DREAD/LOCKs-YOU

Первое, что я чувствую, когда пытаюсь открыть глаза, — холодное нечто, к чему, кажется, уже начинает примерзать моя щека. Все тело жутко ломит, будто бы накануне я как следует вдарил убойную смесь из веществ, названия которых я сейчас при всем желании не смогу вспомнить. Нет, я не в состоянии даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы встать. Тупая, ноющая боль пронизывает каждую клеточку моего тела, а кожа саднит так, будто по ней с усердием скребли кухонной теркой. Единственный вопрос, которым задаешься в подобных ситуациях: где я? И это то немногое, о чем я сейчас думаю. Во рту дико пересохло; я беззвучно шамкаю шершавыми потрескавшимися губами, словно дряхлый старик. Хочется издать самый жалобный стон, пусть это и не в моих традициях, но у меня ничего не получается. Я снова закрываю глаза, продолжая лежать на голом бетонном полу, не чувствуя своих конечностей. С трудом я могу предположить, что на мне из одежды – только разодранные джинсы; впрочем, даже это нельзя утверждать. Мерный стук сердца раздается по всему телу, заставляя меня слегка подрагивать. Твою мать, что вообще происходит? Может, я сплю? Это же сон, правда? Дурацкий, бестолковый сон, точно. Как там надо? Ущипнуть себя, чтобы проснуться? Блять, но это до хуя непростая задача: я никак не могу сдвинуть руку с мертвой точки. Еще одна тщетная попытка — и очередной провал. Если бы мозг был способен формировать более-менее цельные мысли или вытаскивать из подкорок памяти воспоминания, то я бы сказал, что похож сейчас на Черную Мамбу сразу после того, как она вышла из комы. Только мне еще хуже, ведь я не в кино. Режущий яркий луч света мгновенно пронзает темное сырое помещение, в котором я нахожусь. Он падает прямо на меня: я ощущаю слабое тепло и неприятное жжение, проникающее в глубь моего тела. Слышу чьи-то медленные шаги, отдающиеся в моей голове противным звоном. Я брезгливо морщусь, пытаясь повернуться лицом в ту сторону, откуда, как мне кажется, исходит раздражающий звук: стоило только попытаться это сделать, как вдруг что-то грязное и тяжелое с силой придавливает мою левую щеку. И все, что я умудряюсь выжать из себя, — это короткий сдавленный писк. Со стороны я выгляжу еще более жалким, когда давление с лица резко пропадает, а ему на смену приходит унизительный плевок, тонкой струйкой стекающий по моей щеке. Это омерзительное ощущение вызывает у меня сильнейший приступ тошноты. Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь сглотнуть огромный ком, образовавшийся в горле. В этот момент что-то острое врезается мне в левую руку: тонкая блестящая игла метко прокалывает кожу, щедро разукрашенную разноцветными татуировками. По венам моментально растекается содержимое прозрачного шприца; мое ослабленное тело начинает наполняться жизненной энергией. Проходит несколько минут — и вот я уже сижу на полу, подогнув под себя ноги. Смотрю на свои дрожащие руки и еще не до конца осознаю, что они принадлежат мне, что они — часть моего тела. Перевожу взгляд на тяжелые черные ботинки, один из которых уже успел побывать на моем лице, впечатав меня в жесткий бетон. Мне это ни о чем не говорит, абсолютно. И надо бы поднять взгляд еще выше, чтобы увидеть, наконец, лицо того подонка, который, судя по всему, и кинул меня в этот подвал, но мою слабую мысль успевает опередить его голос: — Вставай! Я даже не пошевелился. — Ты глухой? Вставай, кому говорят! Живо! Та же реакция: все еще не до конца понимая, кто отдает мне приказы, я продолжаю сидеть на полу, бессмысленно уставившись в пустоту перед собой. Внезапно его сильная рука хватает меня