человек за стеной

мы греемся в пустых этажах

— Подождите, пожалуйста, — в подъезд вбегает молодой человек, и я нажимаю на кнопку открытия дверей, чтобы он успел забежать. — Спасибо, — кивает он мне. Всё, что я о нём знаю, — он живёт за стеной. И, может, ещё догадываюсь, что у него нет собаки, потому что я никогда не слышал лая или царапающих звуков и не видел, чтобы сосед кого-то выгуливал. За пару недель, что я здесь, я так и не мог понять, впрочем, живёт ли он один: для одиночки он был шумным, но я на лестничной клетке ни с кем, кроме него, не сталкивался. На нашем этаже всего две квартиры, и спросить мне не у кого. И всё-таки он привлекал моё внимание. Не верю, что у людей есть какие-то ауры, но всё же в нём было что-то загадочно-притягательное, будто в первую нашу встречу он загипнотизировал меня и сказал: «Наблюдай за мной». Близкое соседство располагает к сталкерству, но я хороший человек и не переступаю границы. Лифт, лестничная площадка, смежные балконы — вот и всё, что нам отведено. Ещё иногда звуки рушат границы стен, но я мало обращаю на них внимания. Мы живём высоко, и я о многом успеваю подумать, пока мы едем. Двери лифта бесшумно открываются, и сосед ещё раз кивает и исчезает в своей квартире. Я не знаю его имени — три оборота ключа — и на самом деле не хочу знать — в прихожей темно, и я разбрасываю свою обувь. Прелесть жить одному: ты действительно живёшь как хочешь, и никто не будет критиковать твои привычки. Молчаливые встречи случаются почти каждый день. Мне нравится смотреть, как наши жизни сходятся. Мне неинтересно, что было до нашей встречи и что будет после — мне нравятся только моменты слияния, когда две жизни становятся на несколько минут общей. — Вам бы зонт в такую погоду брать, — говорит он, когда мы ждём лифт. Ну да, буря на улице с самого утра, и я весь промокший. — У меня все зонты ломаются от такого ветра, — пожимаю плечами я. Да и мне, в общем-то, всё равно, в каком состоянии я возвращаюсь домой. Зато я рассматриваю рисунок на чужом зонте. Он в сложенном состоянии, и я могу только понять, что там какие-то нарисованные смешные лица. — Ну да, у меня зонт с аниме, — ловит мой взгляд сосед. — Скажете, что взрослому мужчине от такого нужно избавляться? — он смотрит и с насмешкой над всем, и с вызовом: явно не первый раз отстаивает право на свои интересы. Пожимаю плечами. — У интересов нет ни пола, ни возраста, да и кто я такой, чтобы вас за что-либо осуждать? Его взгляд заметно теплеет. — А вообще, — продолжаю я, — мне особо нечего делать вечерами. Посоветуете что-нибудь из шедевров японской анимации? Он буквально светится, серьёзно, может, потому что интересы сближают сильнее всего. Он достаёт из сумки блокнот и что-то быстро пишет, пока мы выходим на лестничную площадку. — Это мой профиль на myshows, всё, что я отметил 5 звёздами, — всё шикарно. — Вы похожи на подростка, когда так делитесь чем-то своим, — забираю у него листок с довольно приятным разборчивым почерком. — Не потому, что делитесь чем-то весьма современным, а по той энергии, с которой вы притягиваете к своим интересам. Он улыбается. — Думаю, от подростков я этим и заразился. Я учитель, и мне приходится быть взрослым и старшеклассником одновременно, иначе я выгорю. Я только могу восхищённо вздохнуть: никогда не видел учителей после того, как закончил школу. Казалось, они все приходили с другой планеты, забыли, каким мучением для них самих были эти одиннадцать лет, и решили вернуться за новыми страданиями. Но нет, надо же, учитель вне школы оказывается приятным человеком, гораздо приятнее, чем все эти подростки, не понятые миром. Может, пора перестать так разделять учеников и учителей, ведь их объединяет общий враг — министерство образования? — Я Игорь, — он бы протянул мне руку, но обе были