Друг для друга

Злополучно, многострадально, Изумительно и упруго — Мы ведь скроены идеально, Исключительно друг для друга.

Когда Фил входит на кухню попить воды, часы показывают около четырех утра, а Катя, уставшая, молчаливая, непривычно тихая Катя, сидит у стола, уронив голову на руки.  — Кать, ты чего? — спрашивает Фил тихо, коснувшись пальцами ее плеча. Она вздрагивает, мгновенно поднимает голову, вытирает обеими руками следы слез с белого лица, которое в неверном и лживом свете фонарей кажется совсем прозрачным, и у Фила щемит сердце от того, какой сейчас Катя выглядит беззащитной и маленькой, совсем хрустальной.  — Да просто не спится, — отвечает она и улыбается спокойно и отстраненно, и Филу даже на мгновение кажется, что все и правда в порядке, вот только губы Кати почти незаметно вздрагивают, и это говорит больше, чем все ее слова.  — Ты можешь так Крис врать, но только не мне, — хмуро говорит Фил и садится напротив. — Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя. Пожалуйста, расскажи мне, что происходит. Если ты из-за Крис, то все будет нормально, честно. Мы ее не отдадим, Кать.  — Да кто нас спрашивать будет, Фил, — шепчет Катя безнадежно, глядя в пустоту, куда-то мимо плеча Фила. Видеть это было по-настоящему жутко. — Гоша отдаст ее, как котенка. Она ему нахрен не нужна. Волосы Кати — черные, смоляные, кудрявые — рассыпались по белым тонким плечам.  — Послушай, Кать, ну мы что-нибудь придумаем, — Фил кладет свою шершавую огрубевшую ладонь поверх пальцев Кати. — Всегда есть выход.  — Да? — она резко поднимает голову, и ее глаза встречаются с глазами Фила, и она тут же отводит взгляд. — И какой у нас есть выход? Гоша — законный опекун, а нас с тобой никто и слушать не будет. На мгновение в кухоньке повисает тишина, нарушаемая только лаем собак за окном и чьими-то пьяными выкриками.  — Я очень устала, Фил, — шепчет Катя тихонько. Фил будто бы на автомате тянет руку, касается пальцами ее щеки, гладит.  — Ты когда последний раз спала, Кать? Катя только улыбается — вымученно и немного снисходительно. Будто он мальчишка, который ничего не понимает. Вот только это не так. Фил в свои семнадцать понимает много чего. Понимает, что нормальный аттестат нифига не залог нормального будущего, понимает, что Юля шлюха, а еще он понимает, что Катя слишком много на себя берет, и такими темпами она сдохнет от переутомления. Как объяснить этой уставшей девочке, что не все в мире ее ответственность? Фил ненавидит эту ее улыбку.  — Ну иди сюда, — говорит он ласково, как совсем не привык. А Катя идет, и они вместе заваливаются на диван, как раньше, и Катя прижимает кудрявую голову к его плечу.  — Я справлюсь, Фил, — шепчет она, и парень почти машинально запускает пальцы в ее волосы. Он фыркает.  — Тебя что, Люся научила профессионально пиздеть?  — Да пошел ты. Они сидят в темноте, молчаливые и отчаянные. Жизнь — ебанная паскуда, и Филу хочется выть от того, во что они вляпались. Катя заслуживает лучшего, но для лучшего она не рождена. Фил знает, как может выглядеть Катя, если ее приодеть — если на ней струящееся вечернее платье, на ногах эффектные шпильки, волосы уложены в высокую замысловатую прическу. Она не будет красивее, нет, потому что некуда уже красивее, но из Золушки превратится в такую фифу, что на любой вернисаж приведи — будет королевой. На такую Катю западают все мужики в округе, и только Фил любит ее такой, какая она всегда. Он готов смотреть вечно на ее милое лицо без косметики, на ее тонкие руки, огрубевшие от вечного мытья посуды и слишком тяжелой работы, на ее кудрявые волосы, которые всегда лезут во все стороны. Такая Катя — настоящая. И такая несчастная.  — Кать, со мной можешь не притворяться, — говорит он, чуть касаясь губами ее уха. — Я знаю. Он и правда знает. Знает все — знает о слезах и обидах, о вечной необходимости быть «мамой», потому что эту гребанную кукушку Люсю, будь его воля, на пушечный выстрел не подпускали бы к детям, знает о том, как сложно забыть о своей жизни ради четверых детей. Но он уже давно не ребенок. Катя поднимает взгляд на Фила и не может не признать, как же он все-таки красив. У него тонко очерченный профиль, глаза темные и серьезные. Он немногословный, чаще всего хмурый, молчаливый — боже, ведь ему всего семнадцать, а он такой сильный!.. Рядом с Филом Катя отчего-то чувствует покой. Будто бы брат стал ее скалой, к которой всегда можно прислониться во время бури. Ее защита. Ее надежда. И на мгновение все бытовые проблемы отходят на второй план — и приезд Люси, и пьянство Гоши, и деньги, и угроза того, что Магда вместе с Люсей могут отобрать Крис — остается только тепло Фила, его руки со сбитыми костяшками, его сила. Ей очень хотелось плакать. В его объятиях она чувстовала себя правильной — просто девчонкой, изголодавшейся по человеческому теплу. Нет, не так. Не по человеческому — по теплу Фила. Фил чуть склоняет голову, и ей видно его глаза. Они слишком печальные для такого, как он. Он всегда был рядом. Когда Дэн уезжал, именно Фил всегда глядел, чуть прищурясь, и говорил серьезно:  — Мы справимся, Кать. Обещаю. Вот и сейчас он невесомо прикасается шершавыми теплыми губами к ее виску, целует легко и успокаивающе, спускается поцелуем на скулы, покрывая ее кожу почти невинными касаниями, и Кате так хочется большего, так хочется хоть одну ночь побыть слабой, забыть обо всем, утонуть в своей и чужой любви. Губы Фила застывают, практически касаясь ее собственных губ. Они подходят друг другу идеально, будто две частички пазла, будто два осколка разбитого сердца. Она чувствует его дыхание на своих губах.  — Я рядом, Кать. И я никуда не уйду. А потом он ее целует. Не как брат. Как мужчина. И Дэну не сравниться с Филом в этом искусстве, потому что Дэн чертова тряпка, подкаблучник и просто слишком бесхребетный, и рядом с ним Катя чувствует себя взрослой, умной и опытной. А с Филом нет. С Филом, хоть он и младше, она чувствует себя девочкой. Слабой. В хорошем смысле слабой. Как в далеком-далеком детстве, будто бы она ребенок, и все за нее решат мама с папой. Только Люська — не мама, а Гоша не папа. Люся шалава и кукушка, а Гоша алкоголик. И единственный, кто у ее остался — Фил. Такой взрослый, такой сильный. Если он скала, то Катя — волна у подножья этой скалы. Руки Фила, испачканные чернилами, ложатся на её плечи и — парадоксально — ей становится легче. Как будто вся тяжесть, все заботы и хлопоты, которые лежат на ней, Фил забирает, позволяя ей хотя бы одну ночь побыть беззаботной девочкой, у которой нет никаких проблем.  — Наверное, ты задолбалась за всех думать.  — Если я за всех думаю, это значит только одно — я всем нужна. Фил бы жизнь отдал за то, чтобы она никогда не улыбалась так — устало и смиренно. Чтобы никогда больше не думала, что одна. И когда наступает утро, он натягивает футболку, и Катя, маленькая уставшая Катя, смотрит на него загнанным взглядом. Она знает, что он скажет. Она знает, что он уйдёт. Что они забудут об этой ошибке. Нет. Фил подходит к ней и пропускает через длинные пальцы кудрявую смоль её волос. Глаза его смотрят ласково и твёрдо. Утыкается лбом в её лоб.  — Я не оставлю тебя, — тихо и уверенно. Катя мечтает только об одном — чтобы Фил вырвался из всего этого. Он всегда был самым умным, и он сможет жить лучше, чем остальные. Сможет. Она точно знает. А он ещё нет. И лжет ей сейчас, хотя сам не знает, что лжет. Катю жизнь научила врать — и поэтому она улыбается, будто бы все в порядке.  — Не оставишь, — говорит она эхом и вцепляется в его плечи тонкими пальцами. И тогда ложь горчит на ее языке, будто полынь.