Надежда — это пенье птички, Что селится в душе, Поёт без слов, лишь по привычке, И не щадит ушей. Поёт в грозу и в шторм без страха. Каким должно быть зло, Чтоб замолчала птаха, Что дарит всем тепло. Поёт мне в самый лютый холод На суше и в морях. Не просит, даже в страшный голод, Ни крошки у меня. Э. Дикинсон «Надежда»
— О чем ты думал все те годы, что находился в заключении? Они стояли у раковины плечом к плечу. Ганнибал, закатав рукава рубашки, мыл посуду. Уилл с полотенцем в руке ждал, когда очередная мокрая тарелка вынырнет из пены. Повисло молчание, руки Ганнибала замерли под пышной шапкой мыльных пузырей. Когда он наконец пошевелился, Уилл услышал тихий, едва различимый вздох. — Я думал о многих вещах. В его тоне ощущалась уклончивость, непохожая, впрочем, на попытку запутать или избежать ответа. Скорее, причиной этой уклончивости была невозможность сформулировать именно то, что он хотел сказать — необычное и совершенно неожиданное явление для Ганнибала. И он действительно не был уверен в том, какой именно ответ мог бы дать Уиллу. — Большинство вещей, о которых я тогда думал, не имели определенной формы. Я уходил в абстрактный мир, когда унылое однообразие тюремных будней становилось чересчур утомительным. — А те, что имели определенную форму? — Память. Воображение. Воспоминания, которые мне хотелось бы воссоздать. — Как тебе удалось выдержать и пройти через все это? Я едва справлялся со свалившимся на меня временем, пока сидел там. Если бы я не был так зациклен на тебе, даже не знаю, как бы я это пережил. — Одно пернатое создание, — почти беззвучно прошептал Ганнибал. Его голос был настолько тихим, что Уиллу пришлось читать по губам. — Пернатое? — переспросил Уилл в явном замешательстве. Ганнибал улыбнулся. — Пернатое, — повторил он, жадно блуждая взглядом по лицу Уилла, впитывая блеск его глаз, сияющих даже в слабых лучах вечернего солнца. — Это существо обеспечило меня всем, в чем я нуждался. Я обитал в моем Дворце памяти и черпал в нем свои силы. Он вновь вернулся к обделенной вниманием грязной посуде. Разочарованный вздох Уилла, каким бы тихим и сдержанным он ни был, вызвал у него улыбку. Остальную работу они проделали в тишине, но Ганнибал знал, что Уилл все еще пытается вникнуть в смысл его слов.***
— Чем еще ты занимался в своем Дворце памяти? Ганнибал вопросительно поднял бровь. Они вместе расположились на диване. Точнее, Ганнибал сидел на одном конце, а Уилл лежал головой на противоположном подлокотнике, пристроив ноги в носках у него на коленях. В первый раз это застало Ганнибала врасплох. Теперь же казалось вполне комфортным, и он чувствовал, как невольно расслабляется всякий раз, когда Уилл делает так. Время от времени он сознательно баловал себя, принимаясь массировать Уиллу ступни. Это действие ощущалось гораздо более интимным и волнующим, чем он мог ожидать, поэтому Ганнибал старался не увлекаться, тщательно дозируя подобные прикосновения. — Когда? — спросил он, прекрасно понимая, о чем именно говорит Уилл. — В тюрьме. Когда ты был заперт за стеклянной стеной. Ты размышлял о перьях и прочих абстрактных вещах. Предавался воспоминаниям о том, чего никогда не существовало в действительности. Что еще ты делал? Это было так похоже на Уилла — тыкать в него наугад булавкой и наблюдать за реакцией, пока не обнаружится именно та, за которой он охотился. Ганнибал решил ему подыграть. — Я напевал. Просто мотив без слов. Бесконечная мелодия, которая помогала мне помнить. — Помнить о чем? Уилл сверлил взглядом его профиль, и Ганнибалу требовалось немало усилий, чтобы продолжать читать книгу и не отрывать глаз от страницы, сколь бы ни был велик соблазн пересечься с обращенным к нему вопросительным взором. — О необходимости сохранять в себе самое важное. — И что именно важное ты должен был в себе сохранять? — То, что было у меня всегда. Простой ответ, сбивающий с толку своей непринужденной откровенностью. Возможно, «всегда» было не совсем тем словом, которое полностью отражало бы суть, но когда дело касалось Уилла… … что ж, это вполне могло быть правдой. — Ты же мне не скажешь, да? В тоне Уилла не было ни намека на