за дреды и тянет вверх. Рвущая боль, охватившая мою голову, заставляет меня подняться на ноги. — Ты что, ждешь, когда я начну применять силу?! — кричит он мне прямо в ухо. А я ничего ему не отвечаю. И дело не в том, что не хочу или не могу, мне просто нечего изрыгнуть из себя. Наконец, мой опустошенный взгляд сталкивается с его голубыми глазами, которые теперь не кажутся такими красивыми, какими были для меня прежде. Я вдруг перестаю чувствовать боль, которую он мне причиняет, ни на секунду не ослабляя натяжение моих дредов. Смотрю на него и понимаю, почему я оказался здесь. Непонятно только, почему именно сейчас. Отчего не раньше? Тогда это было бы намного уместнее. Долго вынашивал план мести? Что ж, спешу разочаровать: Дасти, ты нихуя этим не добьешься. Теперь уже поздно метаться. – Ты же понимаешь, почему ты здесь? — С довольной ухмылкой спрашивает Дасти, задирая подбородок вверх, чтобы ощутить свое мнимое превосходство надо мной. — Пять букв: Д-Е-Н-И-С. Тебе о чем-нибудь говорит это имя? Я по-хамски улыбаюсь, чтобы не давать ему повода для морального удовлетворения, и получаю за это звонкую пощечину, которая теперь оставит краснеющий след на моем лице. Что, Дасти, ты так самоутверждаешься? Понимаю… Уж кому, как не мне, знать, что это за чувство — когда теряешь самое драгоценное, что было в твоей жизни. А потом не знаешь, куда себя деть от грызущей тоски и чувства исступленной обреченности. Ну, давай, бей еще! Бей! — Как ты только посмел… — его голос обрывается на полуслове, и я получаю новую пощечину, но уже с другой стороны; для симметрии, видимо. Продолжаю улыбаться, хоть это и дается мне с огромным трудом. Я могу рассказать ему такие вещи, о которых он еще не знает. Это причинит ему столько боли, что я смогу купаться в ней, наслаждаясь его страданиями. Но я не стану этого делать. И не потому, что боюсь за свою жизнь или здоровье, а потому, что эти воспоминания заставят страдать и меня тоже. Дасти резко тянет меня за мои многострадальные дреды и отталкивает от себя, чтобы я со всей дури врезался спиной в холодную стену, что напротив. От сильного удара я сгибаюсь пополам, ощущая, как мои почки с треском оторвались от насиженного ими места. Фигурально, конечно, но, блять, от боли аж искры из глаз! С самого начала я ни слова не вымолвил, а потому искренне не понимаю, откуда столько жестокости в действиях Дасти. Видимо, он все же решил отыграться на моем бренном теле. Вот только какой способ он выберет? Этого я не могу предугадать. Да и нет возможности думать на этот счет: Дасти уже крепко сжимает пальцы на моей шее. Я отчаянно скребу ногтями по его руке, но все без толку, ведь он оказался сильнее меня. Глухой хрип вырывается из моей груди, и я чувствую, как начинаю задыхаться. Кажется, Дасти понимает, что он чуть не перешел некую негласную грань дозволенного, и тут же отпускает меня. Я сразу пытаюсь надышаться: так, чтобы с запасом хватило, потому что отчетливо осознаю, что после такого ему в голову может прийти абсолютно любая дурость. И я не ошибся. Дасти с нажимом заставляет меня опуститься на колени. Я смотрю на его поганое лицо снизу вверх, ожидая своей неизбежной участи. Он расстегивает ремень, хлестко выдирает его из джинсов и произносит неестественным низким голосом: — Давай, за дело! Честно говоря, первая мысль, которая пришла на ум, — взять и отцапать его член, чтобы мало не показалось. Но тогда мне сто процентов настанет пиздец. А умирать, несмотря ни на какие проклятые события в моей жизни, что-то не сильно хочется. Так что остается одно — браться за это самое дело. Я расстегиваю пуговицу и ширинку его