n'a pas d'importance

Вы знаете, как разбиваются частицы на атомы, а атомы на частицы? С какой скоростью это происходит, с каким неслышимым треском и раскатом грома это происходит? Какие брызги искр вызывает их взаимное столкновение и расщепление в пустые осколки материи? Она рушится. Материя рушится, время ломается, и, черт побери, все идёт с_о_в_е_р_ш_е_н_н_о не так. Или так? Время будто и не идёт вовсе. Часы тянутся за часами, минуты за минутами и так далее. Птица недовольно каркнет за окном, капля воды упадёт с кондиционера и на лохматую макушку, да и застрянет там же, вместе со слабыми лучами ноябрьского солнца, которые пробиваются через голые ветки деревьев. Вам, наверное, кучу раз представлялась Япония с цветущими розовыми деревьями и летающими лепестками, которые сорвал ветер? Да только сакура отцветает, а потом и листья осыпаются, а ветки остаются. Правда совершенно голые и безжизненные. А солнце светит дальше, только слабо и холодно; что есть оно, что нет — всё одно, только каемка облаков точно светится, а на самом небе блики, хотя это может и просто линзы очков грязные. Всё равно красиво. До одури и опьянения. Макушка с утонувшей каплей в ней резко дёргается, поворачиваясь в сторону остановки, от которой уезжает автобус, на который можно и успеть, если бежать как дурак, а можно остаться стоять на месте. Сделав два шага, парень останавливается, а потом наклоняет голову в бок и прищуривает глаза, провожая набитый транспорт где-то до светофора. Неправильно ведь поступает, проносится в голове, а внутри как-то все равно, что и другой автобус он провожает таким же взглядом, а потом, развернувшись на пятках и спрятав руки в карманы мягкого и какого-то не по размеру большого пальто, уходит в противоположную сторону, даже не оборачиваясь на третий, а может и четвёртый подъехавший автобус. Не сегодня, точно не сейчас. Светофор где-то за спиной мигает зелёным, двери закрываются, шаг парня ускоряется, а блики на осветленных волосах продолжают скакать. Прямиком по лужам, немного подмерзшим за ночь, мимо людей и фонарных столбов хочется идти куда-то дальше, только куда — непонятно. Просто надо идти, потому что в голове как лампочка горит эта идея и необходимость. Горит и красным светофор на переходе, пока блондин смотрит на носки кроссовок и кивает совсем чуть-чуть головой в такт музыке, которую сам внутри себя напевает. А потом сначала один шаг на белую полосу на дороге, затем второй, и уже другая сторона улицы, а перед самым носом вход в какой-то мохнатый, но уютный парк. Сюда? Наверное. Все равно не важно. Ветер поправляет на свой лад последние листья на деревьях и пряди на светлой макушке, перемешивая-переплетая их между собой; неловким движением руки парень пытается поправить волосы, но безуспешно, поэтому просто сильнее натягивает сползающее на одну сторону чуть сильнее, чем надо, пальто. Глаза щурятся, а шаг замедляется, потому что слишком шумно идти быстро, а тишина завораживает, а с ней хочется слиться и не мешать ей править тут, среди деревьев, даже в разгар утренней суматохи, когда все куда-то почему-то спешат. Листок, сдернутый с дерева, описывая круги, падает прямо перед носом в небольшую лужу и выглядит как маленькая лодочка из какой-нибудь дурацкой детской сказки. Но ноги, будто сами по себе, обходят его, словно давая ему и вправду спасти какую-то принцессу от вечного сна в цветочном мире. Луж становится совсем мало, лавочек по бокам паркой дорожки — тоже. Запоздалые птицы недовольно ерошатся и то ли кряхтят, то ли чирикают, что зря они не улетают куда-нибудь подальше отсюда, а потом стайкой перемещаются на какой-то киоск, садясь на его крышу и продолжая растопыривать перья. Парень сдерживает смешок, а потом смотрит на вывеску, которую будто собственноручно кто-то вырезал и выцарапывал на ней надпись о том, что самый вкусный кофе и чай именно здесь; белые пряди падают на лоб, а плечи сами собой пожимаются, а ноги опять сами собой идут к киоску. Напитки может и не лучшие, но разве это имеет значение? — Здравствуйте, — приветливо (а может и не очень) улыбается блондин уголками губ и поправляет съехавшие на нос очки, — можно мне, пожалуйста, один зеленый чай с мелиссой? Парень в яркой желтой кепке и такого же цвета фартушке понятливо кивает и отворачивается, выполняя заказ и шумя какими-то непонятными приборами. Его бы назвать уличным бариста, но разве существует такое понятие? Непонятно. Зато понятно, что можно поднять голову и смотреть на голубое небо с облаками, края которых уже не светятся, обрамленные солнечным похолодевшим светом. А потом опустить взгляд и увидеть улыбающегося «торговца кофе и чая», как написано на бейджике, который протягивает ароматный напиток в картонной кружке в цветочек в одной руке, а в другой блестящие монетки сдачи. И хоть чай вряд ли самый