Паллиатив

      Паллиатив — это средство, временно снимающее боль и/или симптоматику болезни. ***       Омеги — это целый класс общества. И дело не в деньгах и родословной. Они просто другие. Им большее прощается — хрупкие они и слабонервные. Им большее запрещается, но так же на слабости закрывают глаза. Ты только улыбайся мягко и обворожительно, следи за тоном и стань примерным родителем.       Женщин мало. Они беты, как правило. Славные, уравновешенные, освобожденные от инстинктов и животной сущности своего организма. Счастливые.       Гамм ещё меньше. О, их и нет считай. Эдакие иностранцы, иноземцы. Интересные обществу и привлекательные. Высшая ступень эволюции, дающая людям шанс на обход демографического кризиса.       Китти гамма. Не падает на колени перед омегами, не валится в обморок для альф, не подыхает от любви ко всяким «истинным». Работает, давя собственный эклектичный запах лаванды, перечной мяты и влажного асфальта глушителями, дерет глотку блокаторами и называется бетой. Ей не верят. Ничто не перебивает запах. С виду — омега. Присмотрись… альфа (!). Принюхайся. Омега. Учуй ярче, внимательнее. Альфа? Но это не мешает работе. В силу характера, никто не вылизывает липким, омерзительно-теплым взглядом. Она просто расследует убийства. Пахнет кровью.       Шерлок Холмс альфа и это смешно, считай, ошибка. Бета же! Не вьётся за омегами, даже не смотрит в их сторону. Только с превосходством, как и на любых других людей. Нет у него истинного. Нет и не будет. Слава метафорическому плоду человеческого страха перед ответственностью — Богу. Он не реагирует на эти бессмысленные колебания пудровых, цветочных ароматов простых как лист бумаги, которые не «обволакивают» и уж тем более не интересуют. Они «моно» и очевидные до того, что в них упираешься как в стену и даже не задумываешься. Его влечет лишь одно — запах крови на месте преступления.       У Чешир стальные глаза. Или стеклянные. Или ртутные. Чугунные в редких случаях. В памяти печатью остаётся металл. Холмс пахнет дорогой шерстью, обработанной и вытканной, солью, древесиной и железом. Так пахнет кровь. Так металл оседает и в легких.       Это издевательство. Китти ведёт оживленный диалог, а если честно, то монолог с Лестрейдом, игнорируя фыркания Донован и Андерсона, излагая домыслы о последнем преступлении. Шерлок добавляет от себя изредка, ведь коллега говорит за обоих, умолкает на совсем, когда грудь вспарывает перец и дождь. Это первые, локальные ноты, ещё не облеченные в более мягкую свою форму — лаванду и мяту. Чуть самодовольная улыбка сменяется тонкой линией и сведеными бровями. Чешир споро вздирает рукав, косясь на часы. Тринадцать часов с крайнего приема. Она забыла о блокатарах, действующих всего двенадцать. Нужно добраться до новой упаковки, дома. Кутается в пальто и синий шарф, дышит через раз, ведь тем самым может выдохнуть в пространство кабинета ещё больше собственного запаха, самой своей сути. Весь Скотленд-Ярд — муравейник из альф, которые медленно давят остальных. Девушка бросает сбивчивое «Недоразумение» и одними губами «чертовщина».       Совершает бегство. ***       Не гамма она и не бета. Омега. Омега с запахом альфы, характером альфы, нравом альфы. Пускай ей даже дали классификацию «гамма». И течка решила начаться именно в кабинете Лестрейда — альфы, Шерлока — альфы, в обществе кретинов сержанта и криминалиста. «Вот и попалась».       В таксисты берут только бет во избежание неприятностей и за это девушка готова молиться на Терезу Мэй. Она не понимает от чего так плохо, почему кровь в артериях колотится как кипяток. Не тот шарф… она в шарфе сыщика. Запах въелся в её собственное пальто, кожу, шею. Хуже всего то, что он маячил перед носом всё это время, а теперь не вымывается. Китти позабыла о блокатарах, спеша в ванную: стереть кожу до посинения, но смыть с себя Шерлока.       