An Unusual Friendship

Давид Монтефиоре считался всеми евреем хорошим, но слишком часто толкующим законы в пользу добрых дел. Он спорил относительно взглядов на мицву* со своим ребе, который оставался молодым человеком и очень любил поспорить и, больше того, обсуждал этот вопрос с самим Господом Богом. Таким образом, Давид пришёл к выводу, может позволить себе многие вещи, творить которые он не решился бы в ином случае, когда дело касалось улучшения характера одного его знакомого эльфа по имени Томас Брайтвинд. И когда он имел дело с ним, его основные принципы гласили: 1. Спасение жизни позволяет отбросить все остальные добрые дела. А улучшение характера Тома определенно спасает чужие жизни. 2. Том — король эльфов, а не человек, что может означать лишь то, что заповеди Торы** к нему неприменимы. Поэтому Давид мог со спокойной совестью утром поцеловать Сару, свою жену, и четверых детей, обойти всех своих пациентов, и к вечеру сидеть в кресле, обитом бархатом, в библиотеке Тома, что располагалась в Замке, Где Башням нет Числа, с веселым огнем, пылающим в его сердце, тихо постанывая от наслаждения, в то время как король эльфов стоял на коленях между его ног и брал его член в рот с опытом, накопленным за столетия практики. Даже среди фей и эльфов Том слыл наслаждающимся бесконечной чередой приобретаемых и отторгаемых им любовников. Давид сомневался в мудрости собственного решения стать одним из них, поскольку знал о грустной судьбе детей, не имевших матери, и влюбленных молодых людей, которым Том приказывал убираться сразу после сравнительно короткого времени их сближения, но до сих пор Том не пресытился им, и Давиду было просто делать его счастливым. И Сара соглашалась с ним и не возражала. Что же касалось того, почему Том был счастлив с Давидом, в то время как к услугам короля эльфов была любая лондонская прелестница, то это оставалось всеобщей загадкой. И Давид единственный не задумывался над этим, поскольку он-то считал себя очень красивым. Том мычал в то время, как отсасывал ему, со звуком мелодичным, приятным и глубоким, и Давид мог чувствовать, как его голос вибрирует на кончике его члена. Большой теплый рот Тома уделял большое внимание его члену, легко вбирал его в себя на всю длину, удерживал и сосал неотрывно, бесчеловечно долго продлевая эту сладкую пытку, в то время как Давид хватался за ручки кресла и пинал его ногами, словно это он, а не Том, задыхался от члена в горле. Затем Том полностью отпускал его лишь для того, чтобы наблюдать за его страданиями, находя в этом развлечение. И в те дни, когда Том покидал его, Давид не мог справиться с неудовлетворенностью, что бы ни делал. Иногда Том начинал расстегивать брюки Давида еще в то время, когда принцессы, его дочери, или слуги находились в зале, и Давид умолял его отослать их. И в порядке вещей для него было заставлять Давида наклониться над диваном с приспущенными штанами и в то же время подзывать к себе слугу, поскольку в этот момент ему захотелось бокал вина из винограда, что рос на могиле некого святого. Недели и месяцы спустя Том неожиданно обнаружил не последний интерес к тому, чтобы раздевать своего партнёра; в другой раз он принуждал Давида беседовать с ним даже в то время, пока он принимал пациентов. В общем, он был таким же странным любовником, как и другом. С другой стороны, его изменчивость могла испугать, но Давид имел тот удачный склад ума, который успешно противостоял и выдерживал даже то, что не должен был. Что теперь, если Том был древнее этих земель, жил здесь тысячи лет и был совершенно бесчеловечен? Что теперь, если его магия лишала человека собственной воли и могла легко рассечь его пополам? Что теперь, если Том мог брать Давида силой на своей великолепной кровати с четырьмя столбцами по углам и балдахином сверху, и Давид ощущал то касание мягкой звериной шерсти к своей коже, то клыки на своей шее, и дыхание Тома походило на звук, что издают гончарные меха, пока он насаживал Давида на свой член, который (как можно было поклясться) увеличивался в несколько раз, растягивая его изнутри так, что он едва мог вместить его? Вот каков он был! И Давид был горд его вниманием и приписывал его своей власти над королем эльфов. Кончивший и довольный, с головой Давида на своем плече, Том мог показаться мягким и ласковым, и выслушивал любовника со всей добротой, если не с самым пристальным вниманием, пока Давид говорил о том, как много добрых дел Том мог бы сделать с его связями. "Что делали вы двое, что ты возвращаешься таким грязным?" — вздыхала Сара, когда Давид возвращался домой после очередного из своих путешествий в Замок, Где Башням Нет Числа. Давид смеялся и поддразнивал её, но Сара строго говорила ему, что он должен вымыться, прежде чем пересекать порог их жилища. И в действительности, Давид не имел ни малейшего понятия, отчего, возвращаясь с шелковых простыней, на которых он возлежал с королём эльфов, он весь покрыт пылью и грязью (1).

***

(1) Согласно Алессандро Симонелли, который наносил визит в Замок, Где Башням Нет Числа, в 1818 г, Том был достаточно чистоплотен для эльфа. Он даже перенял от людей привычку время от времени мыться, несмотря на то, что по строгому суждению Симонелли, никогда не был особенно хорош в этом и практически никогда не мыл за ушами. Также путешественник обнаружил, что замок на удивление чист от мышей, крыс и прочей живности, относительно чего эльфы, как правило, не беспокоились. Тем не менее, слишком рискованно будет предположить, что Том Брайтвинд хоть раз в жизни задумывался над тем, чтобы сменить простыни.