Слуга двух господ

— Примите мои поздравления, господин Мэндрейк… — Вы это несомненно заслужили, Джон!.. — Позвольте выразить свое восхищение вашей блестящей кампанией…       Он стоял в центре толпы, благосклонно принимая знаки внимания других волшебников, чуть склонив голову и улыбаясь самим краешком губ. Не знай я, что за монстр скрывается за этой маской безукоризненной любезности, может, и купился бы. За последние пять лет мальчишка сильно поднаторел в искусстве обмана и манипулирования. Научился играть на честолюбии других волшебников как на хорошо настроенном инструменте. Он ловко орудовал словами, управлял чувствами — как своими, так и чужими — поэтому неудивительно, что сейчас, в свои неполные двадцать один, он принимает поздравления с тем, что занял самый желанный пост во всей империи.       А я все также скромно стоял в стороне и наблюдал. Я по-прежнему был здесь и по-прежнему чего-то ждал.       «Я всегда буду твоей частью!».       Все это закончилось совсем не так, как я рассчитывал.       Не удержавшись, снова искоса взглянул в сторону новоиспеченного премьер-министра. Мимика, взгляд, жесты — все выверено до мелочей. Даже наклон головы и уголки губ, приподнятые в улыбке. Со стороны он мог казаться вполне себе настоящим, искренним в какой-то степени, и даже я не мог не восхищаться работой, которую он проделал, когда остался один. Пусть по большей части это восхищение едва ли не приравнивалось к ужасу.       Теперь Мэндрейк почти никогда никуда не ходил без своей свиты. В нее входил африт, два джинна (одним из которых всегда был я) и гнусный фолиот, которого я презирал каждой частичкой своей сущности. Возможно, где-то на подсознательном уровне Джон все же принял слова Натаниэля к сведению, и, вероятно, именно по этой причине более ни разу не оставался со мной один на один. Всегда в окружении других волшебников и толпы духов, он перестал не то, что разговаривать со мной, но даже замечать. Я, собственно, не возражал. Вы можете думать что хотите, но мне вполне хватало и пытки ожиданием. Самой ужасной из всех возможных.       Мой взгляд вновь переместился, лениво скользя по толпе. На самом деле, мы с моим приятелем Кормокодраном (Видите, до чего этот изверг меня довел? Я стал называть приятелем самого скучного джинна на свете!), были здесь исключительно в роли декорации. Разумеется, африта Мэндрейку вызвал кто-то из прислу… кхм… помощников, ведь при такой важной должности грешно самолично стоять и потеть в пентакле, но меня этот факт как-то не особо трогал. Я был бы совсем не против, если бы вдруг чертового волшебника сожрал этот самый африт. В конце концов, я устал ждать не пойми чего из-за одной пространной реплики, брошенной умирающим мальчишкой. Прошли годы, а Мэндрейк оставался все тем же. И у меня не было никаких причин полагать, что хоть что-то изменится и в ближайшие пятьдесят лет.       Внезапно я выхватил взглядом из толпы скалившихся волшебников знакомую песочную шевелюру, принадлежащую Джедикайе Смиту. Он отделился от основной массы гостей и стоял в одиночестве у окна с бокалом шампанского и каким-то странным меланхоличным выражением лица, будто все происходящее было ему в тягость. Что ж, это я понять мог. На какой-то призрачный миг мне даже захотелось подойти и сказать ему что-то, но этот порыв также быстро исчез, как и появился. Он сделал все что мог, чтобы помочь Натаниэлю собрать себя в кучу, и не его вина, что Мэндрейк оказался самой расчетливой сволочью своего века.       Прикрыв глаза, я позволил себе на краткий миг отключиться от всего: радостных восклицаний, громких речей, музыки, липкого пафоса и той всепоглощающей темной ауры зависти, которая теперь окутывала моего хозяина с ног до головы. Перед внутренним взором встал старый дом, темная ухабистая дорога и тусклый месяц, неровно затянутый облаками, и слегка похожий на заплесневелый сыр. Наверняка все там давно заволокло паутиной, покрылось пылью и плесенью. Последние следы пребывания Натаниэля на этой земле были стерты беспощадным временем.       Все, кроме меня.       Зал зааплодировал. Я открыл глаза в тот момент, когда Мэндрейк вышел на сцену и встал за трибуну. И внезапно я заметил, что по его лицу пробежала тень неуверенности. Это было совершенно неуловимое, мимолетное мгновение, что я даже не был до конца уверен, а не показалось ли мне. Он тут же скрыл это улыбкой и выдал какую-то плоскую шутку, отчего все будто по сценарию засмеялись, а я в тот момент впервые за последние пять лет почувствовал что-то вроде надежды. Ведь если Мэндрейк родился из слабости Натаниэля, Натаниэль мог возродиться из одиночества, которое Мэндрейк только что испытал на себе в полной мере, оказавшись в центре толпы маньяков с горящими от жадности глазами.       Я наблюдал за новоиспеченным премьер-министром еще какое-то время, пока он говорил, и думал о том, что в словах мальчишки все же был смысл.       И в который раз все сводилось к тому, что я должен был его спасти.