О Смехе и Табуретках

Это просто огромная, необъятных размеров несправедливость, что Томас Джефферсон такой высокий. Он даже выше некоторых твоих профессоров, и ты почти уверен, что если поставить его рядом с Вашингтоном, тот окажется где-то на полметра ниже. Это, вместе с его характером, внешностью и безвкусным лиловым жакетом, который он слишком часто надевает, делает его в двадцать раз невыносимее. Нет, правда — очень трудно смотреть на кого-то свысока, когда он на две головы тебя выше, а уж Джефферсон этого заслуживает больше, чем кто-либо другой. Тебе кажется, что люди посмеиваются над тобой когда ты споришь с Джефферсоном, просто потому что он мог бы легко облокотиться об твою голову. Даже Лафайет однажды отметил это, и вот от него ты такого оскорбления точно не ожидал. (Ты был смертельно обижен следующие два дня) — Ну, в смысле кто-то выше, кто-то ниже, это просто… генетика, — пожимает плечами твой сосед по комнате Джон. — Очевидно, Лоуренс, я не тупой. Я лишь отметил, что гены Джефферсона могли бы быть менее похожими на гены жирафа! — Он усмехается. — Во-первых, у жирафов такие длинные шеи из-за примерно семидесяти уникальных для их вида генов, так что ты неправ. А во-вторых, Томас не настолько высокий, тебе просто так кажется потому что ты, если честно, крошечный. — Ладно, во-первых, какого хрена ты знаешь сколько у жирафов уникальных генов? Вы что, это на биологии проходите? И во-вторых, я не низкий, я среднего роста, спасибо большое, — надулся ты. — Не обижайся, Алекс, но ты где-то метр сорок пять, а средний рост в США сантиметров на тридцать больше! — Я ростом полтора метра ровно и я обижаюсь! — ты хмуришься, Джон смеется и ладно, ты не можешь злиться на него, когда он смеется, потому что его смех чертовски заразителен. Но ты все равно не упускаешь возможности поиздеваться над его слишком точными познаниями в области показателей среднего роста (И жирафьих генов!). — Я не виноват, что люблю генетику, — пожимает плечами он. — А жирафы — очень веселый вид для изучения. — Боже, какой же ты ботан! — ты смеешься, уж точно не оставшись без аргументов, а он хихикает и кидает тебе шоколадку с соседнего стола. Джон — крутейший сосед по комнате. *** A вот Джефферсон — отстойнейший участник клуба дебатов. Потому что в итоге вы всегда идете нос к носу, стоите посреди комнаты и орете друг на друга. Ладно, орешь в основном ты, но Джефферсон оскорбляет тебя, твои корни и даже одежду, что, вообще-то (- Никак не относится к теме дебатов, а если бы относилось, то у меня было бы несправедливое преимущество, потому что взгляните на его жакет!). В итоге Вашингтону почти всегда приходится вас оттаскивать друг от друга. А еще, разумеется, потому что Джефферсон охрененно высокий и даже стоять на цыпочках бесполезно. В итоге после дебатов у тебя постоянно болит шея, что не очень радует. — Зачем тебе вообще этот клуб? — спрашивает Лафайет, тихо усмехаясь. — Мне нравится выбешивать Джефферсона, — ты пожимаешь плечами и хмуришься, получая в ответ насмешливый взгляд. — Что? Вполне достойная причина. — Bien sûr, — он удовлетворенно ухмыляется и ты невольно думаешь, что что-то упускаешь, ведь Лафайет, как сосед Джефферсона по комнате (Как он вообще это терпит), должно быть, много слышал о дебатах и от него. Это, конечно, лишь предположение, но ты ведь без умолку болтаешь о них с Джоном… Стоп, что? Нет. Нет, нет, нет. Ты не болтаешь о них без умолку, ты стараешься спокойно обсудить их с друзьями и заставить их согласиться, что Джефферсон — высокий ублюдок, который