Смолы

— Держи, — он протянул ей маленькую ромашку, изрядно потрепанную, видимо, ввиду неаккуратности. Изящная белоснежная девичья рука выхватила цветок из металлических пальцев; Ангела усмехнулась: ей нравилась его скупость и неуклюжесть. Шимада всегда казался ей слишком живым для бойца, война не меняла его. — Сегодня ты особо щедр на подарки, — она посмотрела куда-то вдаль. Забавно выходило, ведь она пыталась спасти всех, буквально, прятала силуэты своих друзей, союзников, своих… защитников в тени желто-белых металлических каркасов, красиво именуемыми крыльями. «Ангел милосердия», она склеивала их раны, но забывала о своих. — Послушай, — ниндзя неловко поерзал на земле, — я понимаю, что ты врач и тебе виднее, но я уже прекрасно себя чувствую, почему ты не пускаешь меня на вылазки? Я просто хочу… Чтобы ты поняла меня, ведь я всегда следую твоим рекомендациям, стараюсь скорее идти на поправку и все такое, я уважаю тебя, но… Разве ты не понимаешь? Циглер лишь задумчиво усмехнулась краешками губ. Он был еще совсем юн, она понимала это, одергивала себя, ссылаясь на какие-то там материнские инстинкты. Гендзи… Она впервые смогла отвлечься после ухода Рейеса, а сейчас должна так просто пустить его в объятья смерти? Да, она знала, что он испытывает чувство вины, когда сидит в безопасности, в то время как его товарищи рискуют своей жизнью. Да и она в том числе. — Эй, — он неловко накрыл ее ладонь своею, — доктор, я же просто хочу защитить тебя. Циглер оторвала взгляд от земли. Да разве он понимал цену таким желаниям? — Хорошо, — она улыбнулась, параллельно кивнув, — только будь осторожен. Вроде бы, герои не умирают. В ее голове эта фраза всегда звучит голосом матери, правда с каждым разом он становится все тише, а в конце вообще переходит в сдавленный хрип. Ангела каждый раз морщится: её тошнит от мерзких воспоминаний. Будучи врачом, смерть преследует ее постоянно, кажется, буквально, дышит в затылок, но военный врач старается не падать духом, ведь без ее поддержки все, кто когда-либо был ей дорог, обратятся в чёрный вязкий прах. Она понимает это, ведь так было с Габриэлем. Ангела знает, что каждый кошмарный сон намерен сбить ее и без того шаткую надежду. Обрезать белой голубке крылышки. Она чувствует, как липкие руки больно смыкаются на ее шее, давят, да и, чего таить, она прекрасно знает: однажды не получится их разжать. Маслянистая жижа стекает по щекам, шее, льется из глаз, а она всего лишь тонет в ней, в мутном озере безжизненных тел, героев, которые все-таки умерли. Белые крылья покрываются фиолетовой смолой: однажды она больше не сможет взлететь. Вроде бы, герои не умирают, но почему-то холод металлических имплантов сейчас не кажется чем-то жизненно важным и надежным. Циглер до последнего верит, что все будет хорошо, она небрежно кладет ладонь на его грудь, кончиками пальцев ощущая безжизненное ледяное тело. — Гендзи. — она говорит это нежно, буквально мурлычет, склоняется над ним так низко, что ее белоснежные волосы становятся светло-красными. Он ведь не умрет, нельзя же умереть дважды, он ведь обещал защищать её. Ангел уже даже не плачет, она забыла, каково это, однако с каждой новой смертью тоска сдавливала ей грудь, воздух становился каким-то спертым. Дышать сложно. — Чёрт, — его дыхание теряется в скрежете железа, а затем и вовсе исчезает. Ну вот. Опять. Она снова не смогла.