Травма

***

В магазине пусто и тихо — вечер четверга, и уже совсем поздно. Темное небо виднеется в больших окнах, последние посетители лениво разбирают покупки на единственной рабочей кассе, образуя сонную очередь. На бутылке с водой перед Очако, как и на паре десятков вокруг, изображен маскот Деку — маленький и до нелепости милый зеленый кролик, радостно улыбающийся с упаковки. Она гипнотизирует стенд взглядом уже минут десять и никак не может собрать себя и мысли в кучу. По-хорошему, стоило бы уехать сразу же, когда на звонок в нужную дверь никто не ответил. Переночевать в отеле, а на утро попытаться дозвониться до арендодателя и разобраться, почему так называемой соседки нет дома, и она не передала ей обещанные ключи. Или поискать другой вариант — на крайний случай. Но Очако почему-то медлит, хаотично расхаживая по маленькому продуктовому за углом от того дома. В желудке ворочается неприятный холодный комок — кажется, будто съела что-то не то, и руки неприятно покалывает от слабости. Очако знает, что это за чувство. Страх. Сегодня — перед чужим, незнакомым городом, перед неизвестностью и людьми, которыми заполнено окружающее пространство — в домах, на улице, в очереди в магазине. Страх, с которым она не справилась. Из-за которого ушла из героики, и который слишком часто будит ее кошмарами по ночам, хотя с роковой травмы прошло уже несколько лет. Живот сводит, шрам начинает фантомно ныть, напоминая о себе в ответ на трусливые мысли. Очако хмурится, сжимая кулаки, и улыбка кролика-Деку из доброжелательной превращается в виноватую. «Урарака-сан? — позвал он ее, расстроенно поджав губы, когда она ставила последние подписи и забирала вещи из их общего офиса. — Пожалуйста, возвращайся в любое время, если захочешь. Я всегда буду рад тебя видеть…» Он был уверен, что все произошедшее — его вина. Даже ни разу не обвинил Очако в том, что она бросила его в одиночку разбираться с хаосом, оставленном после себя разрушенной и обезглавленной Лигой. Добрый, смелый, всепонимающий Деку. Настоящий герой. Очако хватает бутылку, будто назло самой себе, и встряхивается. Нельзя сдаваться! Деку же не сдается, а у нее еще куча дел, которые она должна уладить, и ни в одном из них даже не нужно подвергать себя опасности. Психотерапевт говорил, что со страхами придется бороться, и она борется, старается изо всех сил. Даже уже не вздрагивает при виде блондинок и ножей. Даже рядом и в чужих руках. Правда в том, что Очако просто не справилась. Взглянула в глаза смерти, подобралась слишком близко и — струсила, не выдержала, сломалась от ужаса и боли, от осознания, что ее жизнь может кончиться очень быстро, если она продолжит. Психика дала сбой. Отлаженная программа перестала работать, как надо. Психотерапевт говорил, что это бывает — и у бывших героев, и у военных, и у полицейских. Дрожащие колени, кошмары и липкий ужас — это пройдет, стоит только потерпеть и приложить усилия. Прямо как с героикой, какая ирония. Психотерапевт много чего говорил. Например, что надо сменить место, попробовать себя в другом деле, начать новую жизнь, и вот — она здесь, в маленьком городке с нулевым уровнем преступности. Преступникам не интересны живущие здесь пенсионеры, зато пенсионерам интересны молодые и активные строительные консультанты. Пальцы с черным аккуратным маникюром цепляют бутылку прямо перед ее лицом, и Очако вздрагивает от неожиданности, обернувшись. Незнакомка с каштановыми волосами проходит мимо, наклоняется над стендом с чаем, рассматривая разноцветные упаковки, и на первый взгляд в ней нет совсем ничего особенного. Но что-то — Очако даже сама себе не смогла бы объяснить, что именно — во всем ее виде смутно напрягает. Что-то знакомое — может быть, запах сладких, почти подростковых духов, или то, как она двигается, перебирая пальцами квадратные пачки. Непонятная тревога звенит внутри крохотным колокольчиком и натягивает нервы, мешая отвернуться. Очако непонимающе хмурится. Заметив ее внимание, девушка всего на секунду поворачивается, встряхивая головой, и их взгляды сталкиваются — короткое мгновение как электрический разряд, смертельная вспышка молнии. Кошачьи зрачки в желтых глазах удивленно расширяются, а у Очако слабеют трясущиеся руки. Бутылка выскальзывает из ладони, с грохотом ударяясь об пол. Она словно примерзает к месту, ноги становятся ватными и не слушаются, сердце делает кульбит, противно подскакивая куда-то к