Танцуйте

      Всем в этом мире похуй, когда тебе плохо.       Это первое правило, которое усвоил маленький Лука на грязных и пыльных улицах Задара. Правило, которое вдалбливали ему в голову побоями и насмешками местные мальчишки, правило, которое звучало в голосе его отца, когда избитое дитя возвращалось в слезах домой. Правило, которое преследовало его всю жизнь, ни на шаг не отступая, заставляло ненавидеть всех вокруг, не понимать, умолять, бояться, рассчитывать только на себя и не доверять никому на свете. И он честно думал, что сжился с этим. Он привык и научился не обижаться на неопределенные пожатия плечами в ответ на просьбу о помощи, забил на все и был счастлив в своем одиночестве. Он давно все понял.       Что ж, если понял, то почему один из лучших полузащитников мира, состоятельный взрослый человек, обладатель доброго десятка титулов, роскошных домов в разных местах планеты и всего, чего только душенька пожелает - стоит на самом краю крыши шикарного отеля и отчаянно, безумно хочет шагнуть в горящую сотнями огней черноту? Потому что это всё ложь. Потому что он ни с чем не смирился. Он ничего не понял. Он ни к чему не привык. Потому что великий футболист Лука Модрич - всего лишь тот же ранимый и наивный ребенок из Задара. И ему как-то с этим жить. Никому ведь не нужны чужие проблемы.       У него рубашка клетчатая расстегнута наполовину, и рукава закатаны до локтя; а руки в крови, густые черные капли, срываясь, стучат о камень, и это, наверное, выглядит жутко, но ему похуй. Горло жжет почти так же, как кожу на щеках - от слез, а у ног - цветы, цветы, цветы, море цветов. Море белых лилий, море боли и разбитых надежд. Он дрожит, и в липких от засыхающей крови пальцах бездумно вертит последний гибкий стебель: бутон на нем еще не раскрывшийся до конца и испачканный темно-алым. В голове проносится мысль о том, что он, Лука, мешает жить даже цветам, растущим из его сердца, и он горько усмехается. Да, эти блядские цветы легко уничтожают жизнь человека. Но люди ведь делают это гораздо проще. ***       Когда это началось? Да как только - так сразу. Как только он увидел эту улыбку вживую, не с экрана, как только вживую увидел огни на дне темных глаз. Как только ему руку пожали с веселым "Я Криш, если ты не знал" и унеслись к остальным, да вот правда-то в том, что он нахуй никому не нужен здесь. И ему тоже.       Лука Модрич? Гениальный полузащитник с превосходной техникой. Он нужен всем и везде, он незаменим, его любят фанаты и уважают соперники. Лукита? Просто милый парень, который не любит шум и тусы, но разве кто-то знает об этом? Всем нужен Модрич-игрок. Кришу нужен Модрич-игрок. А Модрич-человек не всрался никому, зачем он вообще существует? И Лука согласен с ними. И Лука готов смириться. Он готов до конца жизни ловить взгляды, считать прикосновения и рыдать в подушку. Он готов счастливым становиться от одной улыбки в свою сторону, но судьба как всегда вписалась очень невовремя. Он был бы счастлив в своем одиночестве, если бы не чертовы цветы.       Они убивают медленно изнутри, примерно так же, как это делал бы это он сам бесконечным самобичеванием и ненавистью к себе, пожирают, как огонь. Лука иногда просыпается ночью, чувствуя, как тонкие стебли вгрызаются в ткани, проходят сквозь, принося безумную боль и заставляя бездумно расцарапывать грудную клетку, словно пытаясь разорвать её и достать сердце наружу - живое, трепещущее, опутанное ярко-зелеными стеблями. Сердце, которое вообще-то должно давать жизнь, а на самом деле убивает. Ему снится в кошмарах тот момент, когда впервые он смотрит на пахнущие сладко-удушливо белые лепестки, испачканные его собственной кровью, но такие же прекрасные, тем не менее, в его дрожащих руках. Сине-фиолетовый дым, неоновый свет, одиночество в толпе беспорядочно дергающихся тел, окровавленые цветы на грязном полу. Красиво, даже эстетично, в какой-то мере, если бы это происходило не с ним. Если бы не надо было неверяще смотреть перед собой, ощущая обжигающую боль в легких и пытаться проснуться, убеждая себя, что это всего лишь сон.       