Двери и голоса

Под ногами мягко пружинит ковер, из окон льётся тёплый солнечный свет, и его блики, подрагивая, пляшут на стенах. Из соседней комнаты доносится детский смех. Скотт инстинктивно двигается на звук, пытаясь обнаружить его источник. Чувствует улыбку на своём лице и тепло в районе солнечного сплетения, которые неизменно возникают при мысли о дочери. Он ничему не удивляется, всё кажется таким естественным… - Кесси, детка? - зовёт он, забыв на мгновение, где находится. И тут же замечает, что его голос звучит как-то иначе: чуть мягче, чуть выше и, в тоже время, как будто, чуть более хрипло. И тут же обращает внимание на все другие несоответствия. Во-первых, дом не его, он явно светлее, просторнее, чище, да и, пожалуй, чтобы позволить себе такое жильё, ему бы пришлось ограбить Хэнка Пима по-настоящему. Во-вторых, хоть после всех метаморфоз в костюме человека-муравья, он и должен бы стать нечувствительным к незначительным изменениям, всё же, отмечает, что стал будто выше ростом. Казалось бы, разница не так велика во вселенских масштабах, но по отношению к потолку и предметам мебели, да и балансу во время ходьбы, в конце концов, оказывается вполне ощутимой. А он так и продолжает идти, словно это тело само ведёт его. Само проходит коридор, открывает дверь в другую комнату… - Как ты назвал меня, пап? - смеется улыбчивая темноволосая девочка с яркими голубыми глазами и пушистыми ресницами. На вид она едва ли старше его дочери. Лет десять, одиннадцать максимум, едва заметные золотистые веснушки на носу и по-детски округлых щеках. - Прости, Лили, - говорит он, потянувшись ладонью к виску. Имя всплывает из чужой памяти легко, как поплавок в прозрачной воде. Кажется, это сознание приняло его без малейшей попытки сопротивления. Более того, Скотт (если, конечно, он всё ещё Скотт, а не среднее арифметическое между ним и этим парнем) тут же вспоминает, что ещё двое его детей играют снаружи. - Пап? – крошечная морщинка возникает над переносицей Лили, а в её голосе звучит звенящая нотка тревоги. – Тебе снова нехорошо? Скотт не знает, что и ответить. В этот раз всё как-то иначе. Он не наблюдает одновременно изнутри и будто со стороны, чётко разделяя свои и чужие чувства и мысли, как бывало до этого. Сейчас всё словно смешалось, запуталось. Больше всего это похоже на тот самый сон, где он играл в прятки с Хоуп, находясь в сознании Дженнет. Кажется, тогда, чтобы в голове прояснилась, стоило только в зеркало заглянуть. Конечно, сейчас он вряд ли проснётся в ту же секунду, и всё же… Пробормотав что-то невнятное, он безошибочно направляется в ванную комнату. Новый рост по-прежнему непривычен, и это хорошо, это значит, что с этим телом и с этим сознанием он точно ещё не слился. Вот только сам страх того, что это может случиться, тоже какой-то странный и непривычный. Откуда в нём эта тревога? Не бывало ведь раньше такого. Ванная оказывается такой же светлой и просторной, как и другие комнаты, и зеркало здесь, пожалуй, чуть больше привычного, но Скотт сейчас не обращает внимания на детали. Вместо этого – напряжённо и даже придирчиво всматривается в отражение, которое кажется и смутно знакомым и совершенно чужим. Это лицо он, возможно, и видел мельком, вот только сейчас уже не вспомнить, где и когда. А может быть, ему это только чудится? Ни это лицо, ни это сознание не похожи на его собственные, но в то же время, словно рифмуются с ним. Как совершенно разные слова, созвучные чем-то одним, не всегда очевидным: не рифма даже, а ассонанс. Мужчина в зеркале, кажется, чуть старше Скотта, а впрочем, он не уверен. Возраст выдают разве что мелкие, но глубокие морщины вокруг глаз. Сами глаза на первый взгляд голубые, а на второй – будто бы серо-зелёные. Волосы вьются, спадают крупными каштановыми волнами почти до плеч. Черты лица такие, что романтического героя в пору играть: тонкие, с выразительными скулами, да ещё и подчеркнуты какими-то совсем уж мушкетерскими усиками и бородкой. Нет, такого бы Скотт на собственном лице уж точно не устроил, а вот тому, кто отражается в зеркале, вроде идёт. Он дотрагивается до подбородка и поворачивает голову влево, чтобы