Сосуды расширяются, затрудняя дыхание, затрудняя вообще всё. Головокружение, боль в желудке, внутренности связали в узел. Вот так она это чувствует. Ничего сладко тянущего. Никаких бабочек в животе. Дешевая метафора, а на деле — ссохшиеся легкие, лихорадочно дрожащие руки, температура и повышенная влажность. «Мокрый как лягушенок». Чешир никогда больше так не насмехалась над омегами, когда вышло, что она не бета, не альфа и едва ли гамма. Это страшно. Голова даёт сбой, ключи от рассудка перехватывает какой-то безумец, заводящий мотор и мчащийся в бетонную стену. Педали в пол, но ледяная вода в который раз бьёт по спине. Девушка жмурится не от холода — привыкла. Она клянёт себя за то, что чувствует это. За то, что не может унять желание эту болезнь, которая нежно, шалея сжимает в длинных пальцах позвоночник и тянет на себя.       Ванная не помогала никогда, никогда и не поможет. Девушка зачесывает влажные волосы назад, надевает плотный шлафрок, вздирая лацканы, заматывая пояс в три раза и трет шею полотенцем — ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЗАПАХА ШЕРЛОКА.       Эта въедливая дрянь стоит в гостиной. Он нервно сжимает спинку кресла, хотя лицо всё такое же… каменное. Чешир держится за дверной косяк только бы не рухнуть. Шлафрок мужской и это бесит. Запах будто от двух людей сразу. Запах от омеги и альфы. И это. Так чертовски. Нервирует. — Чей халат? — первым отмирает сыщик. — Мой, — девушка запахивает воротник так остервенело, что тот вот-вот задушит.       Много усилий уходит на то, чтобы не сорваться с места и не разодрать этот халат. Собственник. Детектив не животное и не насильник, уж тем более. Просто идея — наблюдать за Чешир, чей запах и без того сеет сомнения, а теперь ещё и одежда — Холмса не приводит в восторг. Лучше уж его халат, чем этот. Пускай, даже девушка сама его купила и носит единолично. Плевать. На всё и сразу. Нужно затаить дыхание и прогнать, пока не прогнил сам. — Уходи. — Ладно.       Двери в спальни захлопывают оба, прячась друг от друга. Переждать. Просто не приближаться, дышать впроголодь, но переждать этот коллапс. Осознание пришло сразу, но его схватили за горло, задушили и бросили в угол, пнув под ребра. Так не бывает. Истинные — это отговорка животных, зовущихся людьми, которые не в состоянии держать в узде даже собственное тело. Сыщик уверен. Сыщики уверены.       Холмс отсиживается в спальне, носится по городу как ошпаренный, даже взял моду изучать вагоны метро до мельчайших подробностей. Китти же третий день не ступает за порог своей комнаты. Только ненадолго и только тогда, когда детектива нет в квартире. Предварительно промораживает спальню ветром самой холодной зимы, которая когда-либо спускалась на Лондон пеплом нескончаемого снега и замороженными фонтанами. Это отбивает запах, который она пленит в слоях одежды. Это почти помогает.       Это нисколько не помогает. Сыщик поворачивает ключ в скважине, воздух уже всколыхнулся. Это ничего не значит. Холмс не чувствует ментол на языке — это никотин, лаванда не пускает корни из глотки в самый желудок — это элементарный голод, запах нескончаемого дождя, барабанящего по асфальту — это извечный запах Англии. Это просто рецепторная память. Не более. И то, что они снова столкнулись в квартире — тоже не более, чем взглядом мазнуть. Но, чёрт, как отвести глаза? Секунда проходит, а тело подсказывает, что сутки, а тело скребет ногтями по каминной полке, и это идиотское, своенравное, безвольное