*
Три часа спустя они сидят в «Голубе», маленьком баре на современной улице с кучей современных зданий, который каким-то образом сохранил ту атмосферу бара восьмидесятых годов, за исключением лишь того, что стереосистема, как и песни, проигрывающиеся через нее, новые. Хенвон потягивает уже вторую кружку пива, выжидающе смотря на Минхека. Тот никак не может допить свой полупустой стакан с колой и раздраженно смотрит на висящие на стене часы. — Кихен опаздывает,— комментирует Хенвон с ухмылкой. — Я в курсе, спасибо,— Минхек пинает его под столом.— Он обещал, что точно явится, тем более, раз уж ты решил в кои-то веки пойти с нами за компанию. — Уже час прошел... — Замолчи, а,— Минхек, сделав еще один глоток из своего стакана, нетерпеливо барабанит пальцами по поверхности стола, пока внезапно не оживляется; что-то — или, скорее, кто-то — приковывает его внимание, но затем он хмурится, отворачиваясь. Несколько секунд спустя к их столу подходит Кихен, и они с Хенвоном обмениваются неловкими улыбками, что делают в основном для Минхека. Но затем Кихен отходит в сторону, и за его спиной оказывается черноволосый парень в круглых очках с тонкой оправой, одетый в джинсовку поверх мешковатой майки и джинсы, плотно обтягивающие его худые ноги. Симпатичный. — Это Чангюн, мой...— на пару секунд Кихен заминается, краем глаза смотря на товарища, но тот сохраняет безучастное выражение лица,— ...друг. Эм, это Хенвон и Минхек,— знакомит он. — Приятно познакомиться,— говорит Чангюн, протягивая руку для рукопожатия, и Хенвона немного обескураживает его низкий голос и улыбка. — Да, нам тоже,— бормочет он в ответ и отодвигается, чтобы дать вновь пришедшим сесть. Кихен садится рядом с Минхеком, который тут же заходится сиплым смешком, и Хенвон отводит глаза, вместо этого поглядывая на Чангюна, разжегшего его любопытство. Тот снимает с себя джинсовку и изучает меню, беззвучно читая названия напитков, предлагаемых баром. Глаза Хенвона расширяются от удивления, когда он видит руки парня: голые, без единой отметины чернил на них, без какой либо, даже самой малюсенькой татуировки. Хенвон резко переводит взгляд с рук на лицо Чангюна, но тот будто бы не обращает внимания. Люди вокруг немного приутихли, включая Минхека, замолкнувшего на середине своей болтовни. Все взгляды прикованы к Чангюну, который медленно начинает понимать, что что-то не так, и отвечает вопросительным взглядом. — Что? — обороняясь, спрашивает он, но, опустив взгляд на свои руки, понимает, в чем дело.— А, да, у меня нет ни одной татуировки. Это только усугубляет положение, ведь, возможно, он мог бы иметь какие-либо татуировки на торсе или ногах, что редко, но случается, но сам факт того, что он в открытую признался в отсутствии на его теле каких-либо… — Постой, что значит «ни одной татуировки»? — спрашивает Минхек несколько громче, чем нужно, и тут же морщится, когда люди, услышав его, с интересом поворачиваются к ним. — А то и значит. У меня нет их. Вообще. — Но… н-но что насчет… А как же твои друзья? — удается выдавить Хенвону, и Чангюн переводит взгляд на него, а затем на его руки, и улыбается. — Это не такая трагедия, какую все из этого делают. Если ты действительно хорошо сошелся с человеком, вы и так будете общаться, даже если каждые две недели придется начинать с нуля,— объясняет он, пожимая плечами так, словно это будничная вещь, и Хенвону остается лишь смотреть. — Это не так уж и сложно,— наконец произносит Кихен, и две пары глаз устремляются на него — Минхек уже засыпает его вопросами, а Хенвон только молча смотрит на своего давнего бывшего, пытаясь понять, когда именно тот познакомился с Чангюном. Окруженный болтовней вокруг, он позволяет своим мыслям снова кружатся в голове, а ей — пополняться новыми, затем откладывая их на потом, и снова пополняться новыми, и Хенвон даже не осознает, что все вокруг успокоилось и Чангюн отошел заказать себе что-то, а Минхек больше не сыплет вопросами, а лишь внимательно слушает, что рассказывает ему о своем проекте Кихен, попутно показывая превью. — Ну и когда ты, наконец, предложишь мне быть твоей моделью? — Эм,— уши Кихена краснеют, и он делает вид, что раздумывает над ответом, а когда Хенвон смотрит на него, удивленно подняв брови, и он встречается с ним взглядом, то щурится, таким образом ведя с ним беззвучный разговор.— Я не знал, что ты серьезно,— наконец отвечает Кихен, и Хенвон закатывает глаза, что не остается незамеченным Кихеном, который затем пинает его ногой под столом, и это намного больнее, чем его обычно пинает Минхек, и, не сдержавшись, Хенвон вскрикивает и наклоняется, чтобы потереть ушибленную ногу. — Потерял что-то? — спрашивает голос справа, как-то слишком близко к его шее, и он подскакивает, ударяясь головой об стол, а затем вскрикивает снова, но на этот раз еще выше — даже взвизгивает.— Ой, блин! — восклицает Чангюн и наклоняется, чтобы осмотреть место, которым Хенвон ударился.— Ты в порядке? — Ага,— отвечает Хенвон, чувствуя, как его щеки пылают, когда Чангюн убирает руку с того места, где Хенвон держал свои, чтобы притупить боль, и пытается не думать ни о чем, особенно о том, насколько мало расстояние между ним и парнем, что он может почуять запах его шампуня, который, между прочим, пахнет очень даже хорошо. — Ну да, вроде как ничего серьезного, кровь не идет. Но я бы посоветовал приложить лед,— Чангюн отстраняется и одаряет его обнадеживающей улыбкой. — Да, Хенвон, приложи лед,— повторяет Минхек и хихикает сам с себя; Кихен рядом с ним прыскает, и Хенвон, повернувшись, одаряет обоих Взглядом, отчего те медленно затихают. Из-за неприятного инцидента со столом Хенвон напрочь забыл о том, что у Чангюна абсолютно чистые руки и, вернувшись к нормальному состоянию, он, не сдерживая себя, просто пялится. Что-то внутри него хочет, чтобы он протянул руку и провел ей по руке другого, лишь бы почувствовать под ней