лучше рассмотреть отражение. И вдруг улыбается, вспомнив, что примерно так рассматривал себя герой сериала “Квантовый скачок”, оказавшись в очередном теле. Не очень понятно, правда, смотрел этот сериал он сам или мужчина, глядящий из зеркала, но эта улыбка нравится Скотту. Он быстро умывается холодной водой, отмечая, что ощущения при этом вполне реальные. Снова заглядывает в зеркало, на этот раз стараясь отделить свои мысли от чужих, чтобы не запутаться окончательно и не застрять здесь навечно. И вдруг, словно самой тёмной волной, прокатившейся по двери снаружи, его накрывает осознанием, что сейчас, в этот самый момент, в этом теле ему некомфортно. Он хочет покинуть его, освободиться, взорвать к чертям внешний мир и разрушить эту ржавую клетку… Что? Это не его мысли. И эти ощущения не его. Он ловит встревоженный взгляд в отражении – сейчас совершенно точно зелёный и абсолютно растерянный. Прислушивается. Не к себе, к нему. Потому что таких чувств у Скотта не бывало никогда, даже в самое тёмное для него время, когда он сидел в тюрьме, всеми брошенный. Они иррациональны и поглощают весь свет подобно чёрной дыре, высасывают силы и полностью опустошают. Как эти мифические существа из детских книг, как же их там? Кесси бы вспомнила, да и Лили, наверное, знает. Чем бы это ни было, оно настигает его моментально, безо всякого предупреждения или перехода. Но это не мрак, принадлежащий самой душе, не нечто такое, что заставляло Скотта в ужасе выскакивать из чужих дверей наружу. Нет, это чудовище, тянущее к нему свои цепкие, удушающие щупальца – порождение какой-то поломки, быть может, болезнь. Но щупальца душат с такой силой, что, кажется, ещё чуть-чуть, и он просто не выдержит. На мгновение даже мелькает безумная мысль, что в его мире таких состояний и вовсе не существует, что его мир в сравнении с этим понятен и прост, как детский мультфильм. Впрочем, ничего безумного в этом нет, если вспомнить, что сейчас он находится между мирами. Это длится всего несколько коротких секунд: непроницаемая для света волна, поднявшаяся из глубины чужого сознания, накрывает с головой и отступает, оставляя после себя усталость и полное отсутствие чувств. Но этих нескольких секунд достаточно для того, чтобы Скотт понял, что-то серьёзно не так. «Пап? Тебе снова нехорошо?» - эхом звучит в голове детский обеспокоенный голос. Кажется да, детка. Этого оказывается достаточно и для того, чтобы снова стать сторонним наблюдателем в чужом, пусть и в чём-то созвучном сознании. Вот он, Скотт Лэнг, мыслит ясно и смотрит в зеркало чужими глазами. А вот он, смотрящий из зеркала, явно отличный парень с какой-то внутренней поломкой на квантовом уровне и бесконечно мелодичной душой, которая и притянула его к своему порогу. - Крис, - полувопросительно произносит он, легко извлекая имя из памяти, ему не принадлежащей. - Ты и своё имя вспомнить не мог? – бледно улыбается Лили, незаметно возникшая в дверях ванной. И тут он, должно быть, снова поддаётся чужому порыву и, присев на корточки, обнимает девочку, ещё на одно короткое мгновение, забывая, что это не его Кесси. Скотт понимает, что вряд ли найдёт здесь ответы, но впервые вернуться в квантовый коридор оказывается не так-то просто. Когда мерцающего и чуть подрагивающего контура двери не оказывается в точке входа, как это бывало раньше, его словно обдаёт кипятком изнутри. Судорожно пытается вспомнить, как выбирался до этого, но понимает лишь, что это было естественным, инстинктивным порывом. Какой-то внутренний толчок с разворотом, когда он хотел уйти сам и ощутимый пинок, когда чужое сознание выбрасывало его наружу. Но сейчас ни того, ни другого не происходит, как если бы что-то его удерживало. Он делает глубокий вдох, выдох и снова вдох. Садится на кожаный диван чужой гостиной, залитой солнцем и закрывает глаза, чтобы отгородиться от всех этих книг, гитар, деревянных панелей… Все знания по-прежнему с ним. Нужно только достать нужные, чтобы понять, что произошло. Осторожно, как верные карты из игральной колоды, чтобы фокус удался. И он, не сразу, но удаётся. Первая карта – та самая «поломка», которую он почувствовал практически