Дом с вампирами

Мора следила за ним как за жертвой, хотя он не был жертвой, кровь в его жилах была густой, застоявшейся, мертвой, но пах он еще как человек. Потребуются годы, чтобы людской дух выветрился, сгинул, оставив лишь едва заметный затхлый, пыльный запах, присущий всякому обращенному. Море доводилось встречать вампиров, которые пахли как покойники: гнилью, сыростью и тленом, но были и те, кто усиленно притворялся людьми, пользовался духами и казался почти живым. Симону не надо было притворяться, в нем еще теплилась жизнь, кожа не потеряла цвет, глаза лучились, будто отражая солнце, а улыбался он широко и легкомысленно, отчего в груди Моры делалось горячо и щекотно. Шрам на месте руки немца не пугал и не отталкивал девушку; брат Зеркс состоял сплошь из рубцов и шрамов, а у Симона он был всего один, и казался девушке красивым, как и сам Симон. Он был совсем не похож на Зигмунда, хотя у них были одинаковые лица; старший из близнецов Кригер был более собранным и серьезным, в его взгляде не играл бесовской огонек, а улыбка выходила теплой и по-мужски уверенной, совсем не такой нахальной, как у Симона, который одним словом мог заставить девушек в городке покраснеть. Море не нравилось любезность юноши по отношению к другим; дампира он не замечал, не поднимался к ней на чердак, не пытался познакомиться, и Мора тонула в болоте тоски и обиды. Наверное, она ему не понравилась, он счел ее глупой и некрасивой, поэтому не хотел узнать поближе, а сама Мора боялась подойти к немцу первой. Вдруг она скажет или сделает что-то не то, и Симон над ней посмеется; не со зла, а просто потому, что Мора такая неловкая, однако дампиру хватило бы одного грубого слова, чтобы бешенство накрыло ее с головой. Девушка не умела держать себя в руках так, как Рейн, Минс или Светлана, была слишком чувствительной и восприимчивой. Наверное, поэтому ей хватило одного взгляда, чтобы влюбиться в Симона Кригера, новообращенного вампира, который явно был не парой для дочери Кейгана. Но Светлана любила человека, вечно хмурого, неприветливого Стренджера, которому совестно было смотреть на наготу Моры, а Минс забрала себе Северина, бывшего возлюбленного Эфемеры. Так почему Мора не могла любить Симона? И почему Кригер-младший не мог полюбить ее в ответ? Чем девушки в платьях из цветного шифона были лучше дампира? Летя вслед за немцем вместе с ветром, Мора пряталась в тени; в темноте она тонула, растворялась, будто капля сливок в кофе, а Симон был слишком неопытен, чтобы заметить ее или учуять. Он был одет в брюки с ровными, словно лезвия, стрелками, пиджак и рубашку с шелковым, сливово-синим галстуком, небрежно расстегнутое пальто и лежащий на плечах кашемировый шарф. Пустой заколотый рукав ничуть не портил Симона, он был все так же хорош, однако Мора считала, что без одежды ему куда лучше. Девушке нравилось смотреть на тело немца, когда он колол дрова или купался в тихом, укутанном в туманы озерце возле их дома. Когда Кригер-младший колол дрова, он снимал рубашку, а, купаясь, заходил в воду полностью голым, и Мора, таясь в туманной дымке, наблюдала, как юноша нырял, загребая единственной рукой, как рассекал телом темные волны озера, а после выходил на берег, отфыркиваясь и по-собачьи тряся головой. Капли воды, пахнущие водорослями, илом и тиной стекали по его плечам и груди, сбегали вниз по тугому, рельефному животу и узким бедрам, и выглядел Симон так вкусно, что дампир начинала облизываться как в предвкушении первого глотка крови. Ей хотелось выйти к нему на травянистый берег, мотыльком подлететь со спины и обнять, по-настоящему, прижавшись всем телом, обвивая не только руками, но и ногами, стать к юноше ближе, попробовать на вкус его кожу