нежность нетронутой чернилами кожи, думая о том, какую историю она скрывает, но он не делает этого, лишь продолжает пялиться. Чангюн, конечно, в курсе этого, он пару раз елозит на сидении, издает раздраженные вздохи, но Хенвон правда не может совладать с собой. — Ты ведь знаешь, что можешь просто спросить, да? — все же говорит Чангюн, с милой улыбкой на лице, но странной неприязнью в глазах, которой до этого в них не было. — Прости, я просто… Я никогда не встречал кого-то вроде тебя раньше,— Хенвон отводит взгляд от рук Чангюна и встречается с ним взглядом. — Я понимаю, что это редкий случай, но это пиздец как неприятно, когда на тебя так пялятся. Ладно, если бы ты был ребенком, но ты взрослый человек, ты в курсе? Имей хотя бы немного совести,— раздражение, с которым Чангюн это произносит, заставляет Хенвона осознать, что смотреть на человека так, словно он животное в зоопарке, действительно грубо, отчего ему становится стыдно. — Извини,— бормочет он, чувствуя себя некомфортно. — Да пустяки, я уже особо не обращаю на это внимание, не то чтобы я тебя через две недели вспомню,— Чангюн усмехается сам себе, и Хенвон думает, что, наверное, это у него своего рода локальная шутка. — Ага,— он пытается выдавить улыбку, но у него не получается. Он самая настоящая противоположность этому незнакомцу. Боже, может к концу этих двух недель, он все же набьет что-то себе, чтобы не забыть его. — Ну, скажи-ка мне, Хенвон, а сколько людей набили парную с тобой татуировку? — Я…— вопрос застает Хенвона врасплох, и он, взглянув на самое свежее из своих тату и чувствуя, как сердце сжимает тисками, отвечает: — Не особо много. — Тогда зачем ты вообще тратишь на это свое время? — Потому что я не могу представить, каково жить, не помня никого. Мне хочется держать мои воспоминания под контролем. — Но разве это не больно — помнить кого-то, кто не помнит тебя? — спрашивает Чангюн, делая глоток своего напитка и хмурясь. — Больно, но боль не может мучить тебя вечно, и даже если я знаю, что что-то из этого,— он указывает на татуировки на своих руках,— больное воспоминание, то сейчас оно уже не болит. — А,— Чангюн обрабатывает полученную информацию, медленно кивая, и позволяет своему взгляду скользнуть по коже Хенвона. — А почему ты решил не набивать тату? — Потому что почему-то я не вижу в этом смысла,— отвечает Чангюн с нечитаемым выражением лица и явно многого не договаривая. — И у тебя действительно нет ни одной? Даже той, о которой ты просто грезишь забыть? — Нет, ни одной. Ноль,— говорит он твердо, давая Хенвону понять, что тема закрыта, и тот замолкает, наконец понимая.— Тебе доказать? — спрашивает затем Чангюн, и на его лице возникает ухмылка. — Что,— монотонно выдает Хенвон, не совсем догоняя, что этим хотел сказать другой, но то, как тот ему усмехается, заставляет Хенвона чувствовать себя неловко, и он сглатывает ком, образовавшийся в горле. — Я могу раздеться, а ты тем самым сможешь удовлетворить свое любопытство и, в конце концов, раз и навсегда убедиться, что на моей коже нет ни капли чернил,— Чангюн подмигивает ему, не стирая ухмылки с лица, и делает глоток своего напитка, наслаждаясь затянувшейся паузой и эффектом, произведенными его словами. Хенвон лишь давится воздухом, пытаясь придумать ответ, но мозг его покинул, обрекши на погибель. (— Не могу поверить, что это сработало,— где-то на заднем плане говорит Минхек с явным весельем в голосе. — Не думаю, что Хенвон на это поведется,— скептично опровергает его слова Кихен.)*
Однако Хенвон все-таки повелся и сам в итоге убедился, что Чангюн не имеет ни одной, даже самой маленькой татуировки ни на одном миллиметре его тела. И также Хенвон узнал, что парень довольно... — Извините, сэр, вы уронили телефон,— какой-то мальчик вручает Хенвону телефон, который тот уронил, видимо, слишком глубоко задумавшись, вспоминая прошлую ночь, проведенную с Чангюном. — О, спасибо,— он благодарно улыбается, а позже понимает, что к щекам приливает краска, и пытается выкинуть мысли о Чангюне из своей головы. На время поездки в автобусе ему это удается, но как только он оказывается в своей квартире, снимая с себя вчерашнюю одежду, чтобы сходить в душ, привести себя в порядок и пойти на пары, в маленьком зеркале своей ванной он замечает все засосы, оставленные на его шее и ключицах, и проводит по ним рукой. Затем его взгляд цепляется за самое свежее тату, он думает о Хосоке, обо всех остальных, и теперь действительно удивляется, зачем вообще набивал все это. Отойдя от зеркала, он заходит в душевую кабинку, включает воду, ждет, пока та будет нужной ему температуры, и только тогда встает под теплые струи воды. Он позволяет себе расслабиться немного дольше, чем обычно, и во всю наслаждается таким моментом, когда он лишь один, сам с собой. Он натирает руки мочалкой и отчасти жалеет, что его кожа не такая же чистая, как у Чангюна, не такая новая книга с еще не написанной историей. И он потихоньку осознает, почему Чангюн не хочет набивать ни одной татуировки: он свободен и может быть кем-то новым, без каких бы то ни было тревог и камней на душе, постоянно его сдерживающих. И вот он, Хенвон, со своим бессчетным количеством тату, слишком большим количеством воспоминаний, давящих на него, как тяжкий груз, и мешающих ему жить без сожалений, потому что он знает, каково это — помнить что-то разбитое, отравленное и... Хенвон заперт в своих воспоминаниях, словно птица в клетке, в то время как Чангюн живет свободой, и впервые в жизни задумывается: а действительно ли это дает ему контроль над его воспоминаниями? Он всегда считал, что, запоминая, обретает привилегию знания; он думал, что всегда был и будет на шаг впереди, если решит делать тату каждый раз, вне зависимости от того, как все выйдет в итоге. Но теперь ему кажется, что, возможно, он сам себя загнал в эту клетку, заставив себя жить обреченным на вечное горе. Хенвон