заняты зонтом и ключами, поэтому рукопожатие мы заменяем кивками. Называю своё имя. Все знакомства, которые начинал я, оборачивались жуткой тоской. Но он первым начал разговор, значит, всё должно быть хорошо. Теперь при встречах мы обмениваемся репликами. Я говорю о том, что посмотрел, и он удивляется тому, как я действительно могу сериал в двадцать две серии смотреть двадцать два дня — ровно по одной серии. — Вот вели бы вы в школе уроки по аниме, вот тогда бы я знал, как правильно, — усмехаюсь я. — Я и вёл, — он мечтательно улыбается. — Я ж географ, когда мы говорим про Японию, мы говорим и про аниме тоже, старшеклассникам многим это близко. Так же, как и с сериалами, когда говорим про Великобританию или США. А ещё есть одно замечательное аниме про разные страны, и оно… Ах, чёрт, — он смотрит на часы; мы спускались вместе и остановились поговорить у подъезда. — Простите, мне срочно нужно ускориться, — он машет на прощание и убегает в сторону метро. Впрочем, мы не всегда говорим об аниме. Иногда мы говорим о странах вообще и даже о политике — он в этом заинтересован, я смотрю новости под завтрак, потому что это неплохо так связывает тебя с остальным миром. А ощущение реальности я иногда теряю. В политике мы придерживаемся разных взглядов, потому что у Игоря он есть, а у меня его нет вообще, я плохо отличаю разные политические системы и не могу предсказать, к чему то или иное приведёт. Но за пару минут, в которые случается наш разговор, Игорь умудряется меня и просветить, и подтолкнуть к размышлениям. Наверное, поступить в педагогический для него было лучшим решением. Ещё мы обсуждаем пекарню за углом, потому что как-то раз с Игорем в лифт залетел потрясающий запах свежей выпечки. — О, вы обязаны туда заглянуть, — говорит он, и его глаза снова увлечённо блестят. — Там потрясающий хлеб, отличный кофе и постоянные акции. Думаю, что это идеальный шанс сказать — «а давайте заглянем туда вместе?» — и узнать друг друга получше, и я его сознательно упускаю. Сегодня его движения гораздо медленнее обычного, хотя он не выглядит грустным. — Что-то случилось? — нажимаю кнопку нашего этажа. — Пора последних звонков и выпускных. У нормального человека такой обрыв раз в жизни, а у нас каждый год, весёлая профессия, — усмехается он, но ему точно не весело. Больше я его не расспрашиваю. У квартиры Игоря сидит парнишка с отчаянной улыбкой и букетом белых роз. — Игорь Дмитриевич, вы сказали, чтобы мы, если что, приходили после выпускного, и вот я здесь, — радостно и немного пьяно говорит он. — Чёрт, Еся, — Игорь устало проводит по своим волосам, а потом достаёт телефон и что-то кому-то набирает. Я на голову выше него и, чуть взглянув через его плечо, могу прочитать: Кому: Кир ♥ Текст сообщения: Задержись немного, я позвоню, когда будет можно. И я уверен, что такое сообщение — шаблон на случай форс-мажоров, которые явно происходят частенько. Еся — наверняка прозвище, и почему-то так тепло от того, что учитель позволяет себе называть ученика прозвищем, потому что оно необидное и даже приятное. Может, паренька зовут Елисей или у него фамилия Есенин, а может, оно и вовсе не связано с сокращением имени. Но прозвище — сокращение дистанции. Кажется, по телевизору строгие дяди и не менее строгие тёти из минобраза говорят что-то про то, что молодые учителя часто нарушают границы, ну так а зачем границы, если у вас одна цель? Мне непонятно. Три оборота ключа какие-то очень долгие сегодня, и Игорь, у которого два замка (4 и 2 оборота, я не слежу, но детали сами откладываются в голове), справляет даже быстрее. Он кивает на прощание, и они с выпускником скрываются в квартире. На площадке остаётся упавший белый лепесток, и мне интересно, насколько грязным станет он завтра. — Ой ну куда вы высунулись-то, так и упасть