горлу и мешая дышать — сны еще никогда не преследовали ее наяву. Этого просто не может быть. — Какая встреча, — тянет ее личный кошмар, и ее губы растягиваются в усмешке. — Не узнала, Очако-чан? Тело реагирует само, двигаясь сквозь паралич ужаса, как в густом желе, и дергается, принимая защитную позу. От причуды покалывает пальцы, но Очако не верит, что сможет что-то сделать сейчас, в магазине, когда так давно ушла из героики, не верит, что все это ей не снится, и думает-думает-думает, зациклившись на одном воспоминании. На так неправильно торчащей из живота окровавленной рукоятке большого ножа — слишком скользкой и теплой для металла и пластика. На безумных глазах напротив и гадком демоническом хихиканье. На адской горячей боли, волнами расходящейся по всему телу, и эхом звенящем в ушах собственном крике. На тихом и издевательском, выжженном в мозгу: «Еще увидимся, Очако-чан. Не вытаскивай, если не хочешь умереть…» Умереть. Она не хочет умирать. В горло словно насыпали песка — колючий магазинный воздух дерет его на каждом вымученном вдохе, конечности не слушаются, сердце грозит разорваться, шумом крови отдаваясь в ушах. Тога хищным движением осматривает овощные полки с другой стороны, неспешно подходя ближе, и с каждым шагом становится все реальнее и объемнее, как внезапно вылезший из-под кровати монстр. Вламывается в личное пространство, с интересом заглядывая в лицо, и касается щеки кончиком носа. Ее запах окутывает Очако — забивается в ноздри, проникая в разум, заставляя заново проживать одно и то же, будто проклятый день сурка. Тога кладет руку на ее пояс, большим пальцем очерчивая старый шрам под футболкой, у самого пупка, и ласково шепчет на ухо: — Давно не виделись. Надавливает, вырывая у Очако резкий вдох, и замолкает. — А я ведь была в тебе, Очако-чан, — интимно шепчет она. — Жестоко даже не поздороваться после всего, что между нами было, не считаешь? Очако трясет, как от холода, и она не может пошевелиться — ни убежать, ни отодвинуться, не получается издать ни одного звука. Ужас перехватывает горло, сковывает по рукам и ногам, как во сне, только сейчас это — настоящее, и помощи ждать совсем неоткуда, она не проснется в своей постели. Чужие руки ползут выше, оглаживают талию и ребра, и Тога хихикает. — Ты изменилась, Очако-чан, — весело начинает она, пошло скользя ладонью по груди. Пальцы гладят открытую ключицу, касаются отросших волос и беззащитной шеи. — Раньше была смелее. Она прижимается ближе, проводит губами по уху и шумно втягивает носом воздух. — Пахнешь страхом. Боишься меня? Слова отрезвляют, как хлесткая пощечина. Очако вздрагивает, приходя в себя, и сразу пытается перехватить ее запястья. Застывает, так и не поймав — в живот вдруг упирается что-то тонкое и твердое. Туда же, куда и в прошлый раз, на последней битве. В которой Тога Химико умерла, сгорев в пожаре, а Очако — вместе с ней. Уехав в больницу с психологической травмой и ювелирным ранением, не задевшим ни один внутренний орган. «Удивительно, — сказал ей тогда врач. — Вам очень повезло». Очако знает, что это было не везение. Очако помнит прощальный поцелуй с металлическим привкусом и жадные кровавые следы на собственной шее. — Ты должна была там умереть, — почти рычит она, поднимая руки и сжимая хрупкие плечи. Тога улыбается, глядя ей в лицо своими невозможными глазами. Давление на шрам становится сильнее. Очако не смотрит вниз. Тога шепчет: — А ты должна была жить. Я же обещала, что мы увидимся. И продолжает громче — буднично, будто они говорят о погоде: — Слышала, ты больше не герой. — Какая разница? — гневно спрашивает Очако. — Я все еще могу заставить тебя сесть в тюрьму, ты… Тога хмыкает. — Посмотри вниз, Очако-чан. Очако не хочет ей верить. Не хочет с ней разговаривать, не хочет смотреть — но липкий холодный страх, от которого она не может избавиться уже несколько лет, рядом с ней уступает под наплывом ярости. И, почему-то — горькой, застарелой обиды. Она медленно опускает взгляд, ожидая увидеть знакомый нож, а видит банковскую карточку и край пластиковой корзинки. В которой лежат чай, печенье и минералка. Очако моргает. — Я давно отошла от дел, Очако-чан. — Тога отстраняется, машет в воздухе пальцами, изображая нечто эфемерное. — Скучно, конечно, но что поделать. Лига развалилась, я чудом выжила, и больше нет никакой Тоги Химико. В ее голосе мелькает что-то странное и непривычное — как глухая тоска по чему-то