и рот, чтобы он целовал Мору так же жадно, как Стренджер - Светлану, но девушка не смела, не могла найти в себе храбрости выйти к Симону из белесой пелены тумана, и с грустью смотрела, как немец, насвистывая себе под нос, одевался, а потом шел к дому, приглаживая влажные, спутанные после купания волосы, в которых запутались водоросли, зеленые, словно бахрома на шерстяном шарфе Северина. Море хотелось плакать от разочарования; она почти перестала есть, стала совсем прозрачной и поникшей, чем не на шутку встревожила Рейн. Делиться с сестрой своими переживаниями по поводу Кригера-младшего отчего-то было стыдно, хотя девушка знала, что Рейн, теплая и рыжая, словно уголек, не станет потешаться над ее чувствами, однако что-то мешало Море быть с ней откровенной. Видимо, дампир опасалась, что Рейн поделится тревогами сестры с Зигмундом, а тот передаст все брату, и тогда Море точно не пережить неловкости перед Симоном. Почему так? Что с ней происходит? Разве чистокровный вампир, дитя Кейгана, будет смущаться какого-то немца, получившего темный дар случайно, практически по ошибке? Нечестно, что у Светланы и Рейн было то, что самой Море казалось далеким, невозможным и недосягаемым, как солнечный свет. Как у Рейн получилось сделать так, что Зигмунд Кригер в нее влюбился? А Стренджер, этот мрачный, молчаливый и скупой на эмоции человек, пропавший сигаретным дымом, горьким кофе и чесноком, который не отпугивал Мору, но свербел в носу до безудержного чихания; Стренджер ненавидел вампиров, презирал любую нечисть, однако на Светлану смотрел так, словно в мире других женщин не существовало. Море отчаянно хотелось, чтобы Симон обратил на нее внимание; не потому, что его о том попросила Рейн или Зигмунд и не потому, что дампир смотрела из зарослей осоки, как немец, нагнувшись и выставив голые ягодицы, мраморно-белые в лунном свете, искал в траве свои брюки. Сейчас, скрываясь в чернильно-черном мраке неосвещенных переулков, девушка надеялась, что Симон шел на охоту, а не на свидание; ей так не хотелось, чтобы Кригер-младший увлекся другой девушкой. Конечно, какая-то смертная не должна быть угрозой для дочери Кейгана, белокурой, точно зимнее утро, однако Мора надеялась заполучить Симона не силой, а чувствами, настоящими, искренними, как было у Рейн и Зигмунда. Поэтому она кралась за юношей бледной тенью, забираясь на фонарные столбы и пробегая по натянутым над домами проводами; немец шел, веселый и беззаботный, тихо напевая свой излюбленный мотив, и дампир, очарованная, сама не заметила, как начала мурлыкать себе под нос. Море нравилось петь и танцевать, иногда она именно своим голосом и плясками завлекала людей, грибников и охотников, в лесную чащу, чтобы напасть там, в тихом, лесном сумраке, где неслышно было криков. Мора старалась не убивать; если в лесу начнут пропадать люди, это вызовет подозрения, их начнут искать, и в первую очередь пойдут в дом у озера, где жила Мора с сестрами. Рейн говорила, что нужно быть тихими и осторожными, как кошки, а Мора любила кошек, однако им дампир не нравилась - кошки шипели на нее, били лапами, выпуская когти, но Мора не сердилась и не обижалась. Животные чуяли в ней проклятую кровь Кейгана, не только кошки, но и собаки, и лошади. Волки, когда-то в обилии водившиеся у озера, при виде дампира трусливо поджимали хвосты, лисы скалились, прижимая уши, а медведь, совсем не такой милый, как тот плюшевый, которого Светлана подарила Море на прошлое Рождество, взревел и встал на задние лапы. Дампир совсем не испугалась; медвежья кровь пахла кисло, будто уже успела забродить на солнце, Мора не стала его пить, только обняла, крепко, как своего игрушечного медвежонка. Медведь рычал, пытался