Часть 1
21 августа 2018 г. в 23:14
Во времена молодости Эккариуса ни кто не знал о соулмейтах. Люди были дремучие, суеверные, боялись каждого шороха. И когда на коже какой-нибудь несчастной, крестьянки, которой не повезло родится половинкой души какого-нибудь родовитого и образованного графа, проявлялись неведомые другим крестьянам письмена – ее тут же обвиняли в колдовстве и быстренько сжигали. Средневековье во всей его красе.
По этой причине Эккариус долгое время был уверен, что его соулмейт давно мертв. Стала ли она (или он, Эккариус всегда был свободных взглядов, даже в средневековье) жертвой инквизиции, или умерла от старости, вариантов было множество и все они означали вечное одиночество Эккариуса.
Когда грамотными стали больше половины населения, до людей постепенно начало доходить, что рисунки или надписи на коже связаны с родственностью душ. И наступило всеобщее помешательство. Теперь на каждом углу разглагольствовали о предначертанности и счастье, о разрушительном одиночестве и Силе Любви. Примерно в это же время терпение Эккариуса окончательно подошло к концу и он начал расставлять сети для молодых романтичных натур, убаюкивая своих бабочек-однодневок обещаниями вечной жизни и рассказывая о вечном счастье вместе с соулмейтом, который обязательно однажды найдется и его так же можно будет посвятить в вампира... Он так увлекся своим новым хобби и своими новыми силами, что не заметил появившуюся однажды на предплечье татуировку. Через несколько часов татуировка исчезла, Эккариус успел лишь заметить, как светлеет его кожа от рисунка соулмейта. Сначала он решил, что ему показалось. Мало ли причудится, когда ты сыт, окрылен могуществом и можно притвориться, что счастлив один. Но после той первой появилась и вторая и третья, вскоре, по предположениям Эккариуса, обе руки соулмейта были покрыты татуировками различной причудливости. Были и кельтские руны и изящные орнаменты и свастика и глупый рисунок боксера… Соулмейт был расписан как стена в каком-нибудь злачном месте, которые благородный Эккариус конечно же презирал, а вот татуировками соулмейта искренне восхищался.
Вместе с радостью существования соулмейта пришел и страх его потерять так и не отыскав. Эккариус обошел множество тату-салонов, как легальных так и не очень, в поисках хотя бы мастера. Показывая всем те татуировки, что успел зарисовать. Но ни кто не узнавал работ, ни кто не мог припомнить, человека с таким набором татуировок на руках. И тогда ведомый интуицией Эккариус переехал из старой Европы в Америку, сам не зная, куда и зачем. Просто доверился Судьбе.
А татуировки между тем продолжали появляться, теперь они были и на лопатках и на бедрах. В какой-то момент Эккариус заметил, что прошел не один десяток лет. И если по миру не расхаживает полностью вытутаированный старичок, возможно, его соулмейт, его часть, его душа, такой же вампир, как и он сам. Ребенок ночи.
На новом месте Эккариус занялся обустройством гнезда. Ни чего с чем бы он не сталкивался ранее. Люди везде одинаковы: никогда не переведутся молодые мечтатели, которым мало просто сказок. Которым хочется глотнуть жизни, адреналина, опасности, крови. И даже гипноз тут не нужен. Достаточно природного обаяния, актерского таланта и загадочной ауры, чтобы в Новом Орлеане быстро собрать кучу молодняка и стать их Лордом.
Теперь Эккариус поступил мудрее, вместо того чтобы самому бегать с рисунками татуировок, он раздал их своим ученикам велев любой ценой узнать все что удастся об их хозяине. Люди как ни странно дураками не были и быстро поняли зачем все это их Мастеру и теперь к всеобщему обожанию добавилось и всеобщее сочувствие. Парни удручающе вздыхали, когда возвращались ни с чем, а особо впечатлительные девушки не могли сдержать слез, от осознания одиночества их обожаемого Учителя. Этот цирк не успел надоесть Эккариусу так как примерно в это время появилась новая, самая лучшая татуировка. Это была сорока во всю грудь. Кончики ее перьев на крыльях покрывали соски, руны позади нее закрывали ключицы, а хвост тянулся вдоль ребер до конца грудины. Она распахнув крылья как будто закрывала собою грудь и сердце соулмейта. Она была прекрасна и Эккариус влюбился в нее с первого взгляда.
А потом к нему прибежала восторженная Лиза с рассказом о совершенно, невероятно удивительном, страшном и привлекательном вампире-ирландце, что едва не разорвал ей глотку. И пусть она не запомнила были ли у того татуировки, Эккариус все равно был заинтригован.