вкусный в мире, он приятно согревает изнутри и окутывает ароматом трав, словно теплое покрывало в доме у доброй бабушки, которая вот-вот начнет рассказывать какие-то сказки на ночь. Нога на ногу на зеленой потрёпанной лавочке и больше, казалось бы, ничего не надо. Глаза сами собой закрываются, в голове по-прежнему играет своя выдуманная мелодия, а время все так же застывшее. Где-то над ухом раздается недовольное покашливание, а потом в нос ударяет аромат кофе, смешанный с чем-то карамельным и сладким, но глаза по-прежнему закрыты и упорно включен режим «игнорирование реальности». — Ну, вообще-то, влазить вперед в очереди не очень культурно, хотя и игнорировать тоже, — раздается где-то совсем рядом с лицом недовольное не то шипение, не то ворчание, а глаза сами по себе распахиваются и смотрят на источник звука, который тоже смотрит, но недовольно и раздраженно. Блондин лишь пожимает плечами и отпивает чай: — С кем не бывает. Вкусный кофе? Озадаченный таким вопросом собеседник на секунду замирает с широко распахнутыми глазами, а потом садится рядом на лавочку, облокачиваясь на ее шатающуюся спинку, пробубнив себе под нос что-то в стиле «нормальный, сойдет». Так себе оценка для лучшего кофе в мире, но на вкус и цвет и вода разная. А потом опять наступает тишина, только глаза открыты, а ветер чуть сильнее, чем был, и ерошит уже не только светлую макушку, но и темную, обладатель которой по-прежнему сидит рядом с недовольным лицом. — Вообще, чтобы не быть злым и не пить кофе, надо спать по ночам, — как-то задумчиво протягивает блондин, поворачивая голову к его внезапно образовавшемуся соседу по лавочке, чуть наклоняя ее по привычке в бок, от чего очки немного съезжают вниз. — Китаец. Выгнутая бровь и теперь озадаченный взгляд уже у другого человека, да и напрашивающийся вопрос ясен без каких-либо посторонних слов, только неловкое молчание все-таки неловко повисает, пока его не уносит внезапный порыв ветра вместе с красным пожухлым листком куда-то далеко, чтобы, возможно, тоже сделать кораблик, как в какой-то из луж, а может просто ковер-самолет. — Акцент китайский. Значит ты китаец, — все так же бесцеремонно продолжает парень, смотря на цветочную кружку с кофе. — А где и когда мне спать я уж, позволь сам решу, — он поднимает взгляд и улыбается как-то непонятно и одновременно хамовато. Руки разводятся, так сказать, нет вообще проблем, но голова все равно наклонена вбок, а глаза внимательно смотрят. Нос аккуратный, губы — такие же, а свитер мятый, а куртка тонкая, а под глазами то ли тени, то ли синяки от недосыпа. И ветер челку перебирает, а пальцы — кружку, из которой уже давно выпит весь кофе, да и помята она все из-за тех же пальцев. — Японец, — задумчиво изрекает блондин, а у самого искры смеха в глазах какие-то, а почему — так и вовсе непонятно. Темноволосый лишь саркастично закатывает глаза, мол, да ты что, интересное логическое заключение, а потом выкидывает помятую кружку из-под кофе в стоящую рядом урну, а потом поворачивается к парню в очках: — Что, тоже по акценту понял? — а у самого такие же огоньки с чертятами скачут в глазах, что и у парня напротив. — Действительно, японский акцент в японском языке выдаст любого, — и давит нотой сарказма подступивший смешок от нелепости ситуации. А парень напротив словно словил что-то непонятное взглядом и смотрит, не отрываясь, в одну точку, а потом говорит что-то несвязное про то, что на улице как-то холодно и поразительно тихо, а в куртке ходить плохо, а кофе и чай совершенно не лучшие в мире, а потом замолкает, прикрыв глаза и подперев подбородок двумя руками. — Юта. — А ты у нас, однако, мастер содержательных реплик, — давит смешок китаец и снова смотрит на своего соседа, резко открыв глаза и улыбаясь до жути искренне, как давно не бывало. Воробей пролетает над головой, будто тоже смеясь, а за ним вслед маленький желтый листок, подгоняемый хихикающим ветром. А глаза напротив щурятся, а пальцы по носу щелкают, что очки окончательно спадают, вызывая недовольный возглас. — А ты мастер глубокомысленных и логичных выводов, — откровенно смеется японец над попытками поймать падающие очки и нацепить их обратно. — Имя это мое — Юта. А в ответ — взгляд исподлобья, недовольное выражение лицо и желание ударить по лицу этого самого парня в мятом свитере и куртке, но в итоге лишь поворот головы в противоположную сторону и поднятые глаза в небо. Облаков мало, света много, чай закончился, деревья голые, а японец тупой. В последнем, правда, блондин не уверен, но отчаянно хочется думать именно так, чтобы побыстрее найти повод по-тихому или не очень уйти подальше, а лучше вообще не приходить и сесть на какой-то из пропущенных автобусов. Но в итоге опять поворачивает лицо в сторону «тупого японца» и бубнит тихо и под нос: — Сычен. Юта опять начинает