узких джинсов, не прекращая сверлить своим ядовитым взглядом его лицо, в которое я бы с превеликим удовольствием плюнул, если бы мог. Ледяной ладонью обхватываю его член, который даже в состоянии покоя впечатляет своими размерами. Ой, что-то меня ждет нехорошее… От моего прикосновения Дасти вздрагивает и со злобой смотрит мне в глаза, явно ожидая, чтобы я «исправился». Нервно сглотнув, я обхватываю губами головку его члена и закрываю глаза: так будет проще поверить в то, что все это происходит не со мной. Едва ощутив мой язык на своей плоти, Дасти подается бедрами вперед. Он явно не настроен на долгие прелюдии, ему хочется быстро и жестко. А я никак не могу совладать с чувством вселенского отвращения: к нему, к себе, ко всей этой ситуации. Блять, я не могу этого сделать! Но то, что не подвластно мне, его совершенно не волнует: он начинает двигаться так, чтобы его член сам, без моих усилий, входил и выходил из моего рта. С каждым разом Дасти не ускоряется, а лишь добавляет жесткости своим движениям. Мне хочется остановить его, пихнуть так, чтобы он грохнулся на пол, но я не могу этого сделать. Я знаю это заранее, поэтому даже не порываюсь сопротивляться. Дасти хватает меня за голову и уже без малейшего остатка жалости трахает меня в рот. Я захлебываюсь, пытаясь совладать с рвотными позывами: его возбужденный член теперь при всем желании не помещается у меня во рту, а потому, хочу я этого или нет, начинает проникать дальше, в горло. Какой там стонать или хрипеть, я, блять, элементарно дышать не могу! А он… Я слышу, как громко и надрывно он кричит, срывая себе голос; как его крики сменяются прерывистым частым дыханием, а затем вновь перерастают в какой-то животный рык, угасающий по мере того, как я начинаю терять сознание от нехватки кислорода. Когда я уже оказался на грани того, чтобы окончательно отключиться, Дасти, неожиданно для меня, останавливается и плавно вынимает член у меня изо рта. В этот момент я, наконец, открываю глаза, хотя все еще не понимаю, что только что, черт побери, со мной произошло. Такое ощущение, что своим членом он выбил все мозги из моей головы. Не давая мне до конца прийти в себя, Дасти подхватывает меня под руку, и я вновь оказываюсь на ногах. Он бесцеремонно разворачивает меня к себе спиной, и только теперь я в полной мере понимаю, что «лучшей мести» и нельзя было придумать: сделать то, что позволил себе совершить твой соперник, твой враг по отношению к существу, ради которого готов на все. Буквально на все. И мне страшно. Совершенно четко я вдруг ощущаю страх, который все это время был запрятан где-то глубоко внутри, не подавал виду, а теперь вот решил показаться во всей красе. Одно мне непонятно: чего именно я так испугался? Хотя это уже не так важно. Какая теперь разница? Сдернув с меня штаны, Дасти всем телом прижимает меня к стене и шепчет мне на ухо: — Это тебе за Дениса. Пытаясь сдержать крик, так и норовящий оглушить нас обоих, я жадно кусаю свои губы, понемногу отдирая крохотные кусочки омертвевшей кожи. Пусть трахает меня, сколько ему влезет, только не надо приплетать сюда Дениса! Но Дасти резал по самому больному месту: — Ты думаешь, он твой, да? Думаешь, он тебе принадлежит? Я не хочу с ним разговаривать, ведь прекрасно знаю: скажу слово — и дальше будет неумолимо растущий снежный ком, который, в конце концов, погребет меня под своей тяжестью. И поэтому я молчу. Ведь это своеобразная пытка, а моя задача не сдаваться. Ни при каких условиях. Но всем известно, что те, кто не хотят раскалываться, получают еще бóльшие страдания, которые не всякий сможет выдержать. Но я знаю, что смогу. Ради