разодрать когтями ей спину, но его удары были едва ли сильнее, чем у котят, которые так потешно шипели на Мору, топорща усы. Медвежьи ребра ломались легче лавандового печенья в кулаке, зверь исступленно рычал, захлебываясь, срываясь на вой, а девушка зарывалась в его бурый мех, отливавший коричнево-рыжим, как апельсин в шоколаде, все крепче и крепче сжимая руки до тех пор, пока медведь не затих и не повалился на траву. Лежать на медведе оказалось до удивительного удобно, Мора даже задремала, свернувшись на груди у мертвого зверя, проснулась только, когда на полянку, окруженную зарослями дикой малины, забрели охотники. Это был удачный, сытный день; шкура медведя до сих пор хранилась на чердаке, и в нее было очень уютно кутаться зимой по вечерам. Мора могла бы поделиться шкурой с Симоном; медведь был большой, им бы точно хватило места. Девушка прижалась бы к немцу, взяла бы его за руку и положила голову на плечо, а Симон мог бы ее поцеловать, как рыцарь прекрасную даму в романе. Дампир мечтательно вздохнула, взлетев легко, будто пух одуванчика, но резко припала вниз, к асфальту, когда Симон, щегольски пригладив блестящие от лака волосы, подошел к двери двухэтажного дома с черепичной крышей за высоким деревянным забором. Калитка была не закрыта, будто немца ждали, у крыльца буйно цвели бархатцы и настурции, а за шторой на первом этаже мелькала чья-то взволнованная тень. Не успел Симон постучать, как тень опрометью кинулась в сторону, и спустя секунду на крыльцо выбежала девушка в розовом платье с белым поясом. Мора слышала, как быстро билось ее сердце, разгоняя кровь по венам, чувствовала запах духов - красного мака, ванили и пиона, видела улыбку на покрытых яркой помадой губах и восторженный блеск в глазах, опушенных длинными ресницами. Девушка хрустально рассмеялась, когда Симон, по-военному щелкнув каблуками, склонил перед ней голову; взяв немца не за руку, но за рукав пальто, девушка втянула его в дом и захлопнула за Кригером дверь. Сухой стук и щелчок замка прозвучали для Моры оглушительнее пушечного выстрела. Сначала ей стало холодно, будто ее облили водой на морозе, и она застыла, схватилась льдом, словно сосулька, а затем дампира окатило жаром, таким, что зарябило в глазах. Выгнув спину, так, что захрустели суставы, Мора пронзительно заверещала, раздирая ногтями асфальт; слезы, едкие, как кислота, жгли щеки, сердцу было больно, как будто в него вбили осиновый кол, и наравне с обидой в крови дампира вскипела и ярость. Как он мог?! Почему? Почему он пошел к этой девушке вместо того, чтобы побыть с Морой? Они жили в одном доме, но Симон ее почти не знал; и, похоже, не хотел знать. Девушка могла бы пробраться в дом, через окно или дымоход, или плачем и пением выманить обоих на улицу, однако Мора не хотела их видеть; она не пыталась утешить себя, убедить, что Симон пришел в дом девушки как охотник. Разве для этого обязательно наряжаться, договариваться о встрече, стучать в дверь? Симон Кригер мог взять на улице любую и выпить ее досуха, а пошел к этой девице, которая ради него надела платье, розовое, будто ветчина. Может, в этом все дело? Мора не носила платьев, одежда для нее слишком неудобная и тяжелая, но, если бы она нарядилась, то понравилась бы Симону больше, чем эта девушка? Или нет? Или Мора просто была для немца некрасивой, настолько, что ей он предпочел общество простой смертной? Завизжав от обиды, дампир вскочила на стену дома из темного кирпича и взобралась на крышу, залитую лунным светом; половинка луны, похожая на сырную дольку, висела низко, звезды подмигивали Море, будто утешая, но ей было так горько и плохо, что дампир не могла дышать. Она бежала обратно в лес, подальше от дома, где остался