смывает шампунь со своих волос и выходит из душа, хватает висящее на держателе полотенце, чтобы вытереться, и затем идет в комнату, чтобы одеться. Он отвлечен и глубоко в своих мыслях, не отдавая полного отчета своим действиям, отчего они выходят заторможенными и слишком вялыми; он никак не может выкинуть все мысли о Чангюне из своей головы, потому что те продолжают возвращаться, и ему так хочется знать, так хочется понять мировоззрение другого. Первый раз в жизни он чувствует, что, возможно, все, что он так яро и скрупулезно проповедовал себе как истину, на самом деле не такое правильное, как он всегда уверял себя, и он такой же эгоист в том, что решил набивать все эти тату, как и Чангюн, который решил против этого. Хенвон привил себе привычку оставлять для себя воспоминания обо всех этих людях, хотя эти самые люди, может, и не хотели этого. Он заставил себя помнить всех, но у большинства этих историй повествование имеется лишь от одного лица. Хенвон хватает свою сумку, закидывает ее лямку на плечо и в последний раз смотрит в зеркало, висящее у входа, прежде чем покинуть квартиру, чтобы успеть на автобус до начала второй пары — первую он пропустил, проспав у Чангюна, который, во время его ухода, еще крепко спал с расслабленным лицом и растрепанной прической. Хенвону всеми фибрами души хотелось остаться там, с ним, лечь обратно спать, а потом вместе позавтракать, но потом он понял, что нет в этом соли, ведь Чангюн и так его через две недели забудет, и двигать эти непонятные отношения дальше даже нет смысла. Поэтому он просто встал, быстро отыскал свою одежду и убрался к чертовой матери из квартиры, краем глаза заметив, что и стены в квартире Чангюна были пустые, без единого элемента декора. Как иронично. Сидя на паре, он совершенно не понимает ничего из того, что объясняет профессор, но это не беда, ведь рядом с ним сидит Минхек, который пишет конспекты, и Хенвон, если что, может их у него переписать. И так было у них всегда — помогая друг другу, они вместе держались на плаву. Минхек, безусловно, заметил отрешенное состояние Хенвона, раз решил, что лучше будет его пока не беспокоить, задавая все вопросы потом, и сел писать конспекты за них обоих, обращая все внимание только на профессора и даже задавая вопросы, которые обычно задал бы Хенвон. Когда пара заканчивается и студенты, собрав свои вещи, спешат на обед или следующую пару, Минхек толкает коленом колено Хенвона и кивает головой в сторону двери, показывая тем самым, что они свободны, после чего Хенвон берет свою сумку, положенную на стол и с тех пор не тронутую. — Кихен написал мне и спросил, не хотим ли мы присоединиться к нему за обедом,— осторожно начинает Минхек, когда они выходят в холл и останавливаются там, не двигаясь с места. — Ну, можно, наверное. — Ты уверен? В смысле, я пойму, если ты не хочешь, я просто тогда напишу ему, что что-то помешало нам прийти и... — Нет, все в порядке. Думаю, мне пора уже перестать убегать от всякого рода неловкости, которая осталась между нами. К тому же, я знаю, что ты хочешь с ним увидеться,— говорит Хенвон и, когда Минхек краснеет, позволяет себе улыбнуться. — Я не... Ну, то есть, мы друзья, и, конечно, я хочу увидеться с ним, и... Но и раньше я не то, чтобы...— он запинается и нервно поправляет лямку на плече в попытке занять свои руки. — Минхек, все в порядке, я не буду против, если ты будешь встречаться с ним. — Но он был твоей третьей татуировкой и твои первым парнем. — Нам было тринадцать, и это давно в прошлом. Серьезно,— уверяет его Хенвон. Минхек с пару секунд смотрит на него, прежде чем отвернуться, кивнув, задумчиво хмыкнуть и затем направиться в сторону лестницы. Хенвон идет за ним, его взгляд цепляется за татуировку, которую его друг набил, подружившись с Кихеном, когда им было тринадцать, и Хенвон думает: каково это — набить себе татуировку, чтобы запомнить кого-то, к кому ты что-то чувствуешь, а они нет, а потом, спустя годы, вступить в отношения уже иного рода. Хенвон точно знает, что теперь Кихен чувствует к Минхеку то же, что и тот к нему, пусть он и несколько стесняется вот так сразу признаться в этом. Хенвон не может его винить. Пусть они трое и начали с какого-то беспорядка и набили тату по неправильным поводам: Минхек набил тату, потому что пообещал себе быть Кихену другом; Хенвон набил свою, потому что уже тогда сделал выбор запоминать всех, с кем знакомится, несмотря ни на что; Кихен же набил свои, просто плывя со всеми по течению, — все так делали, почему бы и нет? — вместо того, чтобы сначала обдумать свои чувства к Хенвону и Минхеку. Но теперь уже слишком поздно менять решение и думать, как им следовало было тогда поступить. Обычно, когда отношения разрываются, вне зависимости, сделали ли люди тату друг о друге или нет, они исчезают из жизней друг друга, потому что становится слишком неловко и хочется вообще удалить это воспоминание (или боль от того, когда видишь, что кто-то сделал тату, но притворяется, что никогда этого не делал). Однако они втроем продолжали идти вместе, преодолевая бесчисленные множества слоев неловкости, и Хенвон уже готов оставить это все позади и вступить в другие отношения со своим бывшим парнем, запомнив его так, просто, безо всяких татуировок. Тогда он думает о Чангюне и мысленно удивляется: так ли это ощущается для него, когда он распоряжается своими воспоминаниями так, как хочет. И снова Хенвон замечает, какая свобода стоит за выбором не делать тату, и снова ставит под вопрос свой выбор.*
