами… Специалист из Лондона подавился любезно предложенным кофе. "Дежавю, это Грегори – Грегори, это дежавю" – И что там за фрик? – с деланной небрежностью и нервным зудом за ушами. – Как там его.. **, брат потерпевшего… – **? – Лестрейда ощутимо затошнило. Можно дело? – Разумеется. – Уотсон? Доктор Джон Хэмиш Уотсон? – Лестрейд холодеет… если о Джоне Уотсоне говорят, как о потерпевшем… – Да, местный врач. Он вообще-то военный, ветеран Афганистана. Так что влипли наши фигуранты по полной… Что значит оказаться в нужное время в нужном… – Погодите, – Грегори перебивает, вскинув руку. – Что с ним? – С фриком? Жив-здоров, хоть и полный псих… – Нет, я о потерпевшем… – В госпитале. Словил две пули, но уже все в порядке. Но этот его братец… Его запереть надо или на цепь посадить! Этого поганца хоть когда-нибудь пороли? Ему ж так просто необходимо, чтоб привить хоть какие-то понятия! Вы можете себе представить, инспектор, он оскорбляет походя?! Прямо при подчиненных объявил мне, что я идиот!!! Он преподнес мне эту банду на блюдечке за каких-то три часа, а я до сих пор не могу отразить все это на бумаге!!! – праведное негодование обрывается на полуслове, потому что столичный гость истерически хохочет, сползая по стенке. – Инспектор? – квадратные глаза. – Это потому, инспектор, что мы с вами идиоты, – подвывает от смеха Грег. – Исключительно потому, что мы оба идиоты… – выдохнув и уже чуть серьезнее. – Но вам повезло. Я, как более опытный идиот, окажу вам методическую помощь. Давайте сюда эти «доказательства»!.. Пока стражи порядка трудятся над отчетом, Шерлок спит. Прощенный, обласканный и счастливый. Так их и застает утром Лестрейд, принявший решение убедиться в правильности своих выводов… Но так и не понявший смысла всего балагана с похоронами, исчезновением Уотсона… И неприятно пораженный актерскими дарованиями любовника. … Фактически, что он знает о Майкрофте Холмсе? Уж не больше, чем тот позволил узнать. И кто тогда на самом деле рядом с ним? Кажется, рядом с ним… Инспектор тщательно выполняет все положенные процедуры, скурпулезнейше ведет дело, последовательно освещая самые незначительные факты… Тем последовательнее, чем меньше ему хочется возвращаться. Уотсона выписали на шестой день, когда коллеги совсем уж повадились забегать к нему в палату, а Шерлок принялся донимать всех саркастическими предложениями не морочить себе голову и просто перенести сюда ординаторскую. А еще через два дня Шерлок как-то притих. Джон пытался как-то расшевелить его, но в конце концов решил спросить прямо. – Эй, что случилось? – Все в порядке, – а губы подрагивают и взгляд неуверенно-спрашивающий. Джон вздыхает и принимает решение. – А ну, иди-ка сюда, – хватает за плечо, тащит к себе на диван и крепко обхватывает поперек туловища, пристроив голову Шерлока у себя на коленях. – Давай уж, мое гениальное чудо в перьях, выкладывай все, как есть. Хватит уже, – Шерлок надменно-обиженно поджимает губы, делая попытку – безуспешную – вырваться из захвата. – Никуда я тебя не выпущу, пока не расскажешь. И не фыркай на меня, не обманешь. Я теперь знаю, какой ты есть. – И какой же? – Гениальный. Хороший. Любимый. Шерлок сглатывает. – Невыносимый. Душевнобольной, – и, отчаянной скороговоркой. – Мне не нужна жалость и я не хочу, чтоб ты тратил свою жизнь… – А отсюда заткнись, – спокойно роняет Уотсон, и Шерлок потрясенно замирает. – Не тебе решать. Это моя жизнь и я намерен прожить её так, как мне хочется. А хочется мне… Дело не в жалости, – Джон жестко улыбается, желваки резко дергаются. – Да это и неважно. Ты просто уясни, если ты будешь в