Они ведь всего лишь хотели отметить разгромную победу в очередном матче в каком-то клубе, всего лишь попраздновать немного и вернуться в отель, но празднование ожидаемо слишком далеко заходит. Лукита такой безумно лишний в этой компании, где все шутят, зубоскалят, обсуждают местных цыпочек в откровенных нарядах и бутылку за бутылкой глушат дорогой алкоголь, он сидит молча за барной стойкой, вдыхает тяжелый воздух, наполненный приторными запахами дыма от вейпов и кальянов, и смотрит из-под опущенных ресниц на веселящихся товарищей. Так он говорит себе. На самом деле, он смотрит только на него. Он такой невероятный в пульсирующем неоновом свете, он похож на существо из другого мира. Его глаза, кажется, светятся в полутьме, и движения такие плавно-грациозные, когда он начинает пританцовывать слегка под оглушительно гремящую клубную музыку; он пьет, прикрыв глаза, прямо из бутылки, пьет, жадно обхватывая горлышко целиком пухлыми губами так, что бедному хорвату жарко становится, и капли стекают медленно по подбородку форварда на шею и за ворот футболки. Модричу почему-то трудно дышать, точнее, он знает прекрасно, почему, и знает, почему сжимает свой наполовину полный стакан до хруста и длинной трещены по стеклу, почему так часто прикусывает губы до крови, почему пьет необычно для себя много. От алкоголя его немного ведет уже, и даже не хочется поскорее свалить из этого гадюшника - становится просто похер. В какой-то момент он теряет Криштиану из виду и отправляется в уборную - умыться и, может быть, хоть немного прийти в себя, но что-то идет не так, и обычный пьяный вечер в клубе превращается в его худший кошмар.       В мужском туалете грязно и полутемно: свет исходит от единственной лампочки под потолком, и вообще непонятно, какого хрена футболисты лучшего клуба в мире забыли в подобной дыре, если могли выбрать место получше, но мысли Модрича сейчас не об этом. А о том, что он видит в этой полутьме, в противоположном углу уборной.       У самой крайней кабинки мужчина прижимает к стене девушку, пышногрудую блондинку из тех, что увивалась вокруг них в толпе остальных в надежде на секс со звездой. Лука узнает его сразу, даже сзади: высокий рост, до боли знакомая фигура, сильная шея и знаменитая прическа, уже растрепанная наманекюренными пальчиками девицы. Она цепляется аккуратными коготками за сильные плечи, подставляя длинную шею под поцелуи, и стонет так отвратительно-пошло в чужие губы, что хорвату становится тошно, но он даже рукой шевельнуть не может, не то, что выскочить за дверь. Его жжет изнутри, и боль приковывает к полу, в глазах темнеет, а все звуки становятся раз в десять громче, как будто мало было видеть, как любимый его человек беззастенчиво лапает задницу очередной омерзительно хихикающей шлюхи.       Лука вылетает из уборной, прижимается спиной к захлопнувшейся двери, глядя прямо перед собой стекленеющим взглядом. Он задыхается, у него будто все органы поменяли местами и перевернули его мир, его тошнит и трясет, и он несется прочь, в неоновый дым, подальше от ебучего Роналду, подальше от его новой фигуристой подружки, а в ушах - отвратительный смех шлюхи и довольное мурлыканье португальца.       Он приходит в себя только в каком-то закоулке у черного выхода. Его тело сотрясается от странного кашля, который глотку раздирает словно когтями и отдается в груди жгучей болью, а по щекам начинают течь слезы, горячие, обидные. Ноги не держат, и он опускается на колени, упираясь лбом в стену, кашляет, захлебываясь, пока руки не начинают окрашиваться черной в неоновом свете кровью, и он с ужасом неподвижно смотрит на лепестки белых лилий на затоптанном сотнями ног грязном полу. Сине-фиолетовый дым окружает со всех сторон, пока маленький хорват беззвучно плачет, закрывая лицо окровавленными руками.       