разочарование или раздражение. Он звучал так же, как и всегда — спокойно, тепло и немного кротко. — Я уже все сказал тебе, дорогой Уилл, — ответил Ганнибал, сжимая его ногу. — Буду я услышан или нет — решать тебе. — О, понятно. Теперь мы играем в загадки. Ганнибал слышал в его голосе больше насмешки, чем досады, и был рад этому. — Никаких загадок. Это всего лишь мой способ ответить на вопрос — в надежде, что ты, как всегда, увидишь, услышишь и придешь к верным выводам. Он повернулся к Уиллу. Обманчиво сонный взгляд буравил его по-прежнему остро и внимательно. Завитки темных волос спадали на лоб, шрам на щеке красиво вплетался в рисунок неровно растущей щетины. Его рубашка была безнадежно смята, две верхние пуговицы расстегнулись, обнажая гладкую кожу и затененную впадинку между ключицами. Уилл Грэм был невероятно красивым и притягательным созданием — эта мысль приходила Ганнибалу в голову десятки, а то и сотни раз. Сонные глаза сузились, и Ганнибал практически мог слышать щелчки вращающихся шестеренок в его голове. — Нечто с перьями. И песни. Мы говорим о соловье? Ганнибал подавил горькую усмешку. — Соловей? Очень может быть, что в сочетании с розой* он был бы хоть сколько-нибудь уместен, но нет. Не соловей. Он наблюдал, как легкий румянец залил Уиллу щеки, когда он осознал полный смысл сказанного. Несмотря на то, что оба знали об осведомленности Уилла о чувствах Ганнибала к нему, они впервые подошли так близко к тому, чтобы озвучить это. Скользить по краю в шаге от угрозы реальной романтической близости было приятно. Ганнибал слегка сжал ступни Уилла и бережно снял их со своих бедер. — Я дам тебе ночь на размышления, — сказал он, поднявшись. — Спокойной ночи, Уилл. — Спокойной ночи, Ганнибал, — последовал незамедлительный ответ. Судя по его поспешности и рассеянности, Уилл уже весь ушел в раздумья.***
Ганнибал проснулся от звона посуды и доносящихся из кухни запахов. Уилл готовил завтрак. В этом не было ничего необычного — он часто вставал первым. Три года в заключении внесли свои коррективы в распорядок дня Ганнибала. Повлияла и его вынужденная беспомощность, вызванная травмами после падения. В те дни Уилл каждое утро вставал очень рано — убедиться, что Ганнибал пережил очередную ночь, покормить, напоить и привести его в порядок. С тех пор, по негласному уговору, Уилл готовил завтрак сам, обедом они занимались вместе, а ужин оставался за Ганнибалом. Комфортное для обеих сторон соглашение. Ганнибал принял утренний душ, оделся и спустился в кухню. — Доброе утро, Уилл, — бодро поздоровался он, наблюдая как Уилл колдует над тарелками. — Так и есть, доброе, — последовал необычайно довольный ответ. Ганнибал вопросительно поднял бровь, но ничего не сказал, с благодарной улыбкой принимая предложенный омлет с беконом. Они расположились за обеденным столом. Завтрак, как обычно, был восхитителен. Ганнибал всегда подозревал — не без оснований — что опыт Уилла в приготовлении пищи был невелик. Как оказалось, в готовке Уилл обладал достаточным количеством знаний и навыков, чтобы Ганнибал мог развивать его кулинарное мастерство. Возможно, он еще не достиг уровня Ганнибала, но на его пути не было иных преград, кроме недостатка опыта — и теперь у них в запасе было достаточно времени, чтобы работать над этим. Завтрак прошел в молчании. Пока Ганнибал мыл посуду, Уилл переоделся в своей комнате. Вскоре он вернулся, прислонился к столешнице, скрестив руки на груди, и с улыбкой посмотрел на Ганнибала. — И почему я так уверен, что ты нашел ответ? — спросил Ганнибал. — Нашел. — И какой же, интересно? — Сперва позволь задать тебе вопрос. Ганнибал сполоснул последнюю вилку и развернулся к Уиллу, вытирая руки полотенцем. — Спрашивай. — Эта твоя певчая птичка, твое пернатое создание, не просила ли она случайно у тебя хоть что-нибудь в минуту крайней нужды? Ганнибал улыбнулся ему. Затем улыбнулся еще шире при виде демонстрируемой Уиллом искренней непринужденности. — Ни крошки, — ответил он. — Думаю, — осторожно начал Уилл, и забавляющаяся улыбка на его лице истаяла, сменившись чем-то совершенно иным. — Настало время предложить этой птахе крошку, как считаешь?