сразу в сознании Криса. Но слово, которое вертится в голове, не подходит. В мире Скотта так называют разве что сильную подавленность и тоску, а эта штука выглядит посерьёзнее. Поломка на квантовом уровне, так он её ощутил. Квантовый дисбаланс, вот что это такое. А квант – и есть тот самый материал, из которого состоит душа, а значит… Что это значит? Возможно, его собственная душа всё ещё находится здесь, потому что сознание носителя оказалось в какой-то спячке? И он не может выбраться, потому что иначе придётся оставить всё как есть. Но разве что-то ему мешает? И тут на помощь приходит вторая карта: напоминание, что то, что кажется на первый взгляд тупиком, может оказаться выходом. Вдох… медленный выдох. Возможно, всё идёт как раз так, как нужно, и он вовсе не сбился с пути. Но свет новых знаний по-прежнему освещает путь только на шаг вперёд, да и то нечётко. Когда он открывает глаза, бледные копии узоров и схем, которые он видел в квантовом коридоре, отпечатываются на сетчатке. Пляшут, почти сливаясь с яркими бликами калифорнийского, кажется, солнца, то вспыхивают, то блекнут, но не исчезают. Скотт часто моргает, пытаясь отогнать наваждение, но оно лишь усиливается. Линии становятся внятнее и чётче, светятся неярким голубовато-лиловым светом и, наконец, образуют контур новой двери, той, что не было никогда в материальной плоскости этой гостиной. Что-то дёргает в районе солнечного сплетения. Толчок, разворот, но на этот раз как будто слабее обычного. Он не уверен, что Крис встаёт с дивана и двигается в сторону двери, - скорее всего, нет. Но это абсолютно точно делает Скотт. Импульс к выходу, шаг за дверь… На него обрушивается шум, из которого не вычленить поначалу отдельных звуков. Рёв множества голосов, шелест воды, хаотичные ноты настраивающихся инструментов. Но постепенно эта какофония начинает обретать очертания, – по мере того, как становится более чёткой картинка. Перед ним – сотни людей, что-то возбуждённо выкрикивающих, кажется, обращаясь к нему. На первые ряды с шумом льётся вода из разбрызгивателей, очевидно, чтобы немного остудить разгорячённую толпу. Он стоит на возвышении сцены, и, кажется, так же разгорячён. В руках гитара, перед глазами густые волны волос, на душе не спокойно, но хорошо. И он абсолютно точно всё в том же сознании, только время другое, и это тело моложе. Пока картинка и осознание настраиваются, Крис так и продолжает что-то говорить. Скотт отмечает, что он представляет свою группу будто бы между делом и рассказывает, что песня, которая сейчас прозвучит – всего лишь шутка, но некоторые люди шуток не понимают. А потом… потом их сознания, наверное, снова спутываются, потому что такого подъёма Скотт не испытывал никогда. Да, у него была барабанная установка, но это так, пустяки, баловство. А то, что творится сейчас, кажется, и есть, настоящая музыка. Конечно, он не может оценить этот голос со стороны, но изнутри он воспринимается так фантастически естественно, что у него буквально захватывает дух. Слова песни вызывающие и грубые, но это, наверное, вызов и есть. Мелодия звучит то легко, то безумно, то агрессивно небрежно. И он не знает, как долго это длится, потому что на какое-то время забывает о своей цели, не думает вообще ни о чём. Одна песня сменяет другую так же, как сменяли, перетекая друг в друга разноцветные волны на внешней стороне двери. Они бурлят, льются и рвутся наружу, отражают то, что внутри. Иногда в них можно заметить следы других сознаний и душ, не менее музыкально чутких, не более сдержанных. Но Криса в этой музыке больше, и она захватывает целиком. Переливается от светлых до сине-чернильных оттенков, почти уходящих в черноту, искрится мелкими вспышками. И голос прорезает душноватый воздух, обретая новую высоту… И всё обрывается как незавершенная нота. Что-то выбрасывает его в другой отрезок того же сознания. В тот момент, когда разум Криса почти отключается, затуманенный алкоголем или чем-то ещё. Его дезориентация передаётся Скотту, всё словно в пыльно-туманной дымке, зрение расфокусировано. Но вот чего он не может игнорировать, так это обнаженной упругости тела и нарастающего