важному. Она театрально вздыхает и качает головой. — Ты же безумна! — вырывается у Очако. — Что ты вообще здесь делаешь, ищешь очередную жертву? — Как грубо, Очако-чан! Я в восторге, скажи так еще, — хихикает Тога. Снова прижимается, обхватывая ее руками за шею. Насмешливо смотрит в глаза. Очако понимает, что такого тесного физического контакта у нее не было ни с кем — с того самого дня. Чужое общество казалось невыносимым, но Тога будто бесцеремонная змея — обвивается вокруг, кладет голову ей на плечо, почти вешаясь в объятии, и печально сетует: — Если тебе так интересно, то я даже пью таблетки. Стараюсь никого не убивать. А иногда так хочется… Почему-то прикосновения не вызывают отторжения — именно ее, живого кошмара, корня всех проблем. Очако перестает понимать сама себя. Наверняка со стороны, на магазинных камерах, они выглядят как старые подруги, встретившиеся случайно после долгой разлуки. Или любовники… Несмотря на весь этот мирный вид, Очако чувствует — от Тоги так сильно веет опасностью, что все инстинкты вопят, умоляя бежать как можно дальше. Пока есть силы, пока она может двигаться, пока горячий гнев разгоняет кровь в венах, не давая застыть испуганной мышью. Но Очако не хочет убегать — в кои-то веки. Со страхами нужно бороться, как советовал психотерапевт, и она решительно отодвигает Тогу от себя, обхватив ладонями тонкую талию. Та утекает сквозь пальцы, выскальзывая из рук, словно мелкий песок, и говорит: — Ты больше не герой, Очако-чан, тебе незачем меня ловить. А мне незачем тебе вредить. Давай подружимся. Она демонстративно делает два шага назад и разводит пустыми руками, придерживая корзинку на локте. «Смотри, — будто говорит весь ее вид, — я безоружна». Очако знает, что вся Тога Химико — опаснейшее живое оружие, которому самое место за толстыми стенами Тартара. Но Тоги Химико не существует, она умерла в пожаре пять лет назад, утащив с собой героя Уравити. Та хитро прищуривается и растягивает губы в улыбке, рассматривая ее совершенно бесстыдно — по крайней мере, Очако на мгновение ощущает себя голой под галогенными лампами. — Вкусно выглядишь, Очако-чан, знаешь? Красивое хищное лицо раскрашивает румянец, растрепанные каштановые волосы лезут в глаза, и Тога небрежным жестом их откидывает. «Покрасила», — внезапно думает Очако с легким оттенком сожаления. Она завороженно наблюдает за представлением, каждую секунду ожидая подвоха, а внутри складывается из осколков мозаика чего-то давно забытого, снова становясь целой. Та разбитая часть ее «я», что пять лет состояла только из невыносимого страха. И вот оно — его воплощение. Очако ловит себя на том, что делает шаг вперед. Тога понимающе усмехается, кивает и тянется к карману. Очако не успевает отследить движение — настолько быстро та может двигаться, когда на самом деле этого хочет — и в руках у нее поблескивает что-то металлическое. Тога взмахивает пальцами, Очако рефлекторно ловит брошенную вещь, и через секунду ошарашенно рассматривает розовую кошечку на связке из двух ключей у себя в ладони. — Что это? — удивленно спрашивает она. — Наверное, твои ключи, — пожимает плечами Тога. — От квартиры рядом. Дом тут, за углом. Она как-то смущенно переступает с ноги на ногу, отворачивается и продолжает себе под нос: — Здесь мало приезжих молодых специалистов. Сомневаюсь, что это может быть кто-то еще, кроме Очако-чан… У Очако не получается оторвать шокированный взгляд от розовой кошечки. — Обещаю быть паинькой, — счастливо тянет Тога, оглядываясь через плечо. — И присмотреть за тобой. Очако делает еще один неуверенный шаг, затем второй и третий, пока не догоняет ее. Происходящее кажется невозможным сюром, дурной фантазией, но она впервые за целых пять лет не чувствует на шее привычной удавки страха. Если нужно бороться со страхами, преодолевая их, то почему бы не попробовать пожить рядом со своим персональным кошмаром? — Давай купим торт и нормально познакомимся, Очако-чан, ты же совсем меня не знаешь, — ласково шепчет Тога, перехватывая корзинку. — Тут как будто другой мир, ничего нет — ни героев, ни злодеев, одни старички и горы вокруг, ску-ко-ти-ща… Психотерапевт как-то сказал: «За каждым страхом стоит желание». И сейчас Очако очень хочется просто слепо поверить, пойти следом — в неизведанное, словно Алиса за белым кроликом. Перешагнуть через себя и прошлое. Узнать больше, прикоснуться к ужасу. Забыть. И начать, наконец, новую жизнь.