Солнца больше нет.

Серебристые волосы рассыпанные по подушкам, изящный силуэт за лёгкой занавеской… Он видел всё это очень четко, будто здесь и сейчас, и зрачки метались под закрытыми веками. Лепестки в его руках, бутоны водяных лилий и стебли между тонких пальцев. Словно эльф сбежавший из под руки искусного художника. Акварельные линии – рисунок радужки, прямая спинка носа и вздёрнутый кончик с молочными бликами, контур губ; гуашью - красный рот и бархатный язык. Слишком много ангельского, потустороннего. Если не знать его, не знать его повадок и характера – можно подумать, что он и не человек вовсе. Что-то эфемерное, мифическое… Видел шёлк светлой кожи, осязал подушечками пальцев, прямо здесь и сейчас. Его собственные руки подрагивали, словно понимая невозможность больше дотронуться. Видел узкую спину под тонкой рубашкой, как подол ниспадал на округлые ягодицы, как прогибалась поясница при развороте. Как длинные ноги, разбивали квадраты света из окон и светились в его лучах нежным коротким пушком. На носочках, босой и слегка озябший… Он вписывался в эту комнату - как подходили ему стены из крашенного в белый кирпича, и пол из грубых серых досок. И балдахин над кованым изголовьем, и перина, и полупрозрачные шторы. Ему всё это чертовски подходило, потому что он сам это придумал, покрасил, выставил и застелил со свойственной только ему тихой грацией. И его самого вписал и в эту комнату и в целую жизнь, став неотъемлемым, заполнив солнцем сердце и голову. Научил просыпаться от первых солнечных лучей, научил ходить по пятам и просить прощения за глупости, научил просто нежить, просто держать в объятьях и говорить обо всём на свете, вдыхая запах с волос, целуя скулы и закрытые глаза. Видит… Видит под дрожащими веками, страшась размежить и задохнуться безысходностью. Пахнет сладко и спёрто – пылью и засохшими лилиями, ветер скребётся в закрытые ставни. В этой комнате больше не бывает солнца… Потому что в его жизни солнца больше нет…