Ночи в Руконгае холодные

      Под тонким и дырявым одеялом тесно, жарко и совсем неудобно. Рукия спит совсем вплотную, шумно сопит, уткнувшись в плечо Ренджи. Он видит, как её ресницы дрожат от беспокойного сна, и едва-едва удерживает себя от того, чтобы тронуть её щёку, успокаивающе поглаживая.              Рукия никогда не спит слишком крепко, всегда готова вскочить на ноги при малейшем шорохе. И жмётся так крепко, что у Ренджи не хватает сил противостоять. Он обнимает её за плечи поверх драного одеяла и горячо дышит в макушку.              Ночи в Руконгае холодные.              У Ренджи много недостатков. Он вспыльчив, непоследователен и постоянно проигрывает.              Проигрывает в гонке за звание лучшего ученика класса, проигрывает в знаниях, проигрывает даже в собственных чувствах. Слишком труслив, чтобы признаться, сказать откровенно, считая, что сейчас — не то, нужен подходящий момент. А когда он настаёт, и Ренджи чувствует себя на вершине, когда он наконец в выигрыше — у него есть отличный повод дать обещание о лучшем будущем, он снова проигрывает, чувствуя давящую реяцу в тесной полутёмной комнате и печальные глаза, которое просят не одобрять согласия.              И Ренджи снова проигрывает.              Ночи в Руконгае холодные.              Ренджи думает об этом, когда застревает там во время очередной миссии. Только ему и одеяла теперь не нужно. Он смотрит на тяжёлый небесный свод, усыпанный звёздами, и думает, когда в их жизни всё пошло не так. Когда они выбрали не ту дорогу?              Когда решили стать шинигами? Но ведь это и сейчас кажется самым верным решением выжить, стать хоть немного полноценнее, а не перешагнуть черту в попытке найти еду.              Сейчас ему в плечо не сопит Рукия, не греет его своим дыханием и маленькими руками, способными постоять за себя уже тогда. А Ренджи так мутно и тошно, и лёгкие разъедает тоска воспоминаниями и мыслью, что раньше было лучше, ближе, трогательнее и теплее.              Ночи в Руконгае холодные.              А Ренджи выть на луну хочется. Он и воет. Стоит на вымокшей от дождя земле и воет в голос, уткнувшись лицом в землю. Часто дышит и не может сглотнуть, в горле слишком сухо, хоть лижи сырую траву под коленями.              Простить себе чью-то смерть сложно, смерть Рукии, которую он привёл сам в Сейретей — непозволительная роскошь, которую он не позволил бы себе даже под смертной казнью. Он и правда готов встать под огонь Соукиоку, расправить руки и смело заслонить её собой, плюя на клятвы и кодекс Готей.              Это несправедливо, неправильно, унизительно, что он просит кого-то, кто знает Рукию так мало, но уже бежит за ней на край света. Это снова так трусливо и отвратительно, но Ренджи не чувствует в себе сил сражаться. Ему не хочется сдаваться, но изо рта рвутся только хриплые просьбы вперемешку с отчаянием.              И полные недоверчивого счастья глаза Рукии он никогда не забудет. Взгляд, направленный не на него, на того, у кого хватило духа взобраться поверх голов на плаху и уничтожить её, сдерживая обещание и позволяя Ренджи чувствовать облегчение, но не избавляя от чувства вины.              Ночи в Руконгае холодные.              Но дыхание у Рукии такое же горячие. И руки тёплые, ласковые, медленно и заботливо перебирающие его волосы, возвращая на многие года назад. Ренджи шепчет что-то, обещает больше никогда не оставлять и дышит, так часто дышит, уткнувшись в хрупкое плечо, обнимая и не веря, что почти позволил отобрать у себя Рукию навсегда.              Рукия понимает, улыбается лишь уголками рта и касается взмокшего лба губами. С тихим смехом просит Ренджи перестать, дует в ухо совсем, как в детстве, и послушно валится на пригретую солнцем за день траву.              Сейретей где-то далеко позади, шумные улицы густонаселённых районов — тоже. Над ними ясно-звёздное небо, внутри наконец-то отпускающая тяжесть и давно не выполненные бесполезные обещания. Впереди — не молчаливые приветствия на тесных улицах и тут же отведённые в спешке взгляды.              Ночи в Руконгае холодные. А извинения самые искренние.