порядке, я не буду навязываться. Хоть и люблю тебя так, что больно. – Джон… – Заткнись, я сказал. Проясним все сейчас. Пока с тобой все в порядке, я не буду давить на тебя, и мешать тебе жить. Ты абсолютно свободен и ничего мне не должен. Я не буду тянуть к тебе лапы, как бы мне ни хотелось тебя обнимать и… – Джон задыхается. – Но, если ты окажешься НЕ в порядке, придурок, ты от меня не отделаешься. Сотри этот файл и выброси надежду из своей затраханной головы. Я буду нянчить тебя, кормить с ложечки, мыть тебе задницу и выводить погулять. Или выносить. Мне все равно. Повторюсь, это моя жизнь и тут у тебя нет права голоса, – чеканит Уотсон. – Джон, я… – ошарашенные глаза Шерлока наполняются слезами. – Ляпнешь полслова о признательности, и я тебя ударю. Если тебе было, или будет, паршиво, то я был, или буду, с тобой не ради тебя, а ради себя. – Но, честно говоря, – хмыкает Уотсон, – не думаю, что до этого дойдет. – То есть? – Шерлок смаргивает. – А то и есть, что, мне кажется, в Лондоне напортачили с диагнозом. А местные приняли, как непреложный факт. Fuck. Еще бы – мнение доктора *** из клиники *** – это вам не х** во щах. Заглотили с благоговением. Шизофрения смотрелась очень уж заманчиво на фоне твоей наследственности и кошмарного характера. Гипотеза неплохая, но не единственная. Ты же сыщик, Шерли. Кто распинался о скудоумии, слишком очевидных путях и напрашивающихся решениях? – Но что тогда?.. – Истерия. Глубокая депрессия на фоне токсического шока. Или какой-нибудь неизученный сдвиг в твоих инопланетных мозгах. Мало ли… – Но почему не… Потому, что ты этого боишься? – Идиот. Если уж взломал больничный сервер, остановился бы и ознакомился с основами. – Не хочу перегружать жесткий диск. – Разумеется. Иначе сам бы понял, где ошибка. Шерлок, ты ввязался в безнадежную драку, защищая меня. Это не вяжется с непременно полагающейся тебе по диагнозу эмоциональной тупостью, не находишь? – Но это ничего не значит, – парировал Холмс, – мало ли, зачем я мог это сделать. Из спортивного интереса. Или желая сохранить няньку. Или… – Шерлок, простой вопрос, о чем ты думал, сбегая вниз через три ступеньки? – О тебе, – вырвалось растерянное. – Что и требовалось доказать. И растеряннорадостнонедоверчивое... – Джон, ты гений? – С кем поведешься... – вздохнул Джон. – Давай спать уже. – Угу. Приоткрытое окно в спальне, Полуантикварная полурухлядь резного дуба, на которой можно было бы вольготно разлечься впятером. Правда, разлечься никому не грозило – Шерлок так оплетал Джона конечностями, что доктор с детективом могли бы выспаться и на раскладушке. Не почувствовав особой разницы. День был нелегким, Джон вымотался и теперь сладко спал. По крайней мере, до тех пор, пока не проснулся. Выдернутый из сна отчетливым ощущением, будто кто-то лизнул его сосок. "Шерлок?" – вполголоса… Но тот посапывал, как ребенок. Уотсон долго лежал, пытаясь выровнять дыхание и унять бешеный стук сердца. Он не мог видеть, как глаза Шерлока на мгновение блеснули под опущенными ресницами. Как дрогнули губы – счастливо и чуточку коварно, в темноте тоже никто никогда бы не смог разглядеть. В то утро Джон впервые с удивлением обнаружил, что ему скучно. Он соскучился. По Лондону, по гонкам за Шерлоком, по скрипке заполночь и по миссис Хадсон. Он заскучал по Лондону, как скучают по юности. Захламленная квартирка, узкая койка, поскрипывающая... Стоп. Это отловить и запереть. А Шерлок с головой ушел в химические опыты, благо, места в доме было достаточно. Настолько, что даже неугомонный детектив пока не мог заполонить его привычным хаосом, как ни старался. Доктор