ошибается в каждом своем слове, когда разговор заходит на эту тему, и вообще это актуальный вопрос! (Иногда ты думаешь, что твой план не работает и твои навыки убеждения тебя подводят. Иногда) *** Ладно, нельзя сказать, что тебе совсем не нравится клуб дебатов. Иногда, особенно после тяжелого дня, тебе доставляет удовольствие доказать насколько кто-то неправ и покричать на него, при этом не выглядя, как ненормальный. А кричать на Джефферсона — двойное удовольствие вне зависимости от обстоятельств, так что иногда — особенно по средам — это лучшая часть дня. (Но ты в этом, конечно, никому не признаешься) Собственно, вот. Среда. Дебаты. В сегодняшней теме нет ничего особенного, что-то про исследование космоса, но этого достаточно, чтобы вы с Джефферсоном полностью погрузились в спор. Достаточно, чтобы вы вскочили с стульев и встали в центре, потому что парты очень кстати разложены по кругу. Достаточно, чтобы молниеносно придумывать аргументы за и против. И, разумеется, достаточно, чтобы… Стоп. Джефферсон что, на каблуках? Ладно, не совсем на каблуках, а на платформах (Что даже еще тупее), но все равно! Зачем Томасу блять Джефферсону понадобились ботинки на платформах?! Он что, без них недостаточно высокий?! Ты раздражаешься и Джефферсон ухмыляется, заметив это. — Что, готов признать абсолютное превосходство моих аргументов? — Да, конечно! — фыркаешь ты. — Я просто был глубоко возмущен невероятной глупостью твоих слов! Ты заявляешь, что освоение космоса требует больших финансовых затрат и да, до этого и трехлетний бы додумался, но представь насколько полезными могут оказаться потенциальные исследования! Необязательно, чтобы технологии использовались только для… Тебе определенно есть, что сказать на эту тему, поэтому ты продолжаешь говорить, направившись в угол комнаты и забирая табуретку на глазах удивленного Джефферсона. Ты не знаешь, зачем Вашингтону табуретки в классе, но тебе ведь от этого только лучше, верно? Ты несешь ее в центр комнаты, ставишь перед Томасом и забираешься на нее с видом победителя. — И, как заключительный аргумент, я наконец-то выше тебя, — ты ухмыляешься. — Ваш ответ, мистер Джефферсон? На секунду в комнате воцаряется тишина и все взгляды устремлены на тебя. Затем Джефферсон фыркает и все остальные начинают смеяться, ты даже замечаешь усмешку Вашингтона, а он почти никогда не улыбается, не то что смеется. Ты хмуришься в непонимании. — Я что, допустил какую-то ошибку, которую следует исправить? (Ты был почти уверен, что нет, но и спросить не помешало бы.) — Гамильтон, — Томас вздыхает, еле сдерживая смех. — Ты только что забрался на табуретку и заявил, что ты выше меня. Я даже не буду говорить, что это не считается за серьезный аргумент, просто — зачем?! — Я… ох, да ради Бога! — ты вскидываешь руки, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Ну да, ты вообще не понимал, что творишь, пока думал над ответом, но ты в жизни в этом не признаешься. Плюс ты наконец-то смотришь на него сверху. — Да ты на каблуках, черт возьми! — Да, но… — Джефферсон закусывает губу и все-таки смеется, запрокинув голову и, черт, ты раньше не слышал его смех. Насмешливое хмыканье — да, тихие усмешки тоже, но не настоящий смех. Через пару секунд он дергается, приходит в себя и снова хмурится, но весьма неубедительно. — Вашингтон, сэр, это не запрещено? — Боюсь, я не могу запретить мистеру Гамильтону стоять на табуретке, если тот этого хочет, — Вашингтон, к которому вы оба повернулись с требовательными лицами, пожал плечами, скрывая