возбуждения. В этот раз картинка так и остаётся размытой, не обретает чёткости, но ощущения до странного обострены. Он и расслаблен и сконцентрирован одновременно и чувствует всё до самых мельчайших деталей. Чувствует, как длинные локоны легко струятся по плечам и обнажённой коже груди, которая кажется сейчас его собственной, как размеренно и громко стучит кровь у виска. Чувствует, как горячо и нетерпеливо пульсирует напряжение, перерастающее в настойчивое желание… нет, стоп, стоп. Всё это осознаётся разом за какое-то короткое мгновение, хотя и не до конца. Всё, что знает Скотт – в этот раз он ещё моложе, а ситуация такая, что находиться здесь и проживать вместе с ним всё это было бы по меньшей мере неправильно, а по большей – дико. А ведь до сих пор он считал, что самым неловким в его жизни был момент, когда после квантового перехода Дженнет в его тело, он очнулся, держа Хэнка Пима за руку. Нужно немедленно выбираться отсюда. Но никакого внутреннего импульса, который мог бы вытолкнуть его вовне, не случается, и он остаётся пойманным в чужом и, кажется, изменённом сознании, как муравей в янтаре. Да, это и есть янтарь. Мягкий золотисто-рыжий закатный свет, неясные контуры, тягучая медлительность движений и мыслей. Он твёрдо стоит на ногах и, в то же время, плывёт по течению. Темноволосая девушка, чей образ так же размыт и смазан, подходит к нему вплотную, прижимаясь всем телом. И без того неясные очертания заслоняет пелена её волос, отливающих обманчивой рыжиной в неверном свете. Он не знает, кто она. Знает только, что это не одна из главных женщин в жизни Криса, и от этого понимания отчего-то становится легче. Он не может разглядеть её, но чувствует, лёгкие прикосновения её губ. Чувствует, как тонкие пальцы едва дотрагиваются до гладко выбритого в этот раз лица. Но он больше чувствует его, чем её. И в голове вспыхивают маленькие светящиеся огоньки, взрывающиеся, искрами разноцветных фейерверков. Что-то обостряет ощущения до предела, гиперболизирует их, превращает во что-то иное. Не алкоголь, он бы их притупил. Не важно… Важно во что бы то ни стало всё прекратить. Отвести от себя ладони девушки, потому что это не просто неправильно, это нечестно. Она не понимает, что сейчас происходит, что они не находятся наедине: их трое. Он хочет что-то сказать. Но слова так и замирают где-то на полпути и превращаются в прерывистый выдох. Пробует отстраниться, но девушка требовательно притягивает его к себе, и он каким-то образом чувствует: сейчас ей всё равно, что что-то не так. Даже если бы и заметила. Она снова касается губами его немного шершавых, обветренных губ, и он проваливается в этот поцелуй, как в яркое сновидение. Он больше не мыслит ясно, и вряд ли сейчас уверен в том, как его зовут. Всё спутывается, перемешивается и тонет в чужих ощущениях и импульсах. Осколки чьих-то воспоминаний и мыслей проносятся в голове и гаснут, уступая место тому, что происходит здесь и сейчас, - пусть он и не знает точно, что это за время и место. Зато чувствует, как сминаются невыглаженные простыни, как учащается пульс и ускоряются движения тела, оставаясь плавными, несмотря на настойчивость. Приглушённо, будто сквозь тот же вязкий янтарь, слышатся стоны девушки, смешиваются с его неритмичным дыханием. И осознание себя не возвращается к Скотту, пока, наконец, не наступает приятное опустошение. Он не успевает ни удивиться, ни опомниться, ни смутиться, хотя понимает: должен бы. Не чувствует, вины перед Хоуп. Не оправдывается тем, что был не в себе, просто не чувствует. Всё как-то иначе, и это в слова не облечь. И снова короткий холодный толчок в районе солнечного сплетения, но в этот раз ни дверей, ни чёткого перехода. Лишь светящийся контур в темноте за закрытыми веками. И, когда открывает глаза, медленно, словно отходя от наркоза, видит коричнево-бежевые стены - комнаты? Спальни? Гостиничного номера? В этот раз всё обретает чёткие очертания в доли секунды, но сама эта ясность неправильная, почти болезненная. Он находит себя сидящим на разобранной кровати. Из телефонной трубки, брошенной на прикроватном столике у аппарата, доносятся зудящие звуки коротких гудков.