Симон со своей девушкой, улыбчивой и румяной, налитой от крови, как яблоко - соком. Ветер летел навстречу дампиру, силясь осушить ее слезы, но они все катились по щекам, разъяренное хриплое рычание рвалось из горла. Если бы девушке встретился прохожий, она бы разорвала его, так, чтобы кровь залила тротуар, но улицы были пустынны, а Море слишком хотелось на родной чердак, спрятаться от тоски и боли под медвежьей шкурой, однако они жили в ее сердце, сидели занозами, и дампир раздирала собственную грудь, пытаясь хоть немного их унять. Но это не спасало; ничто не помогало, и Мора, плача и задыхаясь, неслась по веткам деревьев с такой силой и скоростью, что они ломались под ее босыми ступнями; сучья били ее по рукам, царапали, хватали за волосы, словно стараясь удержать, но девушка летела с яростью пули, до тех пор, пока из-за деревьев не показался ее дом. Как же Море не хотелось видеть Симона, но она знала, что он вернется, если не утром, то через несколько дней, придет, чтобы дампиру снова стало больно. Какой же Мора была жалкой, любовалась Кригером, а оказалось, что зря. Он этого не заслуживал. И все же... Все же юноша нравился Море, несмотря на его измену со смертной; и она была не готова его отдать. Но разве можно бороться за то, что ей никогда и не принадлежало? Вытирая слезы ладонью, дампир пробежала по траве на крыльцо; в ее всклокоченных белолунных волосах запутались листья, веточки и хвоя, ноги были черными от грязи почти до колен. Мора была в теле, плотная и осязаемая, полностью обнаженная, и звездный свет серебрил ее голое тело. Она уже не рычала и не выла, только всхлипывала, как любая другая девушка, чье сердце было ранено; из-за слез она не сразу почуяла чужое присутствие, лишь подходя к крыльцу заметила Зигмунда Кригера, сидящего на ступеньках. При виде Моры немец поднялся ей навстречу, улыбнулся, но нахмурился, глядя в ее заплаканные глаза. - Фройлян Мора, что случилось? Вас кто-то обидел? - ласково спросил он, осторожно подбираясь ближе к девушке. Рейн говорила ему, что с Морой стоит обращаться бережно; сестры заботились о ней, считали ребенком, наивным и несдержанным, и, глядя на готового в любой момент отскочить Кригера-старшего, дампир внезапно рассвирепела. Она не малое дитя, Мора такая же женщина, как и Рейн, и Светлана! Почему они нравились мужчинам, а Мора - нет? Потому что они рыжие? Поэтому они лучше Моры? Но та девица из города не была рыжей, и все же Симон пошел к ней. Тогда почему? Что с Морой не так? Злость ушла так же резко, как и появилась; судорожно всхлипнув, девушка обхватила себя за дрожащие плечи и измученно взглянула на Зигмунда. Немец смотрел на нее с беспокойством и сочувствием, явно не зная, что делать; когда дампир кинулась к нему на грудь, пряча мокрое от слез лицо на ключицах Кригера-старшего, он опешил, однако и не подумал оттолкнуть Мору. Зигмунд обнял ее в ответ, неловко гладя по спутанным волосам, и девушка вновь заплакала, на сей раз тихо и обреченно, вынуждая себя смириться с тем, что Симон сейчас с другой. - Ну, не нужно, не нужно плакать, моя фройлян, - успокаивающе шептал Зигмунд в волосы Моры, - что случилось с вами, что стряслось? Кому мне вырвать горло за ваши слезы? Дампир безрадостно рассмеялась, понимая, что Кригер-старший ни за что не причинит вреда своему брату-близнецу, однако его забота немного уняла боль девушки, хоть и не избавила ее окончательно. Мора громко шмыгнула носом, вытирая щеки о рубашку Зигмунда; она не хотела говорить возлюбленному Рейн о том, что плакала из-за Симона. В этом была только ее вина, и больше ничья; Симон ничего не обещал ей, дампир сама себе все придумала, решила, что Кригер-младший обязан ее полюбить потому, что он ей