можно! — доносится голос Игоря, и я перестаю так сильно подаваться вперёд из окна и возвращаюсь в безопасное положение. Наши балконы смежные, если снести перегородку. Я сказал, что мы были бы как Вера и Галина Ивановна, но Игорь отсылку к «Ворониным» понял только через три дня, и неловко было нам обоим. Игорь на балконе обычно курит, что делает и сейчас, а я тут появляюсь редко. — Вам же не мешает? — он указывает на сигарету. — Не-а, главное, не устраивайте пожар. Он усмехается. — Что со вчерашним выпускником? Игорь чуть отводит взгляд. — Вызвал ему такси, отправил домой к его лучшему и трезвому другу, убедился, что он доехал и что его семья знает, где он и что он в порядке. — Как благородно. — А что бы вы сделали? Я пожимаю плечами: — Ну, ко мне с белыми розами пацаны не приходят. Игорь настораживается. — Не говорите об этом никому, пожалуйста. — А вы думаете, кому-то в голову придёт спросить? — я задумываюсь. — Напомнить, в какой стране мы живём? — он чуть прищуривается. — Любое отклонение от «нормы», — он рисует кавычки в воздухе, — может вызвать скандал. А может и не вызвать. И ты всегда в подвешенном состоянии. «А хотел бы быть в повешенном», — думаю я, но молчу. — Отклонение от нормы? Ну, даже если бы кто-то вдруг увидел ученика у вашей квартиры, списали бы всё на большое чувство благодарности. — Возможно, — Игорь тяжело вздыхает. — А возможно, мне бы припомнили ещё двусмысленные ситуации. Ну знаете — страна возможностей. Я горько усмехаюсь. И ещё думаю, что разговор осторожно ходит вокруг истины, а Игорь колеблется в открытии правды, о которой я догадываюсь. — Не переживайте, я не стал бы способствовать созданию двусмысленных ситуаций, — успокаиваю я его. — Да и вообще у меня нет привычки осуждать за предпочтения, вы же знаете. Он вдруг становится серьёзным. — Вы бы стали сообщать куда-либо, если бы вдруг выяснилось, что я живу с другим мужчиной? — Игорь смотрит прямо перед собой, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Зачем? — Многие стали бы просто потому, что уверены, что это правильная, даже необходимая ненависть, — он пожимает плечами. — И если бы они узнали, что я гей, меня бы явно не ждала хорошая жизнь, но если бы ещё и выяснилось, что я учитель-гей, то меня сразу бы записали в педофилы, попросили бы уйти с работы, которую я люблю, и явно не взяли бы на новую. Конечно, это только гипотетическая ситуация, — быстро добавляет он. — Зачем кому-то вот так рушить чужую жизнь? — Потому геи должны сидеть тихонько как мышеньки в специальных для геев местах — в своих Европах, и не растлевать бедных невинных детишек одним своим существованием, да заодно и не губить всю страну и нацию этим же существованием. — Это же абсурд. — Но так и живёт большая часть людей в этой стране, — он тяжело вздыхает. — Чуть больше семнадцати миллионов квадратных километров ненависти и страха. И иногда любви, но это только если соседи не увидят. — Я не увижу, — доверительно говорю я, — и даже если увижу, мне не хочется ломать чужие жизни, я же не ублюдок. Игорь облегчённо вздыхает. — Здорово. Это была не гипотетическая ситуация, я действительно гей, и мы с моим партнёром иногда живём вместе, но опасаемся, как бы про нас не разошлись слухи. Я знаю много историй о людях, чьи жизни были разрушены любопытными соседями, которые реально доносили на них просто потому, что те отличались. И соседи чувствовали себя хорошо. Для них это словно сообщить о бродяжьей собаке, больной бешенством, чтобы приехали и усыпили, или о помойке, чтобы поскорей увезли воняющий мусор. Хотя говорили они об обычных людях. У меня что-то неприятно крутит в животе. — Вы, наверное, до всех хотели бы донести такое, но ведь в школе опасно, да? Игорь пожимает плечами. — В рамках моих уроков я могу выкручиваться на странах, где, например, разрешены