был только рад – злодейская фантазия местного преступного элемента обычно не простиралась далее мелких краж или мордобоя в пьяном виде, так что Шерлоку здесь было решительно нечем больше заняться. Да и Джон измаялся по настоящей работе. Ну и по адреналину расследований, если совсем честно. Хоть и запрещал себе об этом думать. Чтоб принять решение, нужен был разговор. На который ни один не мог решиться. И была еще одна вещь. Оба порой диковато косились друг на друга… Да и голодные взгляды ловили. И не без удовольствия, чего уж греха таить… Но… Джон не мог переступить черту, которую сам себе обозначил. Не мог сделать первый шаг, до тошноты боясь стать уродом, воспользовавшимся зависимостью Шерлока. А Шерлок банально трусил предложить Джону больше, чем тот хотел бы взять, и оказаться растоптанным даже очень мягким, доброжелательным, очень ДЖОНОВСКИМ отказом… «Дело о пропавших кроликах» – набрал Уотсон и еле подавил смешок, услышав за плечом глубоко оскорбленный вопль детектива. – Джон, ты издеваешься?!? – Холмс готов был на стену лезть от возмущения и обиды. – Ты же сам попросил меня помочь «бедной мисс Хоуп», до инсульта доубивавшейся по любимой собачке!!! А теперь потешаешься!! Я что, виноват, что в этой чертовой дыре ничего не происходит?! Четыре паршивых маньяка за последние 20 лет!! Это что, нормально? Это просто кошмар какой-то!! – Ну, честные обыватели с тобой вряд ли согласятся. Кстати, местная полиция на тебя молиться готова… правда, желательно на расстоянии. – Рядом с этими болванами даже Андерсон может показаться… – Что? – Менее идиотом, чем они, Джон. А ты что подумал? Уотсон хохочет, Холмс, окончательно решив обидеться, отворачивается, надувшись. – Шерлок… Насупленное молчание. – Шерлок, да ладно тебе… Чего ты, в самом деле. Зато ты нашел пекинеса мисс Хоуп, и теперь она делает вид, будто принимает назначенные мною лекарства, исключительно ради сочувствия окружающих. Сопение. – Шееерлок… Ну, прости. Но ты сам подумай… – О том, что нашел всех собачек, кошечек, кроликов, кур, краденое белье с веревок за истекшие десять лет? И почти подобрался к раскрытию леденящего душу похищения офицерских сапог покойного супруга миссис Грауч в 1944 году? – И почти четыре десятка убийств. И было три пересмотра. Два честных человека вернулись из тюрьмы. А дети третьего теперь точно знают, что их повешенный отец неповинен в смерти их матери. И все благодаря тебе, – Уотсон говорит быстро и горячо. Короткий взгляд исподлобья, легкий румянец на скулах… – Хм… – Лестрейд рассказывал, местный шеф полиции, вместо увольнения на пенсию с треском по профнепригодности, заслужил благодарность начальства… Когда доложил, что сам мистер Шерлок Холмс на пару с доктором Уотсоном почти два года работали под прикрытием, чтобы разоблачить ту банду Камбрийских палачей… – Да уж, куда там Мориарти… – Шерлок уже улыбается. – Есть будешь? – Скука… – Тащи молоко… Кстати, нашел? – Да, это был бисульфат бария. – Да, тут есть одна просьба… – А? – Миссис Томас просила меня попросить тебя, цитирую, «Такого умного и ученого», изобрести хорошую отраву для крыс… – ДЖОН!!!!!! – …Но такую, чтоб ни в коем случае не пострадали её многочисленные кошечки. – Хмм, – заинтересованное… Два события. Выпал снег и Джон растопил камин. Первый раз в жизни, тщательно проконсультировавшись с миссис Симмонс. Холмс, прискакав с очередного расследования, позабыл снять пальто и, приоткрыв рот, сел на ковер, не сводя глаз с живого пламени. – Здорово, да? – Уотсон возник за спиной, как привидение, если кто-нибудь может представить себе привидение с двумя кружками