нравился. Это было эгоистично; так поступал Кейган - ничто для него не имело значения, кроме собственных желаний. Мора не хотела быть похожей на отца; ей только хотелось, чтобы Симон, наконец, заметил ее и позабыл о других девушках. Разве это так много? - Расскажите, что случилось, - попросил Зигмунд, и дампир строптиво замотала головой; она не могла, не хотела признаваться, но молчать об этой боли не было никаких сил, и слова хлынули их нее, как река из прорванной плотины. Мора говорила торопливо, сбивчиво, запинаясь и путаясь в словах, однако вместе с признанием из ее сердца понемногу уходила и обида. Кригер-старший слушал девушку очень внимательно; подведя ее к крыльцу, он усадил дампира на ступеньки, не выпуская ее холодных пальцев из ладони. - М-да... - Зигмунд сконфуженно повел плечами. - Ситуация довольно... Щекотливая. Но, поверьте, фройлян Мора, она не стоит ни одной вашей слезинки. Мой брат Симон всегда был бродягой. Если бы он знал, что такая милая фройлян, как вы, питает к нему симпатию, то... - То - что? Что бы он сделал? - тихо спросила Мора, смаргивая повисшие на ресницах слезы. - Он даже не говорил со мной ни разу. Для него я все равно, что призрак, живущий на чердаке. А я не привидение, я живая! Настоящая! - Вы - прелестная, молодая девушка, фройлян, - Зигмунд невесомо погладил дампира по прохладной щеке. - Но не забывайте, что вы - сестра Рейн и дочь древнего, чистокровного вампира, а в городе живут простые девушки, которым так легко вскружить голову. Мой брат попросту не поймет, как к вам подступиться. - Но вы же подступились к Рейн, - недоверчиво прищурилась Мора, - и вас ничего не испугало и не оттолкнуло. Кригер-старший тихо рассмеялся. - Ох, милая фройлян... Прошу, не думайте, что нам было просто. Убедить вашу сестру в том, что мои ухаживания идут от чистого сердца, оказалось нелегкой задачей. Все равно, что брать приступом город, вооруженным одним только штык-ножом. Рейн заставила меня поволноваться, однако право быть с ней стоило всех тех испытаний, через которые мне пришлось пройти. Не могу сказать, что мой братец стоит всех ваших переживаний... Зигмунд досадливо поморщился. - Однако вы заслуживаете счастья, и, если вы думаете, что подарить его вам может только Симон... - Кригер-старший наклонился к уху Моры и заговорщицки прошептал: - Стукните его посильнее, иначе до него долго не дойдет. Девушка хихикнула, озорно пожав нагими плечами. - Но я совсем не хочу его бить. Мне бы... Мне бы хотелось целоваться. - А вот этого Симон уж точно не заслужил, - строго изрек Зигмунд, - парень должен добиваться поцелуев прекрасной фройлян, а не наоборот. - А вы добивались Рейн? - Добивался, - немец нежно улыбнулся, прикрыв глаза, - такой упрямицы, как ваша сестра, еще поискать. А вы, моя фройлян, не мучайте свое сердце. Может, вам даже не придутся по вкусу поцелуи Симона. - А я думаю, мне понравится, - пролепетала Мора, немного успокоившаяся и оттаявшая после разговора с Зигмундом; он хороший, пусть и совсем не такой, как Симон, но добрый, заботливый и ласковый, и девушка доверчиво прильнула к плечу Кригера-старшего. Она шевелила пальцами на ногах, весело наблюдая, как с них осыпалась подсохшая грязь, и уже не так сильно сердилась на Симона, пусть сердце еще слегка саднило, но это пройдет, когда Симон ее все-таки поцелует. - Вы же не расскажете все Симону? Не говорите ему ничего, хорошо? Иначе он будет надо мной смеяться. - Он ни в коем случае не станет над вами смеяться, фройлян, - печально вздохнул Зигмунд и, подумав с мгновение, повернул голову и поцеловал Мору в белокурую макушку, - но я не скажу ему ни слова. Зачем же говорить, если брат-близнец слышал эхо его мыслей даже на расстоянии?