однополые браки, и мы немного обсуждаем данную ситуацию. Но я стараюсь не увлекаться. Очень забавно слышать что-то гомофобное от учеников, так и хочется им сказать «кстати, ребят, мы с вашим историком встречаемся», чтобы они заткнулись, но я не настолько смелый. — Так ваш партнёр — тоже учитель? — мне действительно интересно. Вдруг вспоминается школа и одноклассницы, которые познакомились с аниме гораздо раньше меня, и загадочно хихикали при слове яой, которое тихонько и без комментариев гуглил каждый в нашем классе и краснел. Теперь и во мне, может, проснулась наконец-то такая же яойщица — почти к тридцати-то годам пора. А может, я просто обычный человек, которому интересны отношения знакомых людей? Грань так тонка. — Ага, причём в одной и той же школе, но там у нас для всех обычные дружеские отношения, я надеюсь. — Не-не, точно есть проницательные старшеклассницы, которые в курсе, — обнадёживаю я его. Но они, иногда со странными интересами и перегибами, и то куда адекватнее всех тех, кто выбирает ненавидеть других людей просто за их предпочтения. Игорь усмехается, может, даже кого-то вспомнив. — Да и старшеклассники тоже, — продолжаю я, — разве вот вчера к вам не признаваться приходили? — Ну, да, знаете, тяжеловато отказывать самому умному мальчику с параллели, надеюсь, он найдёт себе какого-нибудь приятного человека, — он вздыхает, но теперь кажется гораздо спокойнее. — Ну да ладно, что мы всё обо мне. Я вот не видел ни разу, чтобы вы кого-нибудь приводили. Вам кто-нибудь нравится? — Всю свою жизнь я пытаюсь понравиться хотя бы себе, — расплывчато отвечаю я. — Но нет, я вообще не хочу отношений ни с кем. Игорь кивает. Мы говорим ещё немного: о том, что нет смысла уезжать из страны, если у тебя нет ни денег, ни желания уезжать, всё-таки можно любить и такую страну; вспоминаем школьные годы, смешные истории про одноклассников. Прощаться решаемся одновременно, когда становится совсем холодно. — Вы первый, кому я вообще об этом рассказал, спасибо, — напоследок говорит Игорь, чуть смущённый, и закрывает окно. А мне впервые вот так отчаянно доверились, и это почему-то очень греет. С незнакомцем тянемся к кнопке моего этажа одновременно, и он одёргивает руку. Скорее всего, загадочный Кир — это именно он. Выглядит он старше меня и уж тем более Игоря, весь такой строгий, солидный, я бы сразу поверил, что он либо секретный агент, либо бизнесмен. Он поправляет очки и смотрит на меня как-то оценивающе, и мне кажется, что меня сейчас вызовут к доске отвечать параграф, который я не учил. Я отвожу взгляд. Если Игорь был загадочен и близок, и поэтому к нему тянуло, то Кир словно и отбивал всякую возможность его разгадать. А потом я замечаю на его строгой сумке брелок в виде катаны и чуть улыбаюсь. Их с Игорем явно не только учительство связывает, да и даже не только японская анимация, иначе на свиданку можно было бы и меня позвать. Между ними не столько общее, сколько разделённое на двоих — я чувствую, что это разные термины, но не могу их объяснить себе, как вообще многое в своей голове не могу прояснить для себя уже несколько лет — и не успеваю развить эту мысль, потому что меня уже ждут три оборота ключа. — Так вы и есть тот самый «сосед, перед которым можно не шифроваться»? — уточняет Кир, нажимая на кнопку звонка. Надо же, а я готов по этому вопросу отвечать. Надеюсь, мне поставят «отлично» по адекватным отношениям с людьми. — Ага, — я улыбаюсь. — Меня зовут… — Знаю, Гóрче рассказывал, — он сдержанно улыбается в ответ. — Я Кирилл Николаевич, — видимо, это профессиональная привычка — представляться по имени-отчеству перед всеми. Я киваю и прячусь в квартире раньше, чем Игорь открывает дверь. Горче — чуднóе прозвище. И имя, и горькое, и горячее, и что-то нежное, и что-то далёкое