чая. Шерлок сумел только кивнуть в ответ. – Держи… Хотя… – доктор поставил обе кружки на пол, стаскивая с друга влажное от растаявшего снега пальто, – ботинки сам снимай, – уносит вещи в прихожую, заходит по дороге на кухню и возвращается с целой корзинкой теплых пирожков. – Джон? – изумленное, брови домиком. – Мисс Хоуп. – Собачка… – деланно морщится Холмс, однако в пирожок вцепляется с похвальным энтузиазмом и, почти мгновенно проглотив, тянется за другим. – Жалко. – ? – На Бейкер-Стрит нет камина. – Есть. – ? – Заложен кирпичом. – А? – Если миссис Хадсон согласится. – А… ты? – осторожно. – Соглашусь ли топить камин? Куда ж денусь-то. – Вернуться на Бейкер-Стрит, – еще тише. – Ведь здесь у тебя… Все. – Как и там, – невысказанное, но читаемое в глазах: «С тобой». Шерлок накрыл крепкую ладонь хирурга своей, переплел пальцы. Джон притянул его к себе, помедлив, обнял. Силясь проглотить невесть откуда взявшийся ком в глотке, неловко провел рукой по растрепанной кудрявой голове. Шерлок прерывисто всхлипнул и прижался всем телом, шумно и горячо дыша доктору в шею. Частью гениальных мозгов понимая, что нужно отстраниться до того, как это сделает Уотсон, но просто не мог себя заставить и вцепился в Джона так, что судорогой свело пальцы. Зажмурился, чувствуя, как ноют набухшие соски, как почти болезненно пульсирует пах, налившийся горячей тяжестью. И задрожал, услышав хриплое: «Шерли…». Обжигающий выдох-выстрел в висок, твердые истрескавшиеся губы, трогающие веки русалочьих глаз. Объятие, которое ни один не в силах разорвать или хотя бы ослабить, даже для того, чтоб приласкать другого. И на объятие-то мало похожее, они просто сдавливают друг друга, пытаясь прижаться и прижать еще крепче… и стонут от невозможности сделать это. И от невозможности поцеловать, потому что нельзя оторвать лицо от лица, перестать прижиматься и тереться щекой, носом, лбом… Бессознательно губы находят губы и, словно в пропасть, срываются в поцелуй, открытыми ртами, облизывая, кусая, до хрипа забывая дышать. Шерлок беспомощно всхлипывает, когда по телу прокатывается горячая волна и внезапная судорога оставляет его обессиленным и… мокрым. Он повисает в руках доктора, приоткрытым ртом тычется ему в шею, роняет голову на джоново плечо. Уотсон обнимает его нежно, обеими руками проводит по спине, отводит мокрые завитки со лба, целует переносицу, бережно касается губами губ. Целует виски, кончик носа, уголки рта, скулы, подбородок, лоб… Подавшись назад, стягивает плед с дивана и мягко укладывает на него Шерлока, следящего за действиями Джона затуманенными серебристыми глазами. Склоняется над ним. И Шерлок, приоткрыв губы, тянется за поцелуем. Джон накрывает его рот своим, посасывает охотно предоставленный язык, гладит бока, руки, плечи. Губами скользит по шее, лаская, облизывая. Прикусывает тонкую, влажную от пота кожу. Шерлок слабо стонет под ним, выгибаясь. Джон не может остановиться, впиваясь сильнее, оставляя алеющую метку с лиловыми следами зубов. Оторвавшись, переводит дух и заглядывает в глаза, теряется в них, забывая себя. Еще раз крепко целует в рот и, взорвав в себе все бастионы, несколькими движениями раздевает. Быстро раздевается сам и начинает покрывать детектива мелкими легкими поцелуями, всего, целиком, от ушей до пяток. Шерлок подается вперед, обхватывает за шею, невидяще ловит губы губами, прихватывает, кусает, дрожа, потирается о Джона всем телом, пальцы вцепляются в поясницу, опускаются ниже, ладони накрывают ягодицы, сжимают, вжимают... Члены обжигающе трутся друг о друга, еще немного, и... Джону удается притормозить, он чуть