тело делает шаг навстречу, отпугивая, шепча одними губами «беги». Бегут оба, бегут в спальни и снова запираются. Валятся с ног, опираясь на стену. Почти чувствуют тепло чужой спины собственной спиной сквозь обои, кирпич и арматуру. Вибрирующий вздох в горле тоже чувствуют. Это же самое тело вообще стало чрезмерно чувствительным. И они пахнут голодом. Лавандой, текстилем, кровью и голодом. Железом, а не кровью. Ещё не кровью. Они не в ярости, но то самое шалеющее уже вонзило когти в лёгкое и сжало. Голодно. Чешир осоловело, а Холмс голодно впивается в губы, срываясь, отчитывая за четыре дня мучительного заточения, но тут же отталкивает, как и девушка. Пятятся и разбегаются. Ждать. Не подходить, не вдыхать глубоко, не закрывать окно, прячась от судорожного мороза, переждать этот кошмар.       Не дождались. Воздуха не хватает и Китти делает вдох. Её ведёт. Его ведёт. Тяжелое дыхание, рваное, жадное, как руки сыщика, прижавшего к себе, уткнувшегося в макушку, избавляющего от одежды. Нет сил сопротивляться. Они и без того сделали невозможное: отгородидись почти на пять дней, живя в одной квартире, защищённые друг от друга только лишь стеной. Инстинкты. Они такие же животные, как и те, на кого смотрят свысока. Ненавидят друг друга, ненавидят самих себя. От того губы жесткие, грубые, нетерпеливые. Немые. Своеволие аукнулось им безмолвием. Чешир едва ли когда-нибудь позволит себе заговорить снова. Контроль над телом перешел все границы: адреналин, температура тела, пульс сходят на нет. Качает головой, не отводя глаз.       Не смей. Не смей касаться меня так. Не позволяй касаться тебя… ***       Дождались. Просидели друг напротив друга несколько часов, вдыхая, приучая тело к этому новому раздражителю. В полуобморочном состоянии беседовали, всё же рассцепив челюсти. Это нездорово — то, что гамма и альфа хотят надышаться друг другом, делают это, но не приближаются, не смешивают запахи — это не правильно. Это противоестественно. Глаза щиплет от этого желанного… смрада. Это не более, чем какафония ароматов. Мерзкая смесь, бьющая по центральной нервной системе. Бьющая ещё сильнее потому что пальцы невесомо, опасливо касаются кудрей. Только кончиками. Чуть глубже, зарываясь уже пятерней, навсегда помечая себя как клятвопреступника. Чешир это больше не волнует. Она знает, что Шерлок плевать хотел на здравость рассудка. Он балуется наркотой, а это значит, что его едва ли волнует перспектива появления новой потребности — гаммы. И Китти точно знает, что сдержанность сыщика — это для неё. Потому что у неё нет ценностей и вообще ничто уже не задевает, кроме единственного «бзика» — собственное тело. Контроль разума над плотью. Нельзя это потерять. И всё же убивает именно «падение». «Приземлившись», Китти наплевала бы на собственное идиотство, но пока… пока, она стоит на краю пропасти, держась за рубашку детектива. — Если ты не оттолкнешь меня, не скажешь хоть слова против, — мужчина касается кончиком носа края воротника Чешир, вдыхая, — я буду вынужден принять меры, — чуть задерживается у бьющейся артерии, словно бы выжидая толчка в грудь, — не в Вашу пользу, — последнее предупреждение. Он невероятно резво сменяет «Вы» на «Ты» и от этого не легче. И то, и другое держит на определенной дистанции, однако же одно ближе второго. Это сбивает с толку. Чешир неосознанно склоняет голову влево, открываясь. Холмс скользит по шее дальше, не прерывая вдоха, получая избыточное количество чужого запаха. Уже Не чужого запаха. Касается сухими губами горла и это не поцелуй. Это топографическая разведка. Он слышит как тарабанит сердце Китти. Живое… он точно знает, что девушка дышит короткими сокращениями