Коль истории все мои — сказки (Даже если с несчастным концом), То надену я все свои маски: Притворяться стану Творцом¹…²
— Я не писатель, — улыбнулся я. — Я автор. Просто записываю то, что вижу. А писатели — это те, чьи книги в школах изучают. Классики то есть. Дмитрий Силлов, «Закон Монолита»
Стрелки давно перевалили за полночь. Казалось бы, целую вечность назад стихли за окном последние неугомонные птицы, смолкли устало ревущие автомобили, уснули облаявшие всех и всё собаки, разошлись по домам громко веселящиеся подростки, плачущих или смеющихся малышей увели и уложили спать… Даже довольно-таки нетрезвый и оттого весьма радостный мужчина, распевающий что-то в духе «Эх, мороз, мороз, не морозь меня» скрылся из зоны видимости и слышимости. Тишина окутала весь город, а Морфей крепко-накрепко сжал в своих объятиях его жителей. Только лишь я не сплю. Комната моя наполнена монотонным стуком клавиш, по стенам бродят тени, создаваемые моим телом, освещённым монитором… Яркость сбавлена на минимум, дабы не слепить глаза, да только в комнате всё равно довольно-таки светло, но от этого даже становится как-то уютнее и спокойнее… Как в детстве, когда ты думаешь, что свет ночника действительно распугает всех монстров, что не потянутся к тебе мерзкие и склизкие щупальца или тёплые и мохнатые, но от того не менее страшные когтистые лапы. Так и оставляешь ты включенным свет до тех пор, пока не понимаешь, что монстры не подглядывают за тобой из-под кровати и не прячутся в твоём шкафу, а живут внутри тебя. Но всё равно, то самое чувство защищённости из глубокого детства остаётся. Да и вообще, при свете как-то спокойнее. Ты можешь видеть окружающее тебя пространство, можешь заметить всю ту склизко-мохнатую мерзость, что ползёт к тебе, шипя и рыча от радости, и дать ей отпор… И никогда ты не признаешь, что лучше чувствовать, чем видеть. Ведь глазам ты привык доверять, а вот своему часто ошибающемуся сердцу… Я вздыхаю и откидываюсь на спинку стула, при этом хватаясь за чашку кофе, как за спасительную соломинку. Затем делаю глоток и бросаю быстрый взгляд на настенные часы, случайно попавшие в пятно бледного света. Четыре… Ещё не утро, но и уже не ночь. Такое среднее, подвисшее состояние, как и у меня сейчас: на грани сна и реальности. Единственное, что держит в этом мире — кофе. Кофе, который я вливаю в себя литрами. С тяжким вздохом потираю глаза, снова отрываюсь от спинки и тянусь ближе к монитору. Будто мотылёк, что летит на опасный, убивающий его свет… Жутко хочется лечь, дать всему напряжённому телу расслабиться и отдохнуть, но это невозможно. Стоит так сделать — и я моментально усну. Это точно, это проверено. Не раз и не два я пробовала и терпела поражение. Поэтому лучше оставаться в сидячем положении. Так хотя бы отключиться сложно. Пока ещё сложно… Последний абзац, последняя строчка… Допечатать, быстрей, быстрей, пока мысль не ускользнула, пока не забыла, что хотела сказать, пока всё в голове не перепуталось, пока есть чувства, которые нужно вложить в безжизненные чёрные буквы и тем самым оживить их… Ставлю последнюю точку, отодвигаю ноутбук, падаю головой на стол и смотрю в окно. Там, на фоне чуть светлеющего неба, отражаются мои глаза. Я внимательно смотрю в них. Кто я сейчас? Сейчас я — это я. Обычный человек со вполне обычным желанием: поскорее упасть в кровать и уснуть. Рядом никого нет, и поэтому я стянула все свои маски и теперь вижу своё истинное лицо. Вполне обычное лицо. Маски… Сколько их у обычных людей? Обычно две-три, чтобы очень или не очень надёжно скрыть свои чувства. Чуть реже встречаются люди, у которых этих масок побольше. А у меня их тысячи. Это сейчас я будто бы открытая книга. Не прячусь, не скрываюсь, не шифруюсь… Сейчас я в полном одиночестве, и поэтому не боюсь, что кто-то заглянет мне в душу, а то и не поленится в неё плюнуть. А утром я натяну одну из своих масок, и выйду в свет уже другой. Ровно как и все остальные… Но, помимо этих, довольно-таки обычных масок, у меня есть и другие. И я до сих пор не знаю, и вряд ли когда-нибудь до конца пойму, сколько их и как они все выглядят. И их легко сменить, легко выбрать себе новую… Стоит только потянуться к клавиатуре — и пальцы закружатся в сумасшедшем танце, пойдут отбивать бешеный ритм, начнут творить новую «меня»… Не знаю уж, дар ли это или проклятье. Если это нечто тёмное — то почему мне от этого хорошо? почему так и хочется совершенствовать это? Ну а если это подарок, то зачем он заставляет меня не