Два дня спустя Хенвон снова оказывается в квартире Чангюна, и он даже до конца не уверен, как это произошло, но из-за все частых посиделок с Кихеном и того, что Чангюн его близкий друг, случилось так, что они сблизились и начали общаться больше, чем Хенвон изначально планировал (или надеялся). На задворках разума голос здравого смысла взывает его к уменьшению их взаимодействий настолько, насколько это возможно, чтобы потом Хенвону не пришлось снова переживать всю боль и сожаления, но любопытство берет над ним верх, и то, как его сердце пропускает удар каждый раз, когда он рядом с Чангюном, также не делает ситуацию лучше. Что-то такое в Чангюне притягивает его, словно магнит, и Хенвон просто не может противостоять этому. Он садится на старый диван с кружкой чая в руках и, всецело обозревая пустые стены чангюновой квартиры, дивится, случайно ли это совпало с тем, что тот не хранит ни о ком воспоминания на своем теле, или же он попросту не из тех, кто любит украшать свое место обитания. Каким бы ни был ответ, Хенвону недостаточно отваги задать Чангюну этот вопрос, поэтому он продолжает сидеть и ждать, когда к нему присоединится второй парень, чтобы они могли, наконец, посмотреть фильм, который решили еще два дня назад, когда нежданно встретились в университете после того, как Минхек и Хенвон согласились прогуляться с Кихеном, а тот попросту не предупредил их, что Чангюн тоже будет с ними. Хенвон все еще не разобрался до конца, как работает их дружба, и, как сильно ему бы ни хотелось знать, это совершенно неизведанная территория для него, которую он предпочел бы не пересекать, так как это может только подтвердить, что все, чем он так жадно упивался, на самом деле всего лишь обычная тривиальность и делать тату, чтобы запомнить кого-то, вовсе необязательно. Но он еще не готов отступиться от своих принципов. — Слышал, этот фильм неплох,— говорит Чангюн, подходя к дивану с миской попкорна в одной руке и бутылкой содовой — в другой. Он садится подозрительно близко к Хенвону — так, что их локти соприкасаются,— и наклоняется к ноутбуку, стоящему напротив, чтобы нажать на пробел, включая видео. — Если ты доверяешь вкусу Кихена, конечно. — На нашем первом свидании он повел нас на «Шрека 2», так что я не особо уверен,— отвечает Хенвон, хмурясь, когда фильм начинает играть, а Чангюн откидывается на спинку дивана, усаживаясь тем самым поудобнее. — Постоянно забываю, что вы раньше встречались. — Странно это, наверное, учитывая то, что мы все еще друзья. — А мне кажется, это клево — придавать сделанным ранее тату уже совершенно новый смысл,— комментирует Чангюн почти шепотом, чтобы не заглушать музыку из вступления фильма. — Я все еще не понимаю твою позицию относительно татуировок,— признается Хенвон, также понижая голос, но особо не обращая внимания на фильм. — Значит, и не надо. — Но, может, я хочу. Чангюн вздыхает, снова наклоняясь, чтобы поставить фильм на паузу, и смотрит на Хенвона, в удивлении подняв брови. — Зачем? — с любопытством спрашивает он. — Не знаю, если честно,— начинает Хенвон, делая глоток чая.— Я боюсь, что твои слова могут свести на нет мое желание запоминать всех и каждого, но в то же время я… я понял, что мой образ жизни не единственный правильный. — А,— далее Чангюн молчит и лишь смотрит на него несколько секунд, пытаясь найти на лице Хенвона ответы на какие-то одному ему известные вопросы.— Обычно люди мгновенно уходят от меня, когда узнают, что я не сделаю тату, чтобы их запомнить, или же используют это как шанс пожить в тумане, а по прошествии двух недель начать сначала… — Но разве это действительно начинание «сначала»? В смысле, просто потому что мы не помним, не значит, что этого не было. — Пожалуй,— он пожимает плечами, а потом откупоривает свою бутылку и делает глоток.— Мне кажется, мы о многом не думаем так, как об этом думают люди вокруг, когда дело касается татуировок и запоминания или не запоминания. — Должен признаться, что ровно с тех пор, как мы впервые встретились, я не могу перестать думать о тебе,— заявляет Хенвон и, когда Чангюн ухмыляется, с румянцем на щеках толкает его в плечо.— Нет, не так. Я имел в виду, что… я просто никогда не встречал кого-то вроде тебя, и у меня просто столько вопросов в голове роится, что даже я начинаю сомневаться в правильности своих поступков относительно татуировок, и… теперь я как-то не особо уверен, что путь, который я избрал — правильный. Я осознал, что, возможно, я просто поступаю намного более эгоистично, чем мне казалось все это время, и… — Хенвон,— прерывает его Чангюн, кладя руку ему на плечо и несильно его сжимая,— не существует определенной догмы в том, как жить правильно, а как — нет. Ты просто поступаешь так, как тебе наиболее комфортно. Если ты хочешь помнить все — помни. Я тут не для того, чтобы тебе в этом помешать,— заверяет он Хенвона, не убирая руки с его плеча.— Но если ты готов, то, возможно, примешь и мою точку зрения тоже. — Я попытаюсь. — Для меня татуировки никогда не имели смысла. Я вырос в детском доме, и нам не разрешали делать их до тех пор, пока нас не усыновят или не удочерят. Но меня так и не усыновили, и, как только мне исполнилось восемнадцать, меня — скажу без прикрас,— выгнали к чертовой матери во взрослую жизнь,— начинает Чангюн; его лицо при этом не меняет своего выражения, а голос остается стальным, но сквозь эту самую сталь все равно слышится отчаяние.