Уик-энд

У Эша, как лидера молодежной банды, всегда преступно мало свободного времени. Он только и делает, что участвует в разборках и остужает пыл своих ребят, когда нужно. В более-менее разгруженные вечера американец практикуется в стрельбе и читает «Нью-Йорк таймс». А за последний год к списку рутины добавляются попытки выжить, исследование «банановой рыбы» и, его самое любимое, общение с Эйджи. С Окумурой хорошо. И теперь Эш смотрит с ним фильмы по телевизору или гуляет по шумному Нью-Йорку — наверное, единственные наполненные радостью моменты после детства, проведенного с братом. В этот раз они очень цивилизованно определяют, кто будет решать, куда пойти, — подбрасывают монетку. Выпадает мемориал [1], на который поставил Эйджи, так что Эшу остается только тихо вздохнуть (не очень-то и недовольно на самом деле) и следовать за ним. Сперва они идут в игровой центр. Здесь толпятся дети, здесь ярко и душно, но зато Эйджи тут как рыба в воде: ловко перемещается между мигающими автоматами и галдящей ребятней, выискивая игру себе по душе. Он замечает одну вещь, на которую спустил кучу йен в свое время. Окумура предлагает Эшу поиграть, любезно объясняет для него правила и некоторые тонкости управления. Сейчас Эйджи видит себя мудрым наставником, направляющим американца на истинный путь игры в «Dig Dug» [2]. Восемнадцатилетний Эш копается в подземелье, уворачивается от пламени зеленых драконов, сбрасывает на них камни и ловко зарабатывает бонусные очки. До этого американец чувствовал только скептицизм по поводу их похода сюда, но после пары игровых смертей Эш входит в раж и меньше, чем через пять попыток, Эш доходит до тех уровней, которые Эйджи и во снах не снились. Ученик превзошел своего учителя, Эйджи дал миру самое лучшее, что мог. Окумура смущенно краснеет и заикается, отказываясь от предложения поиграть, чтобы совсем уж не опозориться. Эш только плечами пожимает, и совсем скоро латинская буква «A» красуется на самом верху таблицы игроков. После игр они решают перекусить. У Эша сейчас денег столько, что хватит ему (а еще всем его детям, внукам и правнукам), чтобы всю жизнь есть лобстеров в ресторанах на обед и на ужин. Но Эйджи все равно тащит его в круглосуточную забегаловку, где хлопчатые скатерти в крупную клетку и разваливающийся музыкальный автомат шестидесятых годов. Окумура тянет американца за рукав в самый дальний угол. Хоть народа в закусочной совсем немного, но, как кажется японцу, за этим столиком немного уютнее, чем за остальными. Ржавые пружины некогда бархатного алого дивана (а ныне обшарпанного и бурого) скрипят, когда они садятся. Эйджи тянется за меню, которое, кажется, с начала открытия этого заведения совсем не менялось. Просматривает пожелтевшие страницы, поворачивается к Эшу, чтобы спросить его мнения насчет заказа, и застывает. Эш, по взгляду видно, напряжен. Всматривается в лица посетителей, но особенно долгое внимание уделяет официанту, кидает взгляд на мутные окна и скрипучие двери. Эш всегда ждет только худшего, как он сам однажды поделился с Эйджи, и продумывает все плохие исходы до мелочей. Он прокручивает планы по эвакуации, выбирая самый рациональный. Но даже так он надеется только на родной револьвер во внутреннем кармане своей олимпийки и на то, что Эйджи не поймает пулю в случайной перестрелке. Второго ну уж точно допустить нельзя, и Эш нервно кусает обветренные губы, на секунду представив чужое мертвенно-бледное лицо и пустые глаза. Эш начинает задыхаться в водовороте из страха и паники, но тут же выныривает обратно. Оказывается в полуподвальном помещении с замызганными шторами и рукой Эйджи на своем колене, мягкой и еще теплой. Окумура изо всех сил старается подавить зарождающееся беспокойство, пытаясь хотя бы со стороны выглядеть уверенно и надежно, это малейшее, что он может сделать сейчас для Эша. Но главное — никакой жалости во взгляде или действиях, иначе американец ощетинится, как дикая кошка, и с концами уйдет в себя. — Хочу панкейки заказать. Как ты думаешь, они тут вкусные? — ненавязчиво проводит ладонью по острому колену, пальцами чувствуя шершавый материал выцветших джинсов, и убирает руку. — За чем-то вкусным нужно было точно идти не сюда, — усмехается Эш, заметно расслабляясь. Эйджи рядом, почти под боком, и он, как обычно, по-детски наивен. И все веские причины для беспокойства понемногу начинают отходить на второй план. «Но с официантом все равно нужно быть поосторожнее», — думает Эш, перед тем как они делают заказ. На удивление, все довольно прилично. Тарелки