Теплый - холодный

Сбоку раздается привычное копошение, но глаза все равно приходится приоткрыть. Лучше проверить. Минхо, разморенный тихим ленивым днем и непонятной нежностью к бытию, поворачивает голову к источнику звука. Источник звука выглядит неважно. — Ты работал? — Кибом забавно фыркает в ответ, продолжая устраиваться поудобнее на их общем диване. В гостиной сразу становится шумно из-за лишней возни и пререканий. Минхо рассматривает измученную (не вымученную) искреннюю улыбку друга. Так бывает, когда ты занят любимым делом, но чертовски устал. А в груди все равно отчего-то щемит. — Понятно. Так и иди в комнату, зачем ко мне притащился. — Сиди не рыпайся, — прерывает старший, для пущей убедительности целясь ему пяткой в висок. — Мне там скучно. — А, скучно, — обреченно выдыхает Минхо, пока Кибом скидывает свои ледяные ступни на его бедра, потом по привычке утыкаясь в свой телефон. Полностью отключаясь от обыденной реальности. Ну и хорошо. Потому что эта реальность все также немного начинает тревожиться. Было бы действительно проще сидеть и не рыпаться. Это даже звучит как-то благозвучнее, чем… Но Минхо вспоминает недавние наставления Хичоля и еще обреченнее вздыхает. Кибом даже заинтересованно переводит взгляд на него, отрываясь от телефона. Минхо отрицательно качает головой, мол, ничего такого — и старший вновь теряет к нему интерес. Черт. Вот чем он думал, когда решил выпить с этим хёном? А чем он думал, когда решил выпить слишком много с этим хёном? Прямо-таки дойдя до той кондиции, когда растекаешься по столу и мысли твои вместе с тобой. Неприятные. Мыслей-то много, и лучше бы о них никто не знал. А вот Хичоль теперь знает. Да не он один, к слову. И самое обидное: все как один говорят, что он, Минхо, просто хандрит и ничего страшного не произойдет. Ничегошеньки. Наоборот все получится. Минхо от всей души в этом сомневается, но попробовать уже пообещал. К тому же момент вроде бы выглядит подходящим. На самом деле нет: Ким Кибом приходит в тихую ярость, когда его отвлекают, будь то работа, отдых или просмотры новых релизов. — Кибом? Это действительно дело принципа. Он всем докажет, что ни перед чем не струсит. Даже руки вон отважился опустить на тонкие щиколотки. Кибом вообще был везде излишне изящным. — Ну, что? — Ты красивый, — голос Минхо лишен абсолютно любой эмоции, но телефон в руках Кибома все равно падает тому точно на лицо. От неожиданности и удивления. И все-таки кое-кто получает пяткой в висок. Не больно, как-то даже ожидаемо. А старший все сводит к шутке и успевает возмутиться. Ожидаемо вдвойне. Как все случилось? Минхо поздно спохватился, что по нему ударило. Очнулся, а все кружится и путается. Казалось, что это со зрением или головой что-то не то. А это жизнь меняется. Да только они уже расцветали, словно сциллы из-под снега. Чувства. Сильные и кусачие. Жаль, что сжать в кулаке и спрятать не получится — это как снег нетающий — ладонь холодом кусает, но не тает ни черта, лишь только вываливается между пальцами хлопьями снежными. Так оно и продолжается. Долго. Односторонне и тоскливо, но что поделать, сам виноват — недоглядел. Зато вынуждает чувствовать, что он дышит, думает, оттаивает. Потому что много времени на самопринятие отходит. Обидно, что лечиться так нельзя. Точнее — излечиться. Так бы еще немного, совсем чуточку, и у него все получится. Остался всего-то миг до новой свободной вечности. Где можно вздохнуть полной грудью и не ожидать укола в сердце. А Кибом все такой же холодный. Язвительный в меру, но все равно остается лучшим другом. Вообще, он в принципе остается. Как-то ночью, когда сил нет даже до дома идти, они остаются в зале для танцев. — Ты спишь? — спрашивает старший, заботливо поглаживая Минхо по спутанным волосам. А тому ленно даже глаза открыть, ибо хорошо и спокойно. Лежит себе безмятежно на чужих коленях — восстанавливается. — Слушай, — совсем тихо добавляет Кибом, склоняясь к самому уху. Щекочет дыханием чуть теплым. — Не стоит спешить переходить дорогу на зеленый, пока не научишься различать цвета. Минхо с этим не то чтобы согласен. Он уже разбирается в оттенках. Есть, например, холодные и теплые. Он вот — теплый. Со временем становится легче. Со временем как-то все имеет свойство меняться. Неизменен лишь внешний холод вокруг Кибома. То, что внутри него — Минхо не знает. Интересно, но не вмешивается. Лишь всегда приобнимает того незаметно — греет. Совсем не для посторонних. А старшему сначала неловко, все поглядывает с подозрением, хмурится для вида. Но потом сам прижимается. Впитывает. Минхо и рад отдавать, что излишне, да и то, что в нехватке отдаст. Ибо важнее. А внутри все больше и больше становится. Уже и в ладонь, наверное, не поместится. «Ты действительно странный», — шепчет ему как-то Кибом. И не поспоришь. — Что для меня самое ценное? — пожав плечами, уточняет Кибом. Вопрос прозвучал внезапно и несвязно. — Ну, думаю, что это счастье, доверие