смеяться из-за того, как смешно это звучало, китаец решает, что явно не ошибся в выводах касательно умственных способностях парня и пытается обидеться, а потом и сам начинает смеяться. А потом — ветер. А потом опять взгляд в глаза друг другу, опять искры в одних и чертята в других. И разговоры ни о чем, будто два старых друга встретились случайно в парке после долгой разлуки и разговаривают о чем-то своем. Волосы ерошит и путает ветром, небо потихоньку начинает розоветь, как и щеки Сычена от холода, что трещит о странных пожухлых листах с деревьев, которые похожи на транспортные средства героев и принцесс из детских сказок, доказывая, что это сравнение безумно глупое, а потом отмахивается, что это абсолютно не имеет значения, а Юта смотрит в упор и соглашается, попутно заталкивая блондина в подъехавший автобус. У парня глаза резко распахнуты, а двери автобуса резко закрыты, а японец с остановки рукой машет и хитро улыбается вслед уезжающему транспорту. А потом понимает, что вот это недоразумение — настоящая принцесса, только китайская, но не с алиэкспресса. На небе луна, а рядом звезды. Окно открыто, ветер задувает в квартиру отголоски засыпающего города и звездную пыль с неба. А парень задумчиво сидит на кухне и пялится в стену, продолжая думать о все тех же глупых листьях с деревьев и взъерошенных воробьях и каком-то в принципе странном дне. И не замечает, как засыпает прямо за столом, а с утра шею ломит и голову кружит. Опять капля с кондиционера на макушке и спутанные волосы, опять два шага за автобусом, большое пальто и быстрые шаги непонятно куда, только опять в тот же парк. Листьев совсем не осталось — последние куда-то смел недовольный дворник и, словно заслужил награду за заслуги перед страной, удалился куда подальше. Шаг один и шаг второй, аккуратно и вокруг луж, только ларька нет и взгляд растерянный и, почему-то, расстроенный. А потом кто-то резко хватает за руку, и Сычен уже хочет закричать, как его разворачивают к себе и опять откровенно смеются, смотря все теми же глазами. И внутри от этого так спокойно и почему-то хорошо, словно сакура цветет, хоть и зима всего через пару дней. — Ларек убрали, владелец решил, что времени слишком много прошло, а затраты не окупаются, — рассказывает Юта, хотя его об этом совершенно никто не спрашивал и ему на это совершенно все равно — просто хочется рассказать. А время то застывшее, но сейчас почему-то движется, а вместе с ним и уголки губ вверх, растягиваясь в задумчивую улыбку. — Я думал, оно не движется и стоит на месте, — и голова наклоняется, а ресницы хлопают. Фраза совершенно непонятная и какая-то неуместная — хотя вся ситуация донельзя неуместная — только японец почему-то резко серьезный и внимательно смотрит, будто в душу заглядывая. И молчит, кажется, впервые за долгое время, а еще ежится от холода немного, что пледом накрыть его хочется. — Движется. Причем очень быстро, ты и не замечаешь. Сначала калечит, а потом лечит. И по кругу, потому что так надо, потому что для того, чтобы построить что-то, надо что-то другое сломать. Ты на облака только посмотри и на звезды, как они летят непонятно куда в бесконечности. Потом мы тоже там окажемся и тогда узнаем, куда. Движется время, летит скорее, быстрее чем птицы и скоростные поезда, быстрее чем… Не знаю что! Просто так надо, вот и все, — и замолкает. А у самого время точно замерло сейчас из-за искрящихся глаз напротив, и будто слышит, как атомы сейчас сталкиваются друг с другом, и будто видит, как лепестки сакуры вокруг летают, а сказать про это страшно — не поймет, даже он, в сползающих очках, не поймет. А он смотрит и хихикает, а на ресницах снежинка непонятно откуда, а внутри — все та же самая сакура. И будто говорит всем своим видом, что чепуху ты несешь, Юта, и все это совершенно не важно. Уж точно не сейчас. — Китайская принцесса, — почему-то шепчет и хихикает японец. Бровь недовольно поднимается, а ветер вслед проносит еще пару снежинок. А потом щеки краснеют и не от холода вовсе, а в других глазах чертята быстрее скачут, а руки почему обнимают и к себе прижимают. И говорить ничего не хочется. Опять — глаза в глаза, только так близко. И атомы сталкиваются и рассыпаются на частицы, и время ломается. И губы почему-то так близко, что дотянуться можно. Одни со вкусом чая, другие — со вкусом кофе. И вся ситуация до сих пор какая-то дурацкая, прям как какая-то сказка про принцесс. В волосах снежинки, голова на плече лежит, небо розовое-розовое, а облака по краю светятся. На губах — улыбка и вкус других губ, на плечах большой клетчатый шарф. Ветер снегом заметает, но почему-то так тепло, что внутри сакура цветет, а лепестки будто вокруг летают. Материя растворяется, и вселенная разлетается на тысячи осколков, которые падают и падают все ниже. Вы знаете это? Хотя, в прочем, не важно.