— Я помню всех, с кем тогда познакомился. Всех, с кем подружился. — Как? — вырывается у Хенвона, когда он пытается обработать полученную информацию. — Лет в десять я начал писать дневник, упоминая там всех, с кем встречался на дороге жизни. Я делал и делаю фотографии с людьми, не удаляю их сообщения. Да даже если они исчезли из моей памяти, как и время, с ними проведенное, они все равно остаются со мной, не искаженные сквозь призму моего одномерного мировоззрения, как если бы я делал татуировки,— заканчивает он и обращает свой взгляд к Хенвону, ожидая его реакции, хоть чего-то, но Хенвон глубоко ушел в свои мысли, пытаясь убедить себя, что запомнить кого-то можно и без татуировок. Да это проще простого, но все равно люди мучают себя вечным вопросом: «Сделать ли мне тату или просто забыть?» И теперь он догадывается, как, должно быть, работает дружба между Кихеном и Чангюном — с помощью их воспоминаний друг о друге в виде фотографий, смс-ок, записанных слов в дневнике. — А обо мне ты тоже записи в дневнике ведешь? — в итоге спрашивает Хенвон, потому что он действительно в какой-то мере эгоистичен. — Равно как ты решил, что через десять дней, чтобы не забыть обо мне, сделаешь татуировку,— так и я уже начал новую главу в своем дневнике под названием: «Че Хенвон». — Почему ты так уверен, что я набью тату? — А я неправ? — Два дня назад я бы сказал, что нет, да и тогда, когда мы встретились, я бы тоже так сказал, но…— Хенвон не заканчивает предложение, и его неозвученный конец тяжело повисает в воздухе. Чангюн смотрит на него с нечитаемым выражением лица, слегка приоткрыв рот и нахмурившись. Реплика Хенвона и правда, заключенная в ней, его, очевидно, поразила. Хенвон и сам удивился своим словам, но он осознает, что так и есть, и, смотря на Чангюна, думает, какой будет его жизнь через десять дней: сделает ли он татуировку или впервые в жизни решит забыть. Он сглатывает в попытке не дать эмоциям и панике прорваться наружу и лишь продолжает молча смотреть в глаза Чангюну.***
За прошедшие двенадцать дней Хенвон довольно хорошо ознакомился с квартирой Чангюна (в особенности, с его спальней), и сейчас он стоит в маленькой кухоньке, готовя им двоим завтрак. Чангюн ушел в душ, и даже там, где стоит Хенвон, деревянной лопаткой ковыряя яйца на сковороде, все равно слышен звук льющейся в ванной воды. Радио работает так тихо, что он едва слышит песню, играющую там. Где-то через полтора часа начинаются пары, но у них еще есть достаточно времени, чтобы вместе позавтракать и успеть на автобус до университета. И Хенвона начинает бесить, насколько домашней и родной кажется ему эта обстановка, как хорошо он вписывается в чангюново место обитания. Его бесит, как привычно для него стало вот так стоять на кухне, готовя что-то для них обоих (и не обязательно завтрак — они довольно часто вместе готовят ужин, а потом заваливаются в кровать Чангюна, переплетая ноги и руки, жарко целуясь и шепча друг другу то, что, они оба знают, рано и поздно потеряет смысл). Хенвона бесит, как за этот ничтожный промежуток времени он приноровился заботиться о Чангюне, хоть и знал, что конец их истории уже написан. И, вспоминая давно замолчавший в его голове голос здравого смысла, он бесится, что в свое время не прислушался к нему. Он вообще не ожидал, что у него появятся какие бы то ни было чувства к Чангюну — он с самого начала знал, чем все закончится, и все же решил пойти на поводу у желания развлечься, но теперь, смотря на расплывающиеся и жарящиеся на сковороде яичные желтки, он понимает, что, нет, это был не просто какой-то ветреный, навеянный желанием развлечься, роман. Каким-то образом он перерос в нечто более серьезное, и это Хенвон ненавидит (себя за) это. Вода в ванной перестает идти, и через несколько минут Чангюн выходит оттуда, одетый и уложивший свою мокрую челку назад, чтобы та не спадала на глаза. Он подходит к Хенвону и, положив тому руки на талию, заглядывает через его плечо в сковородку и медленно облизывается. — Выглядит вкусно. Хенвон не двигается с места; мысли продолжают наполнять его голову,— одна мучительней другой. Он нервно сглатывает и поворачивается к парню, стоящему за ним. За последнюю неделю Хенвон стал еще более эгоистичным и продолжал думать, что, наверное, стоит оставить Чангюна в своей жизни, пусть им и придется начинать сызнова каждые две недели, пусть он и потеряет его, и Хенвон навсегда останется для Чангюна очередным незнакомцем. Но наконец Хенвон принял самое важное и, пожалуй, болезненное решение в своей жизни: он не может. Просто не может. — Я думаю, нам стоит поговорить,— спустя несколько секунд после установления зрительного контакта говорит Хенвон. Чангюн вздыхает и отодвигается от Хенвона, предоставляя тому свободу действий. Он наклоняется к шкафчику рядом с плитой, чтобы достать оттуда тарелки, и затем, не проронив ни слова, ставит их на стол. — Полагаю, это насчет того, что скоро две недели закончатся,— произносит он, когда глазунья уже у них в тарелках и рядом с ними стоят чашки с кофе. — Да,— аппетит Хенвона пропал, но все равно пытается проглотить вставший поперек горла кусок жареного яйца.— Просто… Ты точно не собираешься делать татуировку? Это все для тебя совсем ничего не значило? — Хенвон,— начинает Чангюн, смотря на него с осторожностью, и, вздохнув, продолжает: — Ты знал, к чему все приведет, я не… — Черт, ты и правда не собираешься… Боже, что я за идиот. — Хенвон, не надо… Дай мне договорить… — Нет, нет, все в порядке. Ты прав, я знал это, но все же, я думаю, я… Я не знаю, я просто надеялся, что, может… Но это глупо,— он издает горький смешок и запускает руку в волосы, растрепывая их. Ему действительно стоило было прислушаться к голосу, говорящему ему не делать это; он должен был отдалиться от Чангюна, но в итоге он просто сидит за теперь уже знакомым кухонным столом, завтракает с парнем, который потом о нем и не вспомнит, и думает: когда же он наконец начнет учиться на своих прошлых ошибках? Когда же он наконец перестанет так яро пытаться всех запомнить и надеяться, что хоть кто-то захочет запомнить и его? Ведь этого никогда не произойдет. Черт, каким дураком он был, раз позволил себе подумать, что он сможет изменить принципы Чангюна. Что он сам другой, и, может, когда-то в жизни и вступит в отношения, основанные на взаимных чувствах и настоящей любви,— но нет, конечно, такого в хенвоновой жизни никогда не произойдет, он обречен на пожизненное одиночество, а все тату на его теле говорят лишь о большом горе и разбитом сердце. — Я… я, пожалуй, поеду на более раннем автобусе,— говорит он, отодвигая стул, отчего тот громко скрипит по кухонному полу, и, прежде чем Чангюн успевает сказать хоть слово, покидает квартиру в спешке, едва не спотыкаясь о собственные ноги. Он не успевает еще дойти до автобусной остановки, когда чувствует, как слезы уже стекают по его щекам. Теперь он не только потерял еще одни отношения, не только выставил себя полным идиотом, а еще и ревет посреди улицы. Тогда к Хенвону приходит мысль отменить все планы на день, чтобы просто лежать весь день дома, рыдать, смотря какие-нибудь глупые видео с Ютуба, и надеяться, что через два дня ему станет намного легче, чем сейчас.*