отстраняется, пытаясь выровнять дыхание, успокаивающе целует холмсово ухо, прижимается ртом к полуоткрытому рту. Вдох-выдох… – В кровать? – В кровать. Добираются до постели, не переставая целовать и ощупывать, по пути спотыкаясь о кружки, сворачивая стул, наступая на зазевавшуюся кошку, смеются, все еще смеясь плюхаются на постель, сплетаются в объятии... И смех разбивается о дрожь, стон, шепот. Ласки становятся все острее, невыносимо сладкими. – Люблю. – Люблю. – Мой. – Мой. – Твой. – Твой. Бери. – Джон? – Да. И Шерлок берет отданное так щедро, берет, как берут солнце, боясь обжечь и обжечься. Мучительно нежно готовит языком и пальцами. Поглаживая Джона изнутри, лижет его член по всей длине, вбирает в рот как можно глубже, горячий, солоновато-сладкий, пульсирующий... Зарывается носом в пушистые светлые волосы… Выдыхает: – Его зовут Шерлок. – Не болтай... С полным ртом... Что? – Его зовут Шерлок. Светлые локоны. Ему подходит. Правда? – Правд… дааааа, – стонет Джон. Шерлок нашел то самое чувствительное местечко внутри и теперь целенаправленно потирает его, превращая мышцы Джона в желе, не прекращая сосать и облизывать... Джон коротко громко ахает, и Холмс тут же отстраняется, пережав его член у основания, довольно любуясь задыхающимся, доведенным до последней грани доктором. Запускает руку в короткие волосы на затылке, притягивает, целует так крепко, что Джон чувствует его зубы. Опускает руку вниз, направляет, подается вперед и замирает, потрясенный сладостью и жаром плоти своего Джона. Тянущая боль обжигает, но Шерлок снова останавливается, целует его глаза, ласкает шею, живот, соски... И Джон обнимает его ногами, всеми обнаженными нервами чувствуя сводящее с ума движение члена внутри себя, раскидывает руки и громко дышит, постанывая, отдаваясь. Шерлок овладевает им осторожно, постепенно заполняя его собой, медленно наращивая амплитуду и темп. До стонов в голос, до криков. До поцелуев, терзающих искусанные губы. До последнего содрогания – одного на двоих. Они уснули почти сразу. То ли слишком вымотанные для того, чтоб отстраниться, даже ради выполнения необходимых гигиеничеких действий, то ли неспособные разомкнуть объятья. Проснулись под утро, оценили ситуацию и направились в душ. Кошка многоопытно шмыгнула под диван. Джон поставил чайник и нырнул в холодильник, Шерлок великодушно перестилал постель. Куда они и вернулись некоторое время спустя. Доктор ласкал губами сливочную кожу, наблюдая, как от исчерчивания острым кончиком языка на ней остаются блекло-розовые дорожки. А следы поцелуев – словно крохотные цветы. Пока Шерлок, ловко извернувшись, не очутился под ним на животе, сладко постанывая, открываясь ласке. И Уотсон продолжил, пока стоны не перешли в тихие всхлипывания. И скорее угадывает, чем слышит бессвязное: "Джон, пожалуйста…" Мягко разводит ягодицы любимого и медленными широкими движениями лижет между ними, с наслаждением ощущая полностью расслабленное кольцо мышц. Протяжное: "Джоооооооон…" И, понимая, что с обоих хватит, передвигается выше, входит в Шерлока, жестко контролируя себя, боясь сделать больно... Но Шерлоку мало, он рывком подается назад, нетерпеливо насаживаясь на член, прижимаясь к паху любовника своей дрожащей задницей. И вцепляется зубами в одеяло, давя болезненный стон. Чуть погодя выгибается, виляет бедрами и Джон с тихим смешком начинает двигаться, сначала осторожно, затем все быстрее и резче, сжимая стонущего детектива в своих руках, целуя его затылок, плечи, лопатки... Пока ритм и жар не становятся невыносимыми. Уотсон кончает молча, разрываемый судорогами оргазма, до боли