и верность. — Не мелочишься, — под впечатлением говорит Минхо. День опять выдался каким-то меланхолично спокойным. Вот и тянет опять задавать вопросы с двойным дном, но в надежде там не утонуть. — И что мне первым подарить? — Все сразу не можешь? — А ты? — ох уж эта защитная реакция, вшитая на уровне рефлексов. — А я смогу. Минхо путается. Ким Кибом все приумножает. Дарит больше улыбок, внимания, касаний, пререканий, шуток, недовольства, заботы. Этого больше, чем можно вынести. Это даже заметным для остальных становится. Хичоль так вообще довольным ходит к вящей радости всех вокруг. Подшучивая, что влюбленные всегда добрее к миру. С чего бы, ведь оно все такое неоднозначное. — Убиваешь, — делится о самом важном Минхо. — Ты первый начал, — уж очень жестокий ответ для его будущей жизни. Уже другой. Потому что старший оставляет мимолетный прохладный поцелуй на его щеке. А она и горит алым, хотя думалось, что так только по первой в молодости бывает. Но нет. Сильно ударяет. — Ты не то, чем кажешься. — А чем кажусь? — Колючкой, — да, звучит так, как будто это жалоба. — Минхо, — он улыбается до появления ямочек. Светло. Ярко. Смущенно. Хотя может это усмешка такая? Кто разберет эти эмоции Ким Кибома. — Это чистая правда. — Иглы тоже колют — но несут лекарства. И спасают жизни. — Ты меня сравнил со шприцом? — Ну, получается, что да. Не романтично? — догадывается Минхо, наблюдая за строго сжатыми губами. — Абсолютно, придурок. Но вразрез своим словам — целует. Горько, как будто настоящее лекарство. Жарко. Долго. А губы-то теплые. И все равно сладко становится, когда Минхо вплетает пальцы в растрепанные волосы Кибома, а тот в ответ лишь сильнее обнимает. Ластится, будто кот. Длится сладость недолго. Потому что Кибом начинает дразниться. Настоящее новое испытание. То плечо оголит понапрасну, то пальцами по шее проведет. То вообще посмотрит как-то неправильно или приревнует даже в прямом эфире. Необыкновенное все-таки зрелище. Исключительная красота, смешанная со сложным характером. И не сладости хочется, а вседозволенности. И видит демоненок, что творит и от того еще сильнее веселится. — Хочешь, да? — Чего? — будто всерьез задумывается Минхо. Старший смеется в кулак и склоняет голову набок. Заигрывает. — Меня. — Но ты итак у меня есть, — знает он, чего добивается этот гаденыш. Так только в этот раз он настроен победить. Сила воли — второе имя Чхве Минхо. Кибом фыркает и гордо уходит. Ненадолго. — Дурак. Кибом сам к нему пробирается. И слова его с обиженным тоном звучат, но ожидание того стоило. Минхо хочется хоть чуточку покладистого рядом с собой, да только в этой жизни он этого уже не получит. Не то чтобы он сожалел. Снаружи раздается размытый звук улицы, забытый в небе дождь все грозится пролиться. «Это ты красивый», — еще сильнее удивляет. И глаза у Кибома какие-то до дрожи честные. Внутри них плещется теплота и то самое. Что самое ценное. Странно все это, не верится даже. Минхо взглядом цепляет полную открытость и смущение запредельное. Пожимает плечами, целует бездумно. И губы перехватывают новые слова — целуют крепко, глубоко, ненасытно. Тут уже не о чем говорить. Вроде не первый раз обнимает и целует, но сейчас как-то иначе ощущается и чувствуется. Обжигает, а не морозит. Да и тело это он до этого видел. Но сейчас с трепетом касается плоского живота и оставляет собственнические отметины на подставленной шее. И человек, доверяющий тебе себя, достигает красной отметки "любимый". Что делать? Старший резко хватает его за волосы и притягивает ближе лицо. Чтобы глаза в глаза. Говорит: — Не отпущу. — Не отпускай, — вылетает на автомате. Кибом удовлетворенно кивает, откидывает голову назад, мимолетно отмечая капли дождя, стекающие по стеклу. Хочется, чтобы навсегда. Эта мечта выглядит пыльной и покинутой еще в детстве, как заброшенные статуэтки его бабушки на камине в гостиной. Но кто-то сдувает с нее многолетнюю пыль, сосредоточенно рассматривая. Минхо мечтает, и Кибом делает ее одной мечтой на двоих. Не сознаваясь, однако, что у самого спрятана такая же. Глубоко-глубоко. Вместо этого целует в дурацкую улыбку, которая непомерно раздражает. Прикладывает ладонь к ключице Минхо, позже обхватывая шею руками, мстительно царапая. Скрепляет пальцы в замок, притягивая ближе. Не уйдешь.

***

— Зачем? — забавно склоняет голову набок Кибом, рассматривая подарок. — Я так-то знаю, что это и это мое, — ощутимо тыкает пальцем в грудь Минхо и по руке бьет, которая обнять тянется под шумок. — Боже, как слащаво, — кривится Онью, кидая в них диванную подушку. — Сами потом объяснять будете нашей компании, почему у вас парные кольца дружбы. Помогать в этом не буду. — Обручальные, вообще-то, — от души возмущается Минхо, не заприметив тонкого сарказма. Даже всем корпусом обращается к лидеру, чтобы лучше негодование передать. А Кибом беззвучно смеется ему в спину, цепляясь за его плечи. Мгновение до новой вечности длится. ∞