и вилки даже вроде бы чистые, Эйджи довольно размазывает ягодный джем по еще теплым оладьям, а Эш в это время давится овощным салатом со слишком масляной заправкой. — Не хочешь попробовать? — проговаривает Эйджи с набитым ртом и указывает на свою порцию. Эшу, если честно, не очень хочется есть что-нибудь с чужих рук. — Нет, спасибо. Сам питайся своими углеводами, — резонно замечает американец, гоняя по тарелке лист шпината и выглядя при этом не очень счастливым и сытым. — Да брось, ничего с тобой не случится от одного кусочка, — шутливо поддразнивает его Окумура, но не видя никакой реакции быстро затухает. Громкое кантри заглушает разговор людей за стойкой, а с кухни тянет чем-то подгоревшим. Эйджи кажется, что он сейчас дома. Осталось в воображении заменить музыку из автомата на гул новостей с национального канала, кафе — на кухню их однушки, куда его мама каждый вечер поздно возвращалась с работы, но все равно готовила ужин для своих детей и собирала им бенто на завтра. Окумура запутался, не знает, что выбрать между рисом с рыбой и американскими оладьями с клубничным джемом. Если первое, то по-хорошему нужно заменить Эша на образы матери и сестры, но Эйджи этого делать почему-то не спешит. Окумуре больно разрываться между своей семьей и Эшем. Хотя тот тоже, на самом деле, его родной человек. Он успел им стать меньше, чем за полгода, пока они метались между американскими городами от одной перестрелки к другой. Но ежедневный риск жизнью —далеко не единственный фактор их сближения. Эш, видит, как Эйджи, задумавшись, подпирает щеку рукой, с минуту смотря на свою пустую тарелку. Американец тихонько ждет, пока тот не зажмурится и резко не встряхнет головой, как будто бы разом желая избавиться от назойливых мыслей. Эйджи твердо решает оставить все свои переживания в этой закусочной, слишком старой для их времени. Они выходят, расплатившись. Сворачивают в тесные улочки, где тротуар настолько узкий, что приходится идти, то и дело сталкиваясь плечами. Эш, обычно шарахающийся от людских прикосновений, чувствует себя очень даже комфортно, пусть и постоянно ощущая чужие выпирающие кости. Американец ни капли не удивлен. Окольными путями они выходят к парку. Эйджи выглядит потрясенным, говорит, что у Эша в голове запрятана карта Нью-Йорка (а еще множество других крутых вещей), и это отчасти правда. Минут через десять им удается найти свободную лавочку под кленом. Эш откидывается на деревянную спинку, довольно вздыхает и вытягивает длинные ноги. Американец одет в свободную белую футболку, джинсы, целиком не прикрывающие голень, и только красные конверсы выделяются ярким пятном. Эшу не нужно одеваться, как модель, чтобы ею выглядеть. В его волосах гуляет ветер, играет с позолоченными прядями. Светлые ресницы подрагивают, когда Эш жмурится из-за закатного солнца. Если приглядеться, то на носу и щеках можно заметить веснушки, Эйджи мысленно считает их, но каждый раз от волнения сбивается. «Красивый», — восхищенно шепчет Окумура не на английском, конечно же. Американец вопросительно поднимает бровь, но Эйджи говорит ему закрыть глаза и не шевелиться, пока сам тянется дрожащей рукой к простенькой камере, лежащей в рюкзаке. Молния еле-еле поддается, но Окумура все равно успевает поймать момент. — Выглядит так, как будто ты уснул, — трепетно произносит японец, прижимая к груди фотокамеру. Эш что-то хмыкает и начинает задумчиво барабанить пальцами по лавочке. — Я не очень люблю закаты, если честно. — Но зато любишь рассветы [3]? — шутливо спрашивает Эйджи, крайне довольный собой, потому что выдать шутку на неродном языке вообще-то не так уж и просто. — Ага, точно, — улыбается Эш, смотря куда-то вдаль. Солнца уже почти не было видно — только редкие оранжевые всполохи, прорезающие темно-синее небо. Ветер сделался прохладным, и, по-хорошему, им надо было уже выдвигаться обратно, но Окумура тут такой довольный и разговорчивый, что Эш сдается, еще раз на всякий случай осмотрев местность. — Знаешь, когда я стану фотографом, — Эш усмехается, и получает легонький тычок под ребра, — то сделаю свою выставку. Эйджи мечтательно улыбается и поглаживает фотокамеру, сам того не замечая. — Твои фотографии станут самыми главными экспонатами, я повешу их в самый центр и прославлю тебя на весь мир, — Окумура болтает, шутливо разгоряченный и никак не может остановиться. — Всякие модные журналы будут тобой интересоваться, а после будут предлагать рекламные контракты. Ну как? — Лучше, чем американская мечта, — тихо говорит Эш, рассеянно улыбаясь.