Он возвращается под утро в пустой номер, который они делят с Гаретом на двоих, и заваливается на кровать прямо в одежде и ботинках, только и успев умыться и вымыть руки. Просыпается почему-то раздетый и укрытый пушистым пледом с кровати соседа, а Гарет говорит ему, что Лука ночью очень сильно кашлял, и ему вообще-то следовало бы показаться врачу. Модрич пожимает плечами. Ну да. Как будто Бейлу и правда есть до него дело. Как будто хоть кому-то есть. ***       Обожать и ненавидеть, преклоняться и презирать, бороться с желанием врезать по идеально красивому лицу и мечтать поцеловать мягкие губы - это его жизнь теперь. Это его судьба - следовать беззвучной тенью, ловить слова и взгляды, дышать и жить ими - и нет, это не метафора, он и вправду дышать свободно может только рядом с КриРо. Странное чувство - он ведь не выносит его, каждый взгляд в его сторону - блядские флешбеки и боль в груди, но без него еще хуже. Цветы под ребрами заставляют ломать себя, находиться рядом с тем, кого ненавидишь всей душой, и Модрич кричит об этом, срываясь, над белоснежной раковиной в очередном роскошном отеле, над очередной порцией окровавленных бутонов, кричит, что ему, блять, не нужен давно этот ваш Роналду, что он ебаная шлюха и ничего, кроме отвращения,у него не вызывает, но сердце ведь не обманешь. Сердце знает, что он дрожит лишь от мысли о сильных руках на своей талии, о гладкой смуглой коже и искрящихся темных глазах в сантиметрах от своего лица.       Это ханахаки, Лука уверен в этом, как и в том, что осталось ему не так уж много. Отвратительная, глупая, несправедливая болезнь, сжигающая лучших: кого - за годы, кого - за считанные дни. Когда-то она унесла его лучшего друга, Ивана - из-за любви к своему маленькому капитану Лео. А сейчас она убивает его самого. Медленно и безжалостно. А никто даже не замечает. Модрич - боец. Он не зря играет в лучшей команде мира - он заслужил это. Потом и кровью. Он умеет многое, он умеет адаптироваться. Адаптировался и к тупой боли в груди. Научился жить так, чтобы почти не замечать её. Когда ты футболист, это обычное дело.       Но каждый новый день приносит новое испытание. Каждый новый день приносит новую боль. И все бы ничего, но... Модрич безумно, отчаянно, бессмысленно и практически безнадежно - не хочет умирать. Неизвестно почему он цепляется за жизнь. Неизвестно зачем титаническими усилиями душит приступы кашля, накатывающие каждый раз, когда кто-нибудь из коллег обнимает его Криша. Неизвестно зачем терпит этот беспросветный кошмар.       ...Который становится еще хуже, когда ебучие цветы начинают реально мешать игре. Лука быстрее устает - из-за сводящей ребра боли легкие не работают как следует, и он чаще задыхается, да еще и постоянные попытки игнорировать жжение в грудной клетке выматывают до предела. Неудивительно, что каждый второй пытается фолить на очевидно слабеющем игроке - его толкают, бьют, хватают руками, и Лука терпит все это, терпит до тех пор, пока однажды его не роняют так, что он неосторожно сталкивается с землей грудью, издавая какой-то странный полухрип-полустон, потому что боль от сердца прошивает все тело в одно мгновение. И выдержка тут же ломается - ему не столько больно уже, сколько сухой раздирающий горло кашель начинает рвать грудную клетку напополам, когда прошивающие ткани стебли повреждаются и рвутся от удара. Он даже умудряется сесть на колени - не без помощи, конечно - и кашляет, кашляет, кашляет, задыхаясь, с хрипом хватая ртом воздух, едва собственные легкие не выплевывая; а собравшаяся вокруг толпа смотрит с интересом и удивлением: ни капли сочувствия или беспокойства в пустых глазах. Всем похуй на твои проблемы, Модрич. Он зажимает рот руками, чтобы кровь и цветы не пугали не тренеров, ни медиков, ни болельщиков, а еще больше - самого себя, и словно во сне чувствует, как кто-то, кажется, Бейл, поднимает его на ноги и почти на себе тащит к скамейке запасных. Глотая жадно воду из предложенной бутылки, Модрич немного усмиряет безумный приступ, но краеугольный камень заложен, и вот уже коллеги смотрят на него с сомнением и недоверием.       После матча Серхио подходит к нему с просьбой - нет, с приказом, тщательно упакованным и поданным, как просьба - сходить на обследование. "Я понятия не имею, что с тобой, Модрич, но твоя сегодняшняя травма выглядит необнадеживающе. Отнесись к этому серьезно: ты очень нужен команде", - говорит он, а Лука фыркает про себя цинично. Ты нужен команде. И всё. Ты нужен, чтобы играть. Появляться на поле в самых неожиданных местах, идеально укрывать мяч, отдавать красивые пасы. А не для того, чтобы просто поболтать за кружкой пива или перетереть за жизнь, прогуливаясь не спеша по вечернему парку.       