стискивая зубы, прижимаясь к Шерлоку мокрым от пота лицом. И, словно почувствовав первую обжигающую волну, захватывающую такое родное тело, одним движением переворачивает его на спину и берет в рот, жадно сглатывая горячее солоноватое семя. Лестрейд вскоре вернулся в Лондон. В свою холостяцкую берлогу, которую, хвала небесам, он так и не удосужился хотя бы сдать в аренду. Доктор со своим Холмсом – тоже, оставив дом на попечение миссис Симмонс. Миссис Хадсон, не продлив срок аренды новым жильцам и любезно согласившись на восстановление камина, наслаждалась тишиной под крылышком той же миссис Симмонс, пока беспокойные квартиранты заново осваивали старое жизненное пространство – достойным леди было чем поделиться друг с другом. Гениальный детектив с удвоенным энтузиазмом набросился на любезных его душе маньяков, вознаграждая себя за кроликов и офицерские сапоги. Уотсон ухитрялся оперировать, вести прием в больнице и гоняться за Шерлоком, гоняющимся за убийцами. Майкрофт, если и возвращался домой, то редко уходил дальше кабинета. И ночевал здесь же, на диване, с головой завернувшись в плед. Диеты больше не требовались. У персонифицированного британского правительства, великого и ужасного Майкрофта Холмса больше не было ни одного уязвимого места. Все было выверено, предсказуемо и великолепно. А на второй день Рождества ему приснился его Грегори. Он пришел к нему в сон и присел на край дивана, принеся с собой запах тумана и дешевых сигарет. – Почему ты его похоронил? Это был сон, а во сне слова текут сами. – Я не знаю. Я жил с этим восемнадцать лет. Не мог опять. Наверное, где-то перегорел. – Восемнадцать? – Мне было 14, когда ушел отец. Когда он ушел окончательно. Мама была... нездорова. – Как… – Нет, иначе. Но... – Это было?.. – Тяжело. Но я привык. Контролировать. Её. Шерлока. Я не имел права на ошибку. Ей становилось хуже. А потом она умерла. Я знал, что так будет, и приучил себя не надеяться. Только вот с Шерлоком… Ты знаешь, он всегда был необычным ребенком, уникальным. Мне казалось, что, контролируя его, я в самом деле смогу его проконтролировать. Знаешь, когда-то давно я был уверен, что, если с Шерлоком произойдет то же, что с мамой, я умру, потому что мне станет незачем жить. Вернее, не то, чтобы незачем, невыносимо. Я так боялся за него. Его необычность, гениальность… В них есть хрупкость, понимаешь? У меня никого не было, кроме него. А он снился мне таким, как те, кого я видел, навещая маму в клинике. И не смог... – шепот Майкрофта сорвался. Лестрейд молча обнял его за плечи, чуть прижал. – Я смог перестать бояться, когда принял одно решение. Скорее, алгоритм на случай... – Какое? – Лестрейд был уверен, что ответ ему не понравится. – Сделать так, чтоб он заснул. Тихо, крепко и навсегда. Избавить от мучений. И покончить с собой. – А когда... – Когда все произошло, у меня оказалось слишком много обязательств, которыми я не мог пренебречь. Я пытался его вытащить, безуспешно. Да и этот его доктор… Не мог я на него такое взвалить. Ему нельзя было предлагать выбор. – И ты… – Я решил, что так будет лучше для всех. Где-то я допустил ошибку. – Нет. Ты все правильно сделал, ты не мог по-другому. – Грегори… – Подвинься, – Лестрейд обнимает его, умащивается рядом, но не преуспевает – диван жесткий, узкий и скользкий. Чертыхаясь, он садится, сгребает Майкрофта в охапку, целует губы и загоревшиеся уши. Берет за предплечье и практически на буксире тащит в спальню. Сгружает полусонного на постель, стаскивает одежду с Холмса и с себя, швыряя её в беспорядке на пол. Ложится, обнимая его, и натягивает на них одеяло.