позабытое от старых-старых времён свободы. У меня краснеют щёки, и я стараюсь об этом не думать. Хорошо было бы, если бы и мне когда-то придумали имя с десятком подтекстов. Я не завидую, конечно, нет, для подобной связи нужно много тепла, а у меня всегда ледяные пальцы и пустой взгляд. Через пару часов узнаю, что стены у нас всё-таки тонкие, и раньше я этого не замечал, потому что все вечера что-то шумело, а сегодня хочется тишины, которую нарушают шорохи из соседней квартиры. — Можно там не шуршать? — тихонько говорю я в стену, отделяющую от них, а потом сам фыркаю с того, как это нелепо. И всё-таки знать, что где-то в этом холодном мире кто-то любит кого-то и даже доверяет тебе чуточку этой любви, — это здорово. Наполняет жизнь какой-то поэзией, которую я никогда не ценил. Отбрасываю баночку с таблетками и решаю согреться обычным чаем. Не люблю лето за жару, комаров и за объявление об отключении горячей воды. Можно было бы уже, впрочем, поставить себе водонагреватель, но разбираться в подобной технике лениво. Я слышу в соседней квартире какой-то хлопок и звон и напрягаюсь. Ну, я верю, что и у них бывают времена, когда они в чём-то не сходятся, но ведь это не дойдёт до драки, да? Не сразу понимаю, что мне звонят в квартиру, потому что так никто не делал и я даже не знал, как этот звонок слышится. На пороге — Кир в футболке и домашних штанах, но эта квартирная его уютность сочетается с прежней строгостью. Он мог бы сказать: «Значит так, мы решили не разговаривать целый вечер, но я ж не могу уйти далеко, поэтому, щенок, я ночую тут, а ты делай что хочешь, можешь попить пива на улице, кстати, мне не нравится твоя обстановка, поэтому пока ты будешь гулять, я сделаю ремонт, давай удачки» — и я бы покорно ушёл. Но Кир вдруг чуть отводит взгляд и явно смущается: — Сейчас прозвучит очень глупая просьба, но у вас случайно нет лишней кастрюли? — Ну, что-нибудь найдётся, проходите, — я пропускаю его в квартиру и закрываю дверь. — Но мне интересно послушать историю. Он как-то дёргается от слова история, но потом успокаивается и вдруг абсолютно искренне улыбается: — Игорь дурачок. Мы поставили его единственную кастрюлю, чтобы согрелась вода, ведь обогреватель мы не можем купить, это дорого и сложно, — тут он явно передразнивает слова Игоря, — и, ну, отвлеклись, поэтому Горче сам прийти и не смог, и в общем кастрюля взорвалась, потому что он её ещё и крышкой накрыл, с которой почему-то ничего не случилось. — Жалеете, что никто из вас физику не преподаёт? Кирилл усмехается. — Да уж. Ну вот так мы остались и без горячей воды, и без кастрюли, и без здравого смысла в нашем сожительстве. Кастрюлю я, конечно, нахожу, и Кир серьёзно обещает за ней следить. Я не сомневаюсь. Когда за ним закрывается дверь, вдруг вспоминаю все эти шутки про то, что смысл твоего существования, может быть, всего лишь в том, чтобы передать кому-то соль. Ну вот я забавным мужчинам обеспечил тёплый душ, наверное, своё предназначение выполнил. И как-то некстати и грустно вспоминается и как-то очевидно стало понимание твоей ненадобности тут. Что ж, из-за одной строчки придётся переслушивать весь альбом, современная музыка такая затягивающая трясина. Последнюю неделю июля и первую неделю августа я не пересекаюсь с ними совсем и даже чуть-чуть беспокоюсь, не случилось ли чего. Они объявляются стихийно и вечером аккуратно звонят в дверь и чему-то своему радуются на моём пороге. — О, так вы живые, — бормочу я, когда разрешаю им войти. Вокруг Игоря мерещатся вопросительные знаки (это я пересмотрел аниме), Кир же игнорирует моё замечание. — Мы были в отпуске, — поясняет он, явно гордясь этим редко доступным мы. Кто-то считает, что когда появляется это местоимение, значит, границы между вами стёрлись и с вашими отношениями что-то не так, вы