легких. Пульс легче остановить, чем восстановить…       Путь заканчивается у того же самого воротника рубашки, только с противоположной стороны. Чешир не знает, что ноги подкосились ещё минуту назад и её заботливо придержали под лопатками, опуская на рабочий стол. — Как выбить из Вас упрямство? Это риторический вопрос. Шерлоку уже всё можно. У Шерлока гамма уже давно в полном распоряжении. Китти понимает, что поздно противиться не тогда, когда голос сорвался с цепи, не тогда, когда детектив перехватил его поцелуем. Позже. Много позже. И всё же отголоски былого ханжества всё ещё заставляют нашептывать лживые отказы, пока сыщик выцеловывает родинки на плечах, ключицах, снова горле. — Не… — что «нет»? Девушка сама не знает. Холмс лишь на мгновение оторвался от своего занятия, а Чешир уже рефлекторно тянет его на себя. — Что «Нет»? — озвучил мужчина. — Это не честно, — жалобная просьба продолжать никогда не прозвучит в этой квартире. Это наводит на мысль о том, что однажды необходимо взять Китти вне дома, смутив до немоты. Но это позже. Это тогда, когда его девочка привыкнет, освоится в этом новом увлечении. — Действительно, — Холмс улыбается этой своей идее, улыбается Китти.       Руки вынимают ремень девушки, избавляются от брюк, тянут за галстук на себя. Стон надламывается и это на руку Чешир. Ей не должно быть приятно от того, что тонкая полоска ткани душит, ей не должно быть приятно от всего этого. Холмс считает иначе и, в отличие от Китти, он не лжет. Ослабляет галстук, стягивая рубашку с девушки и затягивает снова. Он оставит его. Чешир хотелось вымучить до слёз.       Сыщик опускает ладони на бедра Китти и чуть разводит чтобы оказаться ближе. Ближе некуда. Это невыносимо и непристойно. Это кощунство, и будь у Чешир возможность говорить без дрожи, без просьбы в голосе, она бы так и назвала то, что Холмс садится на колени перед ней и этого много. Ей слишком много и её не хватит. В мире, где берут своё быстро, без расстановки и подготовки, это было слишком даже для Шерлока. Но он смотрит Китти в глаза. Не на искусанные, а от того вишневые, губы, не на обнаженное тело, не подчиняя и не порабощая, а в глаза и с намерением. Намерением не иметь до тех пор, пока не надоест, а с целью раскрутить на эмоции, создать для омеги гаммы отдушину в мире, где она скована по рукам и ногам собственными же ограничениями. Девушка почти сдаётся, снова зарываясь пальцами в кудри сыщика, тот в ответ тянет последнюю преграду между собой и Китти вниз, избавляясь от бесполезного сейчас белья. Ступор Чешир позволяет ему потянуть девушку на себя, касаясь языком промежности. Пальцы сжимаются на темных прядях, не причиняя боль, а ища опору. Китти нервно сглатывает, жмурится, глуша стон ладонью. Тело пробивает мелкая дрожь — детектив проводит языком жадно, щедро, слишком медленно и заканчивается это слишком быстро. Целует бедро, целует колени, сменяя язык пальцами длинными и до безобразия музыкальными, ведет второй ладонью под ребрами, снова касаясь губами слишком точно, невыносимо хорошо. Чешир умоляет себя заткнуться, не стонать в голос на радость наглецу-сыщику и не может, всхлипывая. Пальцы задевают что-то чрезвычайно чувствительное и не щадят, продолжая, потому что Китти дала это понять. Её вскидывает в руках детектива. Это только пальцы, это только губы… — То ли ещё будет, — будто в ответ на эту мысль девушки, говорит мужчина, целуя чуть ниже груди, сгибая пальцы и добавляя ещё один, двигаясь в ритм бешеного пульса Чешир. Тело словно прошивают леской, ограничивая движения и вот эту самую нить выдирают, вместе с остатками самообладания, упрямства и стоном в плечо Шерлоку. Девушку