него. Ради моей любви к нему. «А это за тебя, Денис», — единственная мысль, которая греет сейчас мою душу… Бесконечная, протяжная, разрывающая боль. Там, внизу. Я ору так, как никогда прежде не орал. Никакие вопли во время живых выступлений и весь прочий бред не сравнятся с тем истошным криком, который поглощает теперь все мое существование. Дасти оттягивает мои дреды так, чтобы я до упора запрокидывал голову назад. Моя б воля, я бы сам и не такое сделал с твоими дредами, которые уж ты бережешь, тварь такая, как родное дитя. Сволочь. Внутри все просто раздирается на части. А ты, падла, стонешь, и я всем телом чувствую то, с каким наслаждением ты мне вставляешь. И чем больше я страдаю, тем больше кайфа ты ловишь. И только эта мысль заставляет меня расслабиться. Насколько это возможно. Не дать тебе кончить. Ни за что не позволить тебе достичь оргазма. А хотя знаешь что, Дасти? Делай, что хочешь, но твоя удавшаяся месть — это моя победа, а не твоя. И с этой мыслью, стучащейся в моем сознании, я прекращаю кричать и уже молча двигаюсь в такт, делая вид, что мне самому это нравится. Одной рукой Дасти придерживает меня за талию, второй — упирается в стену. Я знаю, ему сейчас хорошо, даже слишком; поэтому ему так трудно удержать равновесие. Его ноги слабеют, ему все сложнее задавать нужный ему темп. Я с облегчением думаю о том, что через считанные мгновения весь этот ад кончится. Моя боль по-прежнему остается при мне, пронизывая влажное тело тысячами иголок. Но я не обращаю на нее внимания, поскольку знаю, что финал уже достаточно близок, чтобы дотянуть до него. Последнее движение. Последний стон Дасти. И он кончает в меня, испытывая настоящее наслаждение: то ли от самого секса, то ли от ощущения, что его миссия «успешно завершена». Он тут же отстраняется от меня и, прижавшись спиной к стене, произносит на выдохе: — Хорошо, твоя взяла. Ничего не ответив ему, я поднимаю с пола свои джинсы, осторожно натягиваю их на себя, превозмогая нестерпимую боль между ног, и оборачиваюсь к нему. — Что ты...имеешь в виду? — тихо спрашиваю я. Даже говорить больно. Мои искусанные в кровь губы едва шевелятся, но Дасти и так слышит. По его лицу видно, как жадно он ловит каждое слово своего униженного врага. А я ведь тебе не враг, Дасти. В этой войне погибли мы оба. — Он твой, потому что ты отдал мне долг, — с болью произносит Дасти, и я позволяю себе горькую вымученную улыбку. Как глупо и смешно. Бесчувственный трах двух ненавидящих друг друга людей, до исступления желающих одного и того же, что они уже давно безвозвратно потеряли. Молчи, Кори. Иначе он поймет. Поймет, что ты чувствуешь. Как пусто у тебя внутри, как будто все дочиста выжгли ядовитой кислотой; как это нестерпимо, до потери дыхания больно — вспоминать его имя каждую минуту, почти ощущать на кончиках пальцев то, к чему уже не доведется прикоснуться. Дасти просто злорадно расхохочется, гордый своим превосходством, растаптывая то немногое, что еще осталось. Такой боли не заслуживаю даже я. — Он ведь еще с тобой? — напряженно, звенящим от ревности голосом спрашивает Дасти, как будто угадывая мое состояние. Я разглядываю его волосы, легким светлым пятном выделяющиеся на фоне грязных стен, и он неожиданно кажется мне ангелом-вестником, пришедшим провозгласить мою погибель. Не дай ему сломать себя, потому что худшее, что может быть, — это его жалость. Я делаю движение, чтобы выйти, хотя знаю, что этот кошмар всегда будет со мной. Я знаю, что он уже не остановит меня, да и незачем. Это не худшее, что я испытал, Дасти. Не надейся. Не оборачиваясь, я произношу: — Он всегда будет со мной.