Stories of Marvel

Он задушенно шепчет: "Наташа" и влетает в губы губами. Без каких-либо: "Здравствуй", "Как дела?" или "Вот так встреча". Все будет после, конечно. И руками — медленно по уже исцелованной коже. И накручивать на пальцы медные пряди. И шептать в припухшие губы: "Как же я соскучился, детка". Ненавидеть. Ненавидеть себя очень сильно. И прокусывать свои же губы до крови, глуша все остальные слова. Которые двое не должны говорить, если между ними все вот так. Безнадежно. Горько. Преступно. — Ты такая красивая, Нат... — он пальцем ведет от груди к животу и ловит ладонью соскользнувший к бедру веселый солнечный лучик. Он не может от нее отказаться. Раз увидел и тут же пропал. Будто рухнул с обрыва в яму с кипящей смолой, в которой и сейчас продолжает вариться. Не сгорает, потому что держит она. Потому что в этом безумии пылает с ним вместе. Пылает так сильно. Горит, не сгорая. — Так не может продолжаться всегда, — она жмурится сильно, до боли, как в детстве. Когда казалось, закроешь крепко-крепко глаза, и все страхи исчезнут, а чудовища никогда тебя не отыщут. Не исчезли. И отыскали. Не один даже раз. — Никто не посмеет помешать нам хотя бы попытаться, Наташа. Она щекой прижимается к его горячей ладони и закрывает глаза, смаргивая набегающие соленые слезы. Бессильные. Бесполезные, как пистолет с опустевшей обоймой. — Поэтому ты нашел меня в России, но не убил? Поэтому мы сейчас в Будапеште? Я даже не понимаю, зачем. Не то бежим от кого-то, не то по течению плывем и ведем себя, как туристы. — Потому что я не могу без тебя? — отвечает так просто, как о чем-то будничном. Прогнозе погоды на лето или планах на уикенд. — Потому что зависим? Потому что хочу видеть улыбку у тебя на лице? И целовать твои губы. — Это сумасшествие, Бартон. — Ее голос дрожит, ладони комкают простыни. Она прячет в подушку лицо. Не надо, Клинт, не смотри. Не надо. Это слабость. Постыдная слабость. А она так привыкла быть сильной. — Знаю, Нат. Вот бы так навсегда. — Клинт целует ее хрупкие плечи и пальцы, способные убить быстрей, чем кто-то моргнет. Чем дрогнет в часах секундная стрелка. Чем стрела пронзит свою цель. — В Щ.И.Т.е однажды узнают, что ты меня не убил. Не просто провалил ответственную миссию, а не подчинился специально. Не отпустил, а остался со мной. Из прихоти... или почему-то еще. С улицы — вдруг переливами колокольный звон. И, если открыть пошире окно, наверняка можно увидеть людей, спешащих на мессу в Базилику Святого Стефана. Там, снаружи, почти наступила весна. Там, за окном, — Будапешт, который ни один из них уже никогда не забудет. — До тех пор я придумаю, как объяснить Нику Фьюри, что ты должна остаться со мной. Работать на Щ.И.Т. Ведь ты не передумаешь, Нат? Клинт вдруг замирает, и руки впиваются в нежную кожу, оставляя следы. От страха ее потерять? Вот ведь глупый. Наташа даже не вздрогнет. Как будто физическая боль для нее — это ничто. — Черт. Наташа, прости. — Ерунда. — Ее улыбка напоминает гримасу. И Клинт целует, притягивая снова к себе. Клинт пальцами разглаживает морщинки между бровей и на лбу. Она выдыхает со свистом, когда он прижимает губы к запястью, где прямо вдоль синей бьющейся венки — маленькая золотая стрела. Копия той, которой навылет пронзила его глупое сердце. — Клинт, ерунда. И не с таким ведь справлялась. — Она изо всех сил пытается не рыдать. Она же, черт их всех подери, — Наташа Романофф. Воспитанница Красной комнаты — лучшая из Вдов, что выходили из этой фабрики убийц и шпионов. Она — сильнее любого суперсолдата и крепче, чем закаленная сталь. Ее не точит вода, не иссушает зной и ржа не затронет. И даже боги не знают, насколько устала быть сильной. Держать себя в кулаке. Не позволять и малейшую слабость, что в их профессии — то же, что смерть. И даже боги не знают, но Клинт понимает. — Пока я рядом ты можешь расслабиться. И даже немного поспать. "Пока я рядом", — обещает ей ее Хоукай. И Наташа ему позволяет. Совершенно нелогично и глупо доверяет ему всю себя. Закрывает глаза, голову опустив ему на колени. И руки, что так твердо держат бьющий без промаха лук, гладят ее по волосам, как ребенка. — Спи, Нат. Отдохни. — А ты? — Я буду рядом. Буду смотреть, как ты спишь и слушать, как дышишь. Смотреть, как улыбаешься спокойно и даже счастливо во сне. И с каждой секундой понимать все четче, ясней: Ты и я — теперь навсегда. Ты и я — неразрывно и сильно. Ты и я. Теперь, Нат, только так. Ты и я. До конца всего этого мира.