слишком зациклены друг на друге, но что плохого в том, чтобы иногда действительно вот так сливаться с кем-то хотя бы на время? А вообще к чёрту личные местоимения, от них столько проблем. — Поздравляю. За границей? — Ага, специально искали малопопулярный курорт, чтобы не наткнуться на сограждан, — важно кивает Игорь. — Но мы к вам не хвастаться, — я по глазам вижу, что и хвастаться тоже, но делаю вид, что верю. — Вот, это вам, — он протягивает нечто, завёрнутое в несколько слоёв плёнки с пузыриками — уже неважно, что внутри, я рад уже такой плёнке, очень люблю их лопать. Замечаю у Игоря на шее пару синяков, но к учебному году они точно пройдут, и к ним не будет вопросов. — Ладно, мы, пожалуй, пойдём, чтобы и вас не задерживать, и самим распаковываться, — Кир тянет своего Горче за рукав, и тот послушно кивает. После их ухода рассматриваю сувенир: безвкусный, но почему-то притягательный магнитик в виде рыбы, сложенной из ракушек, на одной из которых надпись на иностранном. Гуглю — переводится как «я рыыба», именно так, с неправильной удвоенной гласной, которая и на самом сувенире. Это забавно и нелепо, но я начинаю к такому привыкать, хотя не стоило бы. Первый магнитик на этом холодильнике! Помнится, у родителей весь холодильник был в магнитах, причём две трети — вообще не их. И я смотрел на названия разных стран и городов, в которых никогда не был, но о которых почему-то каждый день напоминали эти магнитики, привезённые родственниками и знакомыми. Игорь, значит, своим родителям не рассказывал, раз я был первым. Скрывает? Оборвал все связи с семьёй? Или родителей нет? В любом случае грустная ситуация. На этой мысли я вдруг слышу ужаснейший громкий смех, близкий к истерике, и фыркаю. Всё-таки хороших моментов у Игоря куда больше в жизни. Гораздо хуже, когда вообще нет ситуаций. Про Кира я ничего не знаю, и хотя он выглядит уверенным в себе, есть обстоятельства, которые куда сильнее этой уверенности и с лёгкостью ломают её. Осень начинается как-то незаметно. В октябре захожу к ним поздравить их с Днём учителя, ожидаю почему-то увидеть их пьяными и счастливыми, а они встречают меня только счастливыми, зовут выпить с ними чай, но я вежливо отказываюсь, сославшись на неотложные дела. Замечаю у Кира тёмно-синюю прядь, но ничего не говорю. Ему идёт, этакий строгий тихий вызов школьной системе, в которой почему-то нельзя быть весёлым, в которой всё должно быть по стандарту. Поздно вечером они куда-то уходят: я не могу уснуть и слышу шуршание на лестничной клетке. Я остаюсь один на целом этаже, но это нисколько не давит, зато кажется, что я могу поболтать со вселенной, которая теперь-то разглядит меня, не окружённого людьми. Игорь заглядывает ко мне через несколько дней после этого. — У тебя есть планы на вечер? — спрашивает он — на ты мы перешли ещё в конце лета. — Не-а. — Кир уехал со своими учениками на олимпиаду, и мне почему-то так одиноко, хотя мы не всегда живём вместе, так странно, — он говорит несколько заторможенно, но не выглядит пьяным. — Проходи. У меня нет способов спасать других людей от одиночества, но, кажется, Игорю хочется просто чуток поговорить, а слушать я умею — самому сказать мне нечего. — Спасибо. Зачем тебе верёвка? — спрашивает он, заметив моток у меня в руке. — Да так, разбирал кое-какие вещи с балкона, — кладу её на полку в прихожей. Это не совсем правда, но и так сойдёт. Мы решаем посмотреть полнометражку по аниме и нарочно выбираем ту, о которой плохие отзывы, чтобы отвлекаться на разговоры. Она оказывается действительно скучной и предсказуемой, так что мы ничего не теряем. — Смотри, — он показывает мне фотографию. Там — потрясающее звёздное небо. — Это мы с Киром гуляли недавно по крышам. А, так вот куда они ходили. Крыши — это здорово, только уж больно нерешительным