Лука честно ненавидит Серхио. Ненавидит его нечитаемый взгляд, холодную улыбку и идеально уложенные волосы. Чехо такой прекрасный друг и верный товарищ, но только пока ты не перейдешь ему дорогу: случайно ли, умышленно ли - похуй. Он обнимает тебя на камеру и называет своим бро, а потом на поле локтем бьет под дых и сам ловко изображает травмы, и ему плевать на то, насколько это омерзительно выглядит, плевать на то, что его "друзья" лежат потом месяцами в больницах, а он веселится в клубах, отмечая победы. "Это спорт, малыш", - говорит он как-то в ответ на безмолвный вопрос Модрича, но тот категорически не согласен. Это не спорт. Это ебаное лицемерие. Осознанное предательство. Неприкрытая ложь, в конце концов. Но Серхио похуй. Он и сейчас кивает ему по-капитански поддерживающе и сочувствующе (господи, ему точно Оскар нужен), а сам собирается танцевать до утра в компании симпатичных телочек и верных "друзей". Кому есть дело до чужих проблем? Никому, правильно. Что ж, танцуйте, пока молоды. Танцуйте, пока люди страдают вокруг, это же вас, пока что, не касается... ***       Стоит ли говорить, что ни на какое обследование Модрич, конечно, не идет? Ему дают отгул на несколько дней, и он не знает, радоваться ему или нет, потому что каждый день вдали от ненавистного Криштиану - изощренная пытка. Он старается не думать о том, что будет, когда он снова выйдет на поле. За те несколько дней, что Лука провел в постели, пытаясь спать как можно больше, чтобы как можно меньше думать, никто не позвонил ему ради него самого. Только Гарет один раз - испуганно рассказывал, что, кажется, к нему хотят подселить Марсело и умолял Луку вернуться, да тренер - приказал скорее возвращаться в строй, потому что у них важная игра скоро. В конце концов Модрич просто выключает телефон. Выключает и говорит себе, что все равно никого не ждет. Ложь. Он ждет. Не звонка, хотя бы долбаной SMSки от единственного человека, который имеет значение для него здесь и сейчас. На самом деле, он рад бы был увидеть хоть кого-то. Хоть кого-то, кому не плевать на него. Хоть кого-то, кто может понять. Но никого нет. И когда Модрич возвращается к тренировкам, никому тоже нет дела особо. Даже обычно дружелюбный Матео не подходит, чтобы узнать, как дела. А КриРо даже не замечает его на поле.       С каждым днем Луке всё тяжелее выполнять прежние нормативы. Он смотрит в зеркало утром и не узнает себя: серая кожа, впавшие ничего не выражающие большие глаза, бескровные тонкие губы. Цветы словно высасывают из него жизнь, оставляя лишь пустую оболочку. Остается лишь надеяться, что Бейлу из комнаты не слышно, как Модрич, задыхаясь, откашливает свежие бутоны белых лилий в ванной. - Ты в порядке, Лука? - Да. Конечно. Наверное, Гарет не верит, но какая ему разница? Пока хорват держится на ногах - все хорошо. Так все думают, так думает и назойливый валлиец.       Но везение ведь не будет длиться вечно, правда? Тем более в жизни такого неудачника, как Лука Модрич.       На обследование прийти ему все-таки приходится - обычное плановое обследование в жизни нормального футболиста, но настоящая пытка для измучанного болезнью Луки. Да и кто же знал, что все так обернется? И правда, кто же знал. Когда ты несколько месяцев скрываешь, что смертельно болен - что может пойти не так во время приема у врача? У Модрича идет "не так" абсолютно всё. Начиная анализами крови и заканчивая сдачей нормативов. К концу обследования он почти уверен, что от игры его отстранят, и уже абсолютно не старается, пока бежит по дорожке, увешанный кучей всевозможных проводков и датчиков, тщательно контролируя норовящее сбиться дыхание.       И надо же случиться такому, что его худший кошмар заходит в кабинет как раз в этот момент. Заходит, лучезарно улыбаясь и посмеиваясь над удачной шуткой Марсело, подмигивает симпатичной медсестре, заполняет собой, своим голосом, своим головокружительно-пьянящим запахом все помещение в один момент. Модрич вздрагивает, встречась с ним взглядом, и тут же отворачивается, шумно выдыхая, в панике ища, на что бы перевести взгляд. Роналду только усмехается, стягивая через голову узкую футболку. Ну что, угадаете, что случилось потом? Нет, конечно. Лука бы сам никогда не додумался бы даже подобного, настолько глупой и абсурдной вся эта ситуация ему казалась. ...