спать по половине ночи? зачем душит словами и огромной кучей идей? Я не знаю… Но благодаря этому я могу быть кем угодно. Я могу стать умудрённым жизнью стариком, а могу остаться и молодой, неопытной девушкой. Могу прожить долгую жизнь или умереть, едва появившись на свет. Могу путешествовать по миру, а могу и сидеть в затворничестве. Могу стать охотником, а могу и его жертвой. Я не могу ничего, и в то же время способна на всё. Мне подвластно время, подвластен мир, подвластна сама жизнь — хоть и не моя, а чужая: жизнь моих героев. Я осторожно провожу пальцами по клавишам и чувствую, как сердце замирает в восхищении, а потом вдруг начинает бешено биться о грудную клетку, будто бы пытаясь вырваться наружу, улететь куда-то ввысь, в небесную лазурь, и там взорваться, разлететься на миллиарды кусочков счастья, которые ветер разнесёт по свету. Кажется, именно сейчас я люблю всех и каждого, и готова поделиться с ними своим теплом, своей заботой, готова показать им мир, готова заставить их что-либо чувствовать. Наверное, подобное испытывает любой музыкант, когда его пальцы в нерешительности замирают над инструментом… Чёрт, какое грубое, громоздкое слово. Нельзя же им называть то, чем гении касаются людских душ, заставляя их обладателей плакать или смеяться, испытывать ненависть или любовь, думать о чём-то или наоборот — отрекаться от всех своих мыслей… Пусть уж лучше это называется ключом: тем, чем можно распахнуть дверь чужого сердца. Я поднимаю голову и вглядываюсь в натёртые до блеска «а» и «о». Странно, но почему-то именно их мои пальцы касаются чаще всего. Хотя, чего уж тут необычного — эти буквы содержатся во многих словах русского языка. Вот ведь как удивительно — всего лишь набор чёрных, безчувственных символов… Но ведь именно благодаря им я могу создавать себе новую маску. Именно они выбирают, кем я буду: наблюдателем чужой жизни или сумею стать её главным участником. Я будто бы чувствую спиной чей-то взгляд и оборачиваюсь, буквально сразу натыкаясь взглядом на собственную тень. Я скорее знаю, чем чувствую, что где-то там, в её тьме, прячется мой вечный безликий спутник — Вдохновение. Оно всегда рядом, всегда ступает по моим следам, но в большинстве своём молчит. Оно не любит говорить, когда вокруг люди, когда кипит жизнь, когда ярко светит Солнце… Вдохновение любит общаться со мной именно тет-а-тет и именно по ночам: тогда, когда меня ничего не отвлекает, и всё внимание даровано именно ему… Да, оно любит мой сосредоточенный взгляд, моё серьёзное лицо и моё покорное молчание. Трудно назвать наше общение диалогом: скорее всего, я здесь просто слушатель. Стоит мне задать какой-либо вопрос — и мой спутник без лица и имени надолго замолкает, погружаясь в мысли и придумывая более-менее достойный ответ. Оно не хочет падать в грязь лицом — хоть и лица-то у него нет. Такие, как оно, следуют за каждый человеком, правда, кто-то их не видит, кто-то не слышит, а кто-то предпочитает не замечать. Но, тем не менее, все о них знают. Кто-то называет своего спутника Музой, но я люблю именно так: Вдохновение. Ведь Муза — это девушка, а оно… Оно может принимать любой облик. Оно способно быть спокойным и рассудительным мужчиной, а может вмиг перевоплотиться в взрывную и непоседливую девушку. Оно меняет одежду и лица очень быстро, оно резко перескакивает с одного характера на другой, оно… По сути, именно оно и есть мои маски. Именно оно и верховодит мной, когда я печатаю, оно ведёт мои пальцы к тем или иным клавишам… — Отпусти меня, — устало прошу я, явно понимая, что желанию моему не суждено сбыться. — Хотя бы на одну ночь оставь меня в покое, умоляю… Но в ответ оно лишь впрыскивает мне под черепную коробку очередную дозу образов. Цветущие луга, занесённые снегом поля, люди, пустыни, жизнь, смерть… Всё это проносится перед моим внутренним взором за одно мгновение, и я чувствую, как мои пальцы дёргаются в предсмертной агонии, но из последних сил тянутся к крышке ноутбука, чтобы снова закружиться в сумасшедшем танце… Я засыпаю только лишь тогда, когда солнце восходит над бетонными коробками. Тогда, когда все уже просыпаются, моя голова только лишь безвольно опускается на стол, окружённая пустыми чашками из-под кофе… И я уже не вижу, как рядом со мной на мгновение замирает тень, о чём-то думая, а затем осторожно пробегает по моим волосам, словно жалея меня, и растворяется в первых солнечных лучах для того, чтобы ночью снова возродиться и заговорить со мной, заставляя продолжать творить.