улыбку. — И, мистер Джефферсон, сейчас ваша очередь говорить, так что будьте добры. — Но… вы что, правда хотите, чтобы я… хорошо, ладно, черт побери! — он снова смотрит на тебя, снова фыркает и качает головой. — Хорошо, пф-ф-ф! Так о чем ты, о технологиях, да? Твои аргументы могли бы быть действительны, если бы мы жили в идеалистическом мире, где все выделенные на проект деньги бы использовались для проекта, но… И дебаты продолжаются вполне нормально, не считая иногда проскальзывающих смешков окружающих, а иногда и самого Томаса. Да, раньше ты не слышал его смеха, но сейчас хочешь, чтобы он смеялся почаще — так его чуть легче выносить. Может быть, немного. Ладно, забудем. Исследования космоса. — А еще ты, видимо, не понимаешь, куда действительно идут деньги, а это стоило бы знать кому-то с факультета политологии! — продолжаешь ты. — Деньги, знаешь ли, не жгут, как топливо! Чтоб ты знал, создание рабочих мест в этой сфере укрепит экономику… И вот здесь появляется проблема. Каждый, с кем ты хоть чуть-чуть близко общаешься (Включая Джефферсона, так как вы часто пересекаетесь) знает, что ты очень активно жестикулируешь во время разговора. Это старая привычка, вызванная, если верить Лоуренсу, избытком энергии, несмотря на недостаток сна, и когда ты начинаешь махать руками или ходить кругами по комнате, что-то доказывая, это уже никого не удивляет. Но поверхность табуреток часто бывает очень неровной и, если честно, на ней трудно сохранить равновесие, когда тебе приходит в голову блестящий аргумент или что-то такое. Ну и… вот. Во всем виноваты табуретки и исследования космоса. Потому что когда ты вскидываешь голову, услышав (Редкую) ошибку в аргументах Джефферсона, ты почти инстинктивно делаешь шаг вперед. И когда ты понимаешь, что под ногами нет твердой поверхности, уже поздновато. Сзади кто-то охает, Вашингтон отодвигает свой стул и встает и ты падаешь. Высота не самая опасная, но если ты не из везучих, можно сломать нос. А когда это тебе везло? А в следующий момент кто-то держит тебя и, черт, кто бы это ни был, он теплый. А еще он только что спас тебя от падения перед целым классом. А потом он тихо смеется. — Серьезно, Гамильтон? Необязательно было прыгать мне на руки, если ты хотел обняться. Твою мать, думаешь ты и пытаешься ускользнуть от Томаса блять Джефферсона, который так широко ухмыляется, что его лицо почти физически светится. Чертова табуретка перевернута и ты, ладно, ты краснеешь, пытаясь что-то сказать. — И, э-э-э, как я и говорил… — ты пытаешься продолжить, но замолкаешь, пялясь на парня перед тобой. — Я их шипперю, — заявляет стоящая за вами девушка громко и четко, и, ладно, это было совершенно неуместно, но этого оказывается достаточно, чтобы все звучно засмеялись. Джефферсон избегает твоего взгляда, но продолжает ухмыляться и ты чувствуешь, что и на твоем лице невольно проступает улыбка. Затем — наконец-то — зазвонил звонок. — Свободны, — объявляет Вашингтон с усмешкой и ты выдыхаешь, почти надеясь, что Джефферсон не услышит: — Спасибо. Затем ты выбегаешь из класса. — Не за что, — смеется он за твоей спиной, но ты можешь и притвориться, что не услышал, убегая к себе, к счастью, недалеко и заваливаясь на свою кровать, захлопнув дверь. Что ж, отлично. (Вечером ты без умолку рассказываешь Лоуренсу, какой Джефферсон ублюдок и как ему следует чаще смеяться, потому что его смех приятнее, чем его голос. Джон, к твоему неудовольствию, смеется. — Надеюсь, это кто-то заснял. (И ты раздраженно вздыхаешь, понимая, что скорее всего — да.)