я становлюсь на краю. — Я знаю, всё выглядит как дурацкий романтический штамп, — вдруг начинает оправдываться Игорь. Я его перебиваю: — Так а будто отношения должны быть на все сто процентов уникальными, боже, да все мы — разные наборы таких же штампов, типичностей, но со своей долей оригинальности, конечно. Ведь главное в жизни что? — Заполнить в технологической карте урока все компетенции с первого раза, — устало вздыхает он. — Чё? В смысле, конечно, не это, главное ж — ни о чём не жалеть. Жизнь проста, как бы вокруг абстрактного её смысла ни бились, как бы ни пытались внушить, что главное — чего-то добиться, это ж чушь, живи как хочется, лишь не вреди ни другим, ни себе. — Спасибо, сенсей, — Игорь шутливо складывает ладони в жесте почтения. — Да брось, ты словно за глубокой философией сюда пришёл. — За глубоким я бы к Киру пошёл, — он прикусывает губу, — ой, прости, знаешь, как тяжело быть учителем и сдерживать пошлые шутки в себе? А ученики создают столько ситуаций, где я блистал бы своим остроумием. И им бы было смешно, потому что мой юмор остался на уровне семиклассников. В аниме вдруг без предупреждения случается эпичная сцена, и мы отвлекаемся на неё. — Вы созваниваетесь? — после её окончания спрашиваю я. — Конечно, но только тихонечко, чтобы ученики вдруг не подслушали. Он же уехал с самыми умными, — Игорь вздыхает. Мы ещё немного болтаем; аниме заканчивается. — Большое спасибо, что поговорил со мной, — собирается уйти Игорь. — У меня теперь пропало это дурацкое чувство, что что-то плохое случится. Я хочу приободрить его, но тут раздаётся звонок, и по тому, как Игорь улыбается, я точно знаю, кто звонит. — Спокойной ночи, — шепчет он мне и выходит из квартиры. Я слышу какое-то весёлое «чё-чё-чё?» от него и закрываю дверь. Такси уже приехало. Выхожу на лестничную площадку, гремя чемоданом. Немного раздумываю, а потом нажимаю на звонок. Игорь выходит почти сразу. — Я пришёл попрощаться. — О, уезжаешь? — он улыбается, не до конца осознавая моих слов. Вот она — красота и абсурдность общности жизней: я переживаю трагедию, он — ленивое повседневное утро. — Надолго? Куда? В прихожую выглядывает Кир, кивает мне. Он не ревнует, нет, но хотел бы быть в такие моменты ближе. — Навсегда уезжаю. — Неужели никогда не вернёшься? — Игорь заметно грустнеет. — Давай хоть контактами обменяемся, будем поддерживать тебя морально первое время, пока ты там не обустроешься! Другой город или просто другой дом? — он умеет говорить о многом и сразу, не упуская деталей. Качаю головой. — Другая страна. Нидерланды. Там разрешена эвтаназия. Игорь бледнеет. — Но… — Нет-нет, не надо. Я много об этом думал, говорил со своими друзьями, врачом, родственниками, — я не хочу это обсуждать больше, я слишком устал; это правда всё было в жизни вне наших встреч. — Да ты, если вспомнишь, сам несколько раз случайно спасал меня от суицида, но я слишком устал от бардака в голове. Воспоминания о верёвке, окне, таблетках мелькают в моей голове, когда-нибудь и он о них вспомнит. — Не расстраивайтесь, — говорю им обоим, потому что строгость Кира теперь похожа на скорбь, и он тоже хочет что-то сказать. — Если хотите, вам пришлют открытку о том, что всё прошло хорошо. Игорь кивает как на автомате. Разумеется, ему сложно осознать всё и сразу. Вызываю лифт. — Ну, помните меня как хорошего человека за стенкой, а потом постепенно постарайтесь забыть, — я приветливо улыбаюсь. Уже в лифте вижу, что Игорь тянется ко мне — хочет обнять напоследок. Вдавливаю кнопку закрытия дверей. Я ведь и расплакаться могу из-за такой нахлынувшей доброты человека, которого я никогда не касался, и вдруг начну снова думать о многом, и снова стану нерешительным. Нельзя. Эта встреча действительно будет последней — и никогда больше наши жизни не пересекутся.