Выкрасть обдолбаного вампира у кучки католиков оказалось проще простого. Дети Крови засиделись в четырех стенах, а потому эта вылазка стала для них целым событием, Миссией которую нужно было выполнить быстро и тщательно, на радость своему Лорду. Таким образом не прошло и пары часов, как они все стояли полукругом у трона Эккариуса и наблюдали за тем, как вампир приходит в себя.
Как только они его внесли, Эккариус заметил эти руки и эти татуировки. Очнувшийся вампир размахивал руками и почесывался, его рукава при этом задирались все выше, а сердце Эккариуса билось все чаще. Это он. Это несомненно он. И он почти ушел от них обозвав позерами, но не совсем. Эккариусу удалось его зацепить, удалось удивить, удалось уговорить остаться, хотя бы постирать одежду. Ведь под ней должно быть последнее доказательство – сорока. И когда Кесседи поддался на уговоры и отдал свою одежду, напялив первую попавшуюся сорочку, Эккариус понял две вещи: это определенно его Кесседи и он определенно никуда не отпустит своего Кесседи.
Нужно было собрать весь свой шарм, обаяние, терпение и силы, чтобы впечатлить еще больше. Чтобы Кесседи захотел остаться сам. И Эккариусу это удалось. Так удачно подвернулось еще больше католиков, что так удачно поймали их в западню. В какой-то момент Эккариус испугался за Кесседи, но тот показал, что он не просто торчок, но и убийца. Сильный, быстрый, кровожадный, восхитительный убийца. А потом этот сильный, быстрый, кровожадный, восхитительный убийца несмело поцеловал Эккариуса и мир разделился на До и После.
Теперь мир стал четче, и жизнь обрела цель: разделить с Кесседи их невероятные силы и Вечность. И как же сладко было прийти сутра к нему такому сонному и очаровательному, уткнутся носом в шею, огладить ладонью любимую сороку, а потом встретить его неуверенную, но счастливую улыбку. В другое время Кесседи был как угрюмый грустный ёжик, но в тот момент он будто отпустил себя и Эккариус определился с тем, что будет делать дальше. Он покажет Кесседи свой мир, и Кесседи его поймет! Не может не понять. Кесседи же такой чудесный, он сам любит и умеет убивать людей, он обязательно примет Эккариуса и осознает, что все эти жертвы не напрасны, это же всего лишь какие-то люди. Что значат их жизни по сравнению с Вечностью Эккариуса и Кесседи? Ничего!
Эккариус никогда не был так счастлив как в те несколько дней. А потом все покатилось к дьяволу. Кесседи отказался его принимать. В его голове был, какой то свой, особенный моральный кодекс, согласно которому нельзя было убивать новообращенного вампира, на которого буквально несколько часов назад сам Кесседи хотел натравить пчел. И конечно, Кесседи припомнил ему Лизу, назвал чертовым психом и попытался ударить. И несколько раз Эккариус даже позволил ему это, пока не надоело. А потом Кесседи отказался от их Вечности и обнажил горло для последнего удара. Как будто Эккариус бы смог сожрать собственного соулмейта. Как будто Эккариус бы смог сожрать собственное сердце, которое итак разрывалось в груди.
Максимум вреда, который оказался способен причинить Эккариус – прибить ладони Кесседи к бильярдному столу. И то Эккариус сам не верил, что способен на такое, пока задорно натравливал свой молодняк на своего соулмейта. До конца верил, что Кесседи сдастся, отступит, скажет, что это все глупая шутка, может быть, позорно сбежит. И тогда Эккариус бы отправился следом за ним в образе черного кота, и плевать на молодняк, на гнездо, на гробы с персидским шёлком и старые, дорогие сердцу костюмы.
Но Кесседи был упрямым, безрассудным и отчаянным. Поэтому и Эккариусу пришлось собрать все свое мужество, чтобы выдержать крики боли своего соулмейта во время распятия. А потом всю свою стойкость, чтобы голос не дрогнул во время речи, сопровождаемой стонами Кесседи. И все же на последних фразах голос не выдержал, глотку свело и Эккариус, подавив всхлип, отступил, оставляя солнце и Кесседи наедине, отчаянно надеясь, что у последнего хватит воли к жизни, чтобы выбраться и сбежать наконец. Отчаянно надеясь, что перед побегом Кесседи зайдет к нему, простит и позовет за собой. И уже понимая, что Кесседи не отступится, пока не обличит его окончательно, пока не увидит как молодняк растерзает собственного Лорда на куски, пока не увидит, смерть своего чокнутого соулмейта.