её маленькая.

славится коё озаки тем, что выглядит и ведёт себя как блядь. знаете, независимая такая, у матушки бунтарка, в целом — элитная проститутка, которая обеспечена расчудесными подарками действительно статных людей. её плечи можно обвить одной рукой, у неё прекрасная осиная талия, а ножки, самые тонкие, скорее всего, длинные такие, аккуратные. острые линии лица, её пышные от природы губы всегда накрашены шалавской красной помадой, как самые тюльпаны, вон там, во дворе. коё озаки за последние три года изменила двадцать две машины, десять их который сама разбила; наверное, уже и забыла. две черненькие, как и просила, три бирюзовые, восемь гранатовых, две еще каких то; сама и не помнит. пока что никто не смог устоять её красоте и алым, как божье счастье, щекам, которые такими являлись из-за дорогого вина, или, может быть, хорошего пива. виина зовет ее 'жалкой', 'несчастливой', чтобы мало ли, не подумали ещё, не осудили. озаки живёт за чужой счет, ест в самых роскошных ресторанах, прямо как её новое виноградное платье, также, подаренное каким-то магнатом. знаете, пышное такое, действительно дорогое, с привлекающим декольте. да, грудь у неё тоже прекрасна, бог наградил, коль существует. виина знает её другую, настоящую. не знает, честно говоря, но почему то уверена, что именно та тёплая, домашняя, такая маленькая и сладкая коё, является заядлой. только для неё, единственной. та самая, которая боится спать, если уж выключен свет; та самая, которая ловит тараканов с криками-сиреной 'помоги'; та самая, которая не может выговаривать сложные слова, ведь язык заплетается. бишамон становится неистово хорошо, когда утром, где-то на кухне, эта самая малышка, нагло таскающая её ночную рубашку; возможно и лифчик — стоит у плиты и шугается, потому что пугливая, не ожидающая. отстраняется вдруг куда-то назад, прямо в живот блондинистой, которая тут же обнимает её за ту самую осиную талию и проводит рукой куда-то вперёд. 'ну ты что, глупая? я из-за тебя палец обожгла маслом', — и чуть было не заплачет; выжидает чертовка, пока поцелуют, чтобы не "бо-бо". а виина что, против? она целует изначально ту самую точку, куда брызнуло то злосчастное вещество, а потом проводит этой самой маленькой ладошкой по собственной щеке, приближаясь к обладательнице прекрасных розовых волос. настоящий аромат которых также знает только виина. бишамон, которую коё так млявенько призывала 'биша', целуется мягко, долго. проводит языком по тем самым пухлым губам, которые без помады; которые видеть разрешает только ей, белобрысой. озаки ниже, ненамного, но достаточно, чтобы руками охватить её маленькое и тощее тело — она не раз говорила, что это генетика; никто не верит — прижимая к себе ближе, хотя, казалось бы, куда ещё. коё смущается, нет, не при помощи алкоголя, а лишь из-за маленькой мысли, что выглядит развратно. подумать только, так бы выразилась виина. 'ты сегодня такая безобразная', — и смеется, знаете, мило так, привычно, скорее даже заразительно, но сразу же получает куда-то в щеку. да, да, не поверите, той самой маленькой ручкой, бархатной такой. озаки огрызается, мол, сама такая, сама развращаешь, но позже смеется, по-детски вовсе, завораживающе. славится коё озаки тем, что выглядит и ведёт себя как блядь. знаете, независимая такая, у матушки бунтарка, в целом — элитная проститутка; повторяемся. но только виина знает, какой на вкус утренний кофе, который делался маленькими ручками, с, возможно, блестящей улыбкой на лице. коё озаки изменила двадцать две машины, но, чувствется, никогда не найдет замены любимой.

'биша, ты такая дурная, но я, кажется, слишком сильно тебя люблю?'