потряхивает. Чем она заслужила эту нечеловеческую долю электричества — удовольствия? Холмс уже давно на ногах, ближе прижимает к себе Китти. Восхитительно расхристанную Китти: со всё ещё тугим галстуком на шее, рукавом рубашки на одной кисти с немного растрепанными волосами и пустотой в голове, которую скоро заполнит истерика. Нет. Так легко гамма не отделается. Детектив просто не выдержит и в следующий раз не проконтролирует того, что сделает с телом этого… ребенка? Поэтому, пока терпение уже лопнуло, но ещё фантомно удерживает на здоровом расстоянии от «взять, не заботясь, не думая, желая», сыщик проводит пальцами по болезненно-чувствительным соскам, снова принимаясь целовать там, где нервные окончания особенно резко реагируют на прикосновения. Китти уже не сопротивляется, уже поддатливая и почти послушная. Когда, галстук начинает душить очередной стон, Шерлок мягко тянет его на себя.       Чешир не знает, что её ждёт, не знает зачем нужна сыщику. Слишком умная девочка и слишком глупая, необученная, неосведомленная. Это первый раз. Это последний шаг на встречу падению. Холмс складывает её ладони к себе на плечи и расстегивает пиджак, избавляется от рубашки, брюк, белья. Девушка держит руки навесу, зная, что это последний бастион обороны, который она вот-вот сдаст.       Уже сдала.       Уже сжала тело Шерлока коленями.       Уже осознанно подставляется под губы.       Холмс поддерживает бедро гаммы, снова касаясь чувствительной плоти чрезмерно точно. Глаза в глаза, но он не входит, не предоставляет Чешир обещанное. Дразнит. — Мистер Холмс… — в любом другом случае альфа и не разобрал бы этого обращения, но сейчас он готов воспринимать только жалобное хныкание, только просьбы, — пожа…       Это «пожалуйста» застряло в горле, когда детектив подался вперед, заполняя Китти, выбивая воздух из легких. Она стонет тихо, протяжно, беспомощно. Своенравная, жесткая детектив безнадежно цепляется за руки, спину Шерлока, умоляя молча, умоляя словами. Пальцы выкручивает и очень хочется сбежать потому что она вовсе не прочная. Впервые в жизни, Чешир боится, плачет, просит о помощи. О какой помощи? О той, которую Холмс ей любезно оказывает, задевая ту чувствительную точку каждым толчком или о пощаде, которая заключается в том же самом? Альфа усмехается на этот скулеж и мычание, удерживая Китти на грани всякий раз, когда узкие стеночки обхватывают чересчур туго, предвещая скорое падение и девушка уже готова убить детектива, когда тот отстраняется в очередной раз, пытаясь двигаться самостоятельно. — Шерлок! — недовольно и капризно. Холмс имел бы её на этом самом столе безо всяких фокусов, но ради почти детского «немедленно и сейчас же» можно постараться. Можно довести Чешир до слёз.       Он двигается так неторопливо, так издевательски правильно, что Китти снова пробивает тремор. Кровообращение нарушено и конечности немеют, пальцы на ногах поджимаются от каждой фрикции. — Чего ты хочешь?       Вот что ему нужно. Холмсу не хватило того, что Чешир едва ли не вымаливала о пощаде? Только немой просьбой и всхлипами, но всё же. Один точный толчок и девушка вскрикивает. Ребра могут не выдержать, позвоночник трещит. — Шерлок, пожалуйста!       Вот теперь обоим нечего терять. Китти жадно прижимается к сыщику, насаживаясь самостоятельно. Дорвалась.       Дорвались. Первой сдалась Чешир и Холмс за ней следом.       Он не отстранился, когда всё закончилось. Не бросил на столе как использованный инструмент. Не потому что они истинные. Таких не бывает. Не от какого-то идиотства, вроде так называемой «любви». А потому что гамма Китти или омега, у детектива на её счёт намерения. Намерения стать паллиативом.