Он просто упал с дорожки.       Это больше унизительно, чем больно. Датчики заходятся омерзительным писком, когда проводки рвутся, перепуганные медики пытаются поднять его, трясут, докапываются с вопросами о самочувствии - господи, да что такое, в самом деле, он всего-то головой о дорожку стукнулся. Краска заливает лицо, и больше всего на свете Модрич желает провалиться сквозь землю, исчезнуть, заснуть и проснуться где-нибудь на другой планете. Потому что больнее ушиба, больнее растущего жжения в груди, больнее, блять, всего на свете - насмешливо-презрительный взгляд сверху вниз на сжавшегося испуганного хорвата. КриРо смотрит прямо в глаза маленькому полузащитнику у своих ног, и, не удержавшись, громко фыркает. Насколько же ты жалок, Модрич. Он вскакивает с пола одним резким движением и выбегает за дверь кабинета, прихватив свою футболку.       Лукиту душат слезы. Лукиту душит боль в груди и подступающий кашель, душат стебли ненавистных цветов, обвивающихся вокруг трахеи и сдавливающих её все сильнее. Он несется по коридору, а презрительный смех звучит в ушах, догоняя, разрывая ребра изнутри, заставляя зажимать рот обеими руками, чтобы не испачкать такой омерзительно белый пол. Чертов Роналду ломает его жизнь одним взглядом, и это так несправедливо, унизительно, глупо. Какое право он вообще имеет на чужую жизнь? Дурак, говорит сознание, твое существование от него зависит. Он как никто другой имеет.       Модрич врывается в вымытую до блеска уборную медцентра, склоняется над белоснежной раковиной и кашляет, кашляет, кашляет... Лепестки, бутоны, зеленые листья - когда он уже их целыми букетами выплевывать начнет? В обертке и перевязанными розовыми ленточками. Идеально, можно свой магазин открыть. Кровь окрашивает ярко-алым его губы, капает на свежие, будто только сорванные цветы; Лука выкручивает вентиль с холодной водой до упора и умывает лицо, жадно пьет прямо из-под крана, втягивая жидкость из сложенных лодочкой ладоней. Становится немного лучше, и он поднимает голову. А за его спиной стоит Тони Кроос с абсолютно охреневшим стеклянным взглядом. - Оу, - только и находится немец. Звучит он бессмысленно и смущенно. Модрич устало закрывает глаза руками. Ох, блядская жизнь. За что ему это? - Ты намерен рассказать остальным? - Нет, - Кроос поводит плечом безразлично. И правда, зачем? Тони прямой, как палка, и сильный. У него на его простом открытом лице всё написано, всё, до последней эмоции - он не умеет лгать, и Лука видит - он и правда не скажет ничего. Ох, он же такой бесконечно рассчетливый, уверенный и спокойный - ему никогда, наверное, не грозит ханахаки просто потому, что он не влюбится так же отчаянно, бесповоротно и бессмысленно, как это сделал Лука. У него четко выстроенный, упорядоченный и точный немецкий разум, как машина, может быть, у него и вместо сердца моторчик, из которого цветам не вырасти, и он смотрит на бледного, заебавшегося Модрича почти с жалостью - почти, потому что это не жалость, это скорее разочарование. Разочарование в нем, как в игроке, как в человеке. Тони смотрит на него, и в его глазах лишь вопрос: зачем кому-то что-то рассказывать, если это ослабшее умирающее существо скоро само перестанет бегать? Тони - несокрушимая скала из гранита, и ему в голову не приходит, что бывают еще и люди из хрупкого стекла. Модрич медленно кивает и, пошатываясь, выходит из уборной.       Он словно во сне. Идет на удивление ровно и размеренно, как робот, стеклянный взгляд направлен в никуда. Возвращается к номеру и стучит в дверь, потому что ключи проебал еще в медицинском кабинете. Лука не надеется, что Гарет ждет его в комнате, в конце концов, если нет - посидит под дверью, подождет, ему честно уже плевать. Больше всего на свете хочется сдохнуть.       Но Гарет ждет. Открывает дверь почти сразу же, собираясь, видимо, произнести какую-нибудь мегаостроумную шутку про в очередной раз потерянные ключи, но что-то во внешнем виде хорвата его останавливает, и он просто молча отходит в сторону, пропуская его внутрь. Лука слегка задевает его плечом, когда проходит мимо. - Эй, Лукита, что с тобой? Его голос звучит испуганно. Он ловит Модрича за локоть, но тот вырывается и уходит вглубь комнаты; достает чемодан из-