голоса Шеньчженя

Минхао поджимает губы, хмурится и зарывает ноги еще чуть глубже во влажный песок. Холодная морская вода кусает парня за пятки и брызжет ему в лицо то ли разгневанно слюной, то ли пеной. Китаец сидит и смотрит на черную нитку горизонта, которая предвещает неслабую тряску на эту ночь - вдарим шторм в этом Шеньчжене! Нынче погода не жалует и не жалеет Гонконг, а всю задницу на себе терпит Шеньчжень. И Минхао. Ветер начинает забираться под свитер, а Минхао думает, и думает он преимущественно матом. Джун сонный и немного опухший от недосыпа прям очень по-китайски безглазый идет следом за своей собачонкой, которая вприпрыжку несется по песку, пытаясь то ли ускорить своего хозяина, то ли вырвать у него из рук шлейку. Со стороны человека с хроническим «я уже спал в этом месяце» это больше кажется, что ветер подхватил собачонку и совершает попытки унести ее к Великому Гудвину. Впрочем, если дергается, значит на поводке, об этом Джун не думает. Упорно думается о том, что он хочет спать, завернуться в толстенное одеяло на тонком татами, свернуться калачиком и проспать еще пару месяцев. А не вот это вот все. «И на что, сука, мне приебалось здесь поглазеть? На объебаных Гонконгцев? Или на этих восхитительных полудохлых хуёв на ножках?» Джун фыркает на услышанные слова - сквернословить, да еще и так громко в общественном месте! «Блять, и то есть я все свои сбережения и единственные в месяце выходные потратил на эту сущую ебанину?» Джун закатывает закрытые глаза и неодобрительно хмыкает на голос, звучащий чуть ли не в самое ухо. «Господи, заткните этого придурка.» «Анус себе заткни, мудак.» Джун титаническими усилиями поднимает веки и косит на сидящего промерзшего подростка в нескольких метрах от него. Очень хочется сейчас подойти, окунуть этого пацана лицом в песок, чтоб хотя бы так занять его рот на какое-то время, но Джун то ли с шаолиньскими монахами скорешился и познал дзен, то ли просто воспитан так неплохо, что только про себя слишком громко думает, что эта малолетка себе сама анус будет затыкать своим же языком, если не прекратит материться посередь пляжа. На несколько секунд повисает гробовая тишина, а глаза Минхао округляются. Джун доволен собой и почти улыбается, но только спустя полминуты до него доходит, что ни разу за это утро он рта своего не открывал. «Пиздец.» «Закройся.» Джун радуется. Ведь на разговоры мысленные уходит намного меньше сил физических.