Время близится к вечеру, когда Хенвону пару раз звонит Минхек, но он не берет, и спустя восемь непринятых звонков тот решает написать ему пару смс-ок с вопросами о том, где он и все ли с ним в порядке. Хенвон не отвечает ни на одну, лишь убирает телефон от греха подальше и продолжает получать мизерное, но удовольствие от просмотра какого-то стрима о семье кошек в США (одна из кошек недавно окотилась, и Хенвон чуть ли не ревет от умиления, смотря на новорожденных котят). В районе шести вечера у него снова звонит телефон; ему приходится поставить стрим на паузу и, перегнувшись через пустую коробку от пиццы, глянуть, кто ему звонит. На экране написано: «Ли Чжухон»,— и Хенвон, нервно закусывая губу, принимает вызов. — Привет, Хенвон, ты как? — спрашивает на том конце провода Чжухон; где-то на заднем плане у него играет музыка и можно услышать знакомый звук тату-машинки. — Привет, я… нормально, а ты? — выдавливает из себя Хенвон, чувствуя, как ложь оседает горечью на языке. — Неплохо. Работаю вот. Хотел спросить насчет твоей завтрашней записи: ты не против, если я перенесу ее с двух тридцати на четыре? — А, насчет этого… Я не думаю, что… Я, наверное, хочу отменить запись. — Чего? — в изумлении спрашивает Чжухон и, отойдя от легкого шока, с волнением продолжает: — Что значит — отменить? Ты никогда не отменял записи. — Просто… Я подумал и решил, что этого человека запоминать не хочу. Произошло много всего, и я не… Это тупо. Тупо, что я запоминаю всех, даже если они не хотят запоминать меня, и…— он начинает запинаться и чувствует, как горло саднит от сдерживаемых слез. — Эй, эй, успокойся,— Чжухон отошел в более тихое место, судя по тому, что шум на фоне утих и теперь слышно только его голос.— Это не тупо. Ты так захотел. Что случилось? — Я встретил человека без единой татуировки, и он… он изменил все. — Оу. У него правда нет ни… — Да,— прерывает Чжухона Хенвон,— да, у него нет абсолютно ни одной татуировки. — Ни хрена себе. — Ага. И я…— Хенвон меняет свое положение на кровати, ложась на спину и снова включая стрим, где кошка уже вылизывает своих маленьких детишек, но выключает звук, чтобы слышать Чжухона.— Теперь я вижу все в другом ключе, и, раз он меня не вспомнит, то почему я должен? Я так задолбался каждый раз переживать эти чертовы расставания, так задолбался. — Ладно, хорошо, вау, я… я вообще этого не ожидал. Ты всегда, несмотря на всю боль, которую тебе принесло расставание, делаешь тату, и я… мягко говоря, охренел. Хенвон испускает бесстрастный смешок. — Да, это довольно неожиданно. — Он, должно быть, очень сильно повлиял на тебя, раз уж ты так кардинально изменил свою точку зрения. Хенвон думает, как медленно, но верно Чангюн нашел себе место в его сердце несмотря на все его отчаянные попытки предотвратить это и не дать каким-либо чувствам прорваться наружу, но вот, две недели спустя, Хенвон лежит на своей кровати, и до него, наконец, доходит, как много Чангюн теперь для него значит. В это трудно поверить, и у него никогда не происходило подобного с кем-то другим; он не смог понять, что именно есть такого в Чангюне, из-за чего все так обернулось, и теперь снова остался с этой режущей и ноющей болью в сердце. Он совершенно не может понять и на секунду задумывается, был ли он когда-либо вообще влюблен во всех тех, в память о ком набивал тату. От этой мысли где-то в груди у него зарождается страх, и он, смотря на свои сплошь покрытые чернилами руки, задается вопросом: «Может, они и правда не имеют никакого смысла?» Он помнит всех людей, из-за которых их набил, все те отношения, но он не особо помнит, как проводил время с ними, равно как и не помнит, что ел в это время неделю назад. «Воспоминания со временем стираются из памяти, это нормально»,— сказал ему однажды Чангюн, и тогда Хенвон не до конца понял, что тот имел в виду, но сейчас, пожалуй, понимает. — Хенвон? — зовет его Чжухон, и Хенвон вздрагивает: он совершенно забыл, что говорит по телефону со своим тату-мастером. Прочистив горло, он вынуждает себя сконцентрироваться на разговоре по телефону. — Да? — отзывается он. — Я спрашивал: он, наверно, много для тебя значил? Хенвон колеблется с секунду, но затем отвечает: — Да, значил… Э-э, значит. Чжухон на том конце провода хмыкает, словно хочет что-то сказать, но не решается. — Эм,— начинает Хенвон, подтягивая колени к груди и смотря на котят в экране ноутбука (запись теперь транслируется с другой камеры, показывая внутренний дворик дома, где живут кошки, и одна из его любимых, Белла, сейчас играет с игрушкой-зайцем),— насчет записи. Я… х-хочу отменить ее. — Ты уверен? Прямо на все сто? — Да, на все сто. — Окей, значит, будь по-твоему,— из трубки снова начинают доноситься какие-то звуки, и один из них похож на шелест перевернутой страницы. — Чжухон, мне пора, но, если хочешь, можем как-нибудь встретиться поболтать и все такое,— говорит Хенвон, когда шелест бумаги затихает, и на проводе повисает неловкая пауза. — Да, конечно, без проблем. Мне тоже пора, тут посетитель пришел. — Хорошо, давай, Чжухон. Он кладет трубку и роняет телефон на кровать, смотря на него пустым взглядом, когда экран внезапно загорается, показывая, что ему звонит Чангюн. Хенвон не берет трубку и чувствует, как слезы снова грозят пролиться.*
Это последний день, когда он еще помнит, а завтра он забудет абсолютно все — или, по крайней мере, так должно произойти. Он не уверен, что знает, каково это — забывать. Для него это звучит настолько отдаленно и невозможно — что, встав завтра утром, он совершенно ничего не вспомнит о Чангюне и времени, проведенном с ним. Не будет ни боли, ни ощущения того, что ему разбили сердце,— ничего; это звучит нелепо и неправдиво, но так, к сожалению, устроен мир. Хенвон поднимает взгляд на часы, висящие на стене в начале аудитории, и следит глазами за стрелкой, медленно отсчитывающей секунды. Вообще, в душе он желает, чтобы время шло быстрее и он, наконец, забыл. Он устал и изможден, проведя почти всю ночь в слезах (а в то время, что он спал, ему не переставали сниться кошмары), и с утра проснулся неотдохнувшим и с дикой головной болью. Он не может дождаться, когда это все кончится, чтобы он мог притвориться, что ничего никогда и не было, и жить свою жизнь дальше, как жил до того, как встретил Чангюна. (Но, конечно, где-то на задворках разума все же проскальзывает мысль позвонить Чжухону и попросить того выкроить немножечко времени, чтобы он смог набить свое тату, потому что ему это настолько привычно и лишь одна мысль о том, что завтра он все забудет, приносит Хенвону гораздо больше стресса, чем он думал. Все это кажется ему неправильным и неуместным, но свой выбор уже сделал, как сделал свой когда-то Чангюн). Минхек заходит в аудиторию с легкой и мечтательной улыбкой на губах и, читая что-то в телефоне и едва обращая внимание на то, куда он идет, садится на стул рядом с Хенвоном. У него на шее татуировка — свежая, сделанная дня два назад, и Хенвон находился с ним рядом, держа его за руку, когда тот набивал ее, потому что шея — достаточно чувствительное место, но Минхеку хотелось, чтобы татуировка была у всех на виду. Она не похожа на ту, другую, которую он набил давно, чтобы не забыть Кихена,— эту он набил просто потому, что хотел, чтобы у него и Кихена были парные татуировки как обещание того, что они останутся в жизнях друга несмотря ни на что, даже если их чувства угаснут так же, как угасли они когда-то между Хенвоном и тем же Кихеном. Это тату Минхек сделал потому, что захотел, а не потому, что от этого зависели отношения между ним и его парнем. Три часа спустя они сидят в столовой, обедая, их тарелки уже наполовину пусты, когда Хенвон словно выходит из транса и, исступленно моргая, оглядывается по сторонам. — Постой, а где Кихен? — спрашивает он затем Минхека и слегка хмурится. За последние две недели он уже привык, что его бывший сидит с ними за обедом. — Э, он… он сказал, что Чангюну сейчас тяжело, и решил остаться с ним,— осторожно говорит Минхек и с любопытством смотрит на Хенвона. Все дело в том, что Хенвон еще не сказал ему, что впервые в жизни решил не помнить, что они повздорили с Чангюном или что его сердце опять разбили. Он ничего не сказал ему лишь потому, что не хочет забыть, только чтобы Минхек потом постоянно об этом напоминал. — А, ну ладно. — Между тобой и Чангюном ничего не произошло? — Нет,— отвечает Хенвон слишком резко и быстро, и Минхек мгновенно поднимает брови в удивлении, внимательно изучая лицо Хенвона. — Хенвон, ты никогда раньше так не реагировал на подобные расспросы и… — Минхек, все в порядке, ничего не случилось, все как обычно. — Я вижу, что ты мне врешь, но не буду на тебя давить,— отвечает тот и отводит взгляд, продолжая есть обед.— Хочешь, чтобы я пришел на твой сеанс у Чжухона сегодня? — Нет, я-я его отменил,— он встает со своего места быстрее, чем Минхек успевает что-либо ответить, и в спешке покидает столовую, краем глаза замечая удивленное выражение лица своего друга, отчего внутри все неприятно сжимается. Посмотрев на время, которое показывают часы на его телефоне, он снова мечтает, чтобы оно ускорилось, потому что внезапно не уверен, как долго он еще сможет это выносить. Он всего лишь хочет забыть. И чтобы боль в его сердце наконец-то утихла.***
Тату-салон довольно просторный и весь украшен красивыми и красочными фотографиями татуированных людей. Салон кажется приятнее, чем ему казалось, но он все равно с некой робостью подходит к стойке. Стоящий за ней мужчина высок ростом, его волосы красиво уложены, а руки сплошь покрыты татуировками, последней из которых является подсолнух на его плече. Прикрепленный к футболке бейджик гласит: «Сон Хену», и когда он пересекается с ним взглядом, тату-мастер тепло улыбается, заметив его нервозность. — Это намного менее страшно, чем кажется,— заверяет его Хену.— Разве что самую малость, обычно из-за того, что люди сами себя накручивают, а так, набивать саму татуировку, в общем-то, не страшно. — Постой,— начинает он, изучая взглядом цветные рукава мужчины,— ты хочешь сказать, что некоторые из твоих тату просто для прикола? — Да, даже большинство из них,— отвечает Хену.— Я, можно сказать, в прошлом, до того, как открыть салон, много практиковался на себе и на своих друзьях. — Прикольно, наверное. Я никогда об этом не думал. — Почти никто не думает, я бы сказал. Теперь Чангюн думает, что, возможно, когда-то в будущем сделает несколько татуировок ради прикола, но сейчас он должен сделать одну для Хенвона. — По телефону ты сказал мне, что впервые в жизни делаешь тату,— начинает Хену, роясь в стопке бумаг.— Мне нужно, чтобы ты заполнил эту анкету,— он вручает Чангюну пару бумаг и ручку.— Ты уже решил, что именно хочешь набить? — Ага,— отвечает тот, забирая бумагу с ручкой и начиная заполнять анкету.— Я хочу набить голубя. Не слишком большого и лучше монохромного. — Какого-то особенного, или мне нарисовать тебе несколько эскизов, чтобы ты выбрал тот, который тебе больше нравится? — Э-э,— задумывается Чангюн, отрывая ручку от бумаги.— Думаю, лучше, чтобы ты что-то нарисовал. Хосок сказал, ты хороший художник. Хену лучезарно улыбается от упоминания имени своего парня, неосознанно касаясь подсолнуха на плече, кивнув, достает чистые листы и карандаш и начинает делать наброски. Чангюн с головой погружен в анкету, заполняя вопросы о личной информации, о том, есть ли у него какая-либо кожная аллергия и все остальное, что там спрашивается. Закончив, он подает анкету обратно Хену и смотрит, что за это время успел нарисовать мастер. Хосок был прав: он действительно хороший художник, и Чангюну нравятся абсолютно все эскизы. Может, он даже набьет себе только тату по одной теме — голуби, но разных форм, размеров и в разных стилях. Теперь, когда он твердо решил запомнить Хенвона, ему, возможно, захочется запомнить и Кихена. Чангюну хочется навсегда избавиться ото всех негативных чувств, которые ассоциировались у него с татуировками, и просто жить настолько свободно, насколько ему удастся, без влияния или ощущения нужды в том, чтобы делать тату просто потому, что все делают, а не потому, что ему действительно хочется. И сегодня он сделал свой первый шаг к этому. Два часа спустя, выйдя из тату-салона с голубем, набитым на коже поверх его ребер, он чувствует, что это в какой-то степени больно, но Хену все же был прав: боль усиливается из-за страха. Чангюн стоит на остановке рядом с салоном и, ожидая автобус, мысленно готовит себя к парам. Сегодня он не сможет увидеть Хенвона, но он намеревается сделать это завтра, прийти к нему, удивить его своей татуировкой и, возможно, дать ему знать, что он хочет состоять с ним в отношениях. Что он готов воспользоваться вторым шансом.***
Хенвон проводит весь день лежа на диване и тоскуя, но не зная по чему. Весь день Минхек странно вел себя в университете, постоянно оглядывал его задумчивым грустным взглядом, а Кихен просто игнорировал, что приносило ему какого-то рода боль, ведь они только недавно наладили отношения и сдружились, преодолев всю неловкость между ними, которая осталась с тех пор, как они расстались. Он пустым взглядом смотрит на экран своего ноутбука, на открытую страницу в Ворде, где он должен был начать свое эссе, но почему-то не может найти нужных слов и просто продолжает смотреть, чувствуя необъяснимую тоску и тяжесть на сердце. Звонок в дверь вырывает его из транса, и он вскакивает со стула, направляясь ко входной двери несколько озадаченно: ведь он не заказывал ничего на дом и никого не приглашал. Может, просто его соседу, Хену, снова понадобился лук или что-то еще, потому что ему захотелось что-то приготовить для своего парня. (Хенвон в курсе, что его сосед встречается с Хосоком, он узнал это пару дней назад, и это его потрясло, но он рад за них, ведь Хосок, видимо, любит и доверяет Хену). Он открывает дверь и лицом к лицу сталкивается с парнем ростом несколько ниже его, с черными волосами и в круглых очках. Он одет в какие-то спортивные штаны и толстовку и вообще выглядит так, будто едва вылез из постели, и это понятно: ведь сейчас только одиннадцать утра. Незнакомец кажется Хенвону симпатичным, и он даже не особо-то и против того, что тот позвонил ему в дверь. За парнем в дверях стоит Хену с пакетом продуктов, а рядом с ним стоит Хосок. Они здороваются друг с другом, а затем Хену и Хосок исчезают за дверью квартиры напротив хенвоновой, оставляя его наедине с незнакомцем. — Привет, Хенвон,— начинает тот, нервничая и то сцепляя, то расцепляя пальцы. Внутри Хенвона что-то надламывается, потому что этот человек, очевидно, знает его, но сам Хенвон даже не может вспомнить, встречал ли он его где-либо ранее. Но с каждой секундой он все больше понимает, что та тяжесть на его душе была не просто так, что Минхек не просто так сочувственно смотрел на него весь день и что Кихен, возможно, именно из-за этого и отдалился от него. Хенвон лишь не понимает, почему не помнит этого парня, удивляется, что же такого случилось за последние две недели или черт знает сколько вообще, что он больше не знает его. Он сглатывает ком в горле и все, что, как ему кажется, давит на него, включая его собственные эмоции, но все, что он может сделать,— это беспомощно смотреть на парня в ответ. С каждой проходящей секундой лицо незнакомца становится все мрачнее и тот постепенно понимает, что произошло, и от осознания этого в его взгляде появляется боль вперемешку с удивлением. Он медленно открывает рот, пытаясь подобрать слова, но голос его не слушается, и он просто стоит, молча смотря на Хенвона. — Оу,— выдыхает он, опуская взгляд, чтобы собраться с силами.— Хорошо. Ладно, отлично, окей. Я не знал, что ты… я думал, что ты запомнишь меня, как запоминал всегда всех остальных, но я…— незнакомец начинает запинаться и избегает взгляда Хенвона.— О боже. Пиздец. Ладно, давай, ты сможешь,— говорит он себе, нервно проводя рукой по волосам, и, чем больше времени проходит, тем хуже становится Хенвону. — Прости,— все, что удается ему выдавить из себя, и незнакомец смеется. — Да ничего, правда, я просто не ожидал такого поворота событий. Я несколько удивлен. Но это ничего, мы ведь… Ну, мы можем начать сначала или дать друг другу второй шанс, если ты не против,— предлагает Хенвону незнакомец и протягивает руку.— Привет, меня зовут Им Чангюн. Хенвон смотрит на протянутую руку, затем на лицо незнакомца — то есть, Чангюна,— и сглатывает, прежде чем пожать протянутую руку. — Я Че Хенвон, но ты, видимо, это знаешь. — Ну, я знаю твое имя, но тебя самого, пожалуй, нет. За две недели невозможно узнать друг о друге все. — Не хочешь зайти? — предлагает Хенвон, потому что ему на самом деле хочется снова познакомиться с Чангюном, узнать, почему он не сделал татуировку, и воспользоваться этим «вторым шансом». — Да, спасибо, с удовольствием,— отвечает Чангюн и заходит внутрь, закатывая рукава толстовки, и Хенвон удивляется отсутствию на его руках каких-либо тату. Его шокированный взгляд не остается незамеченным, и Чангюн слабо усмехается. — Твоя реакция на мою нетатуированную кожу точь-в-точь такая же, как и в первый раз. — У тебя нет ни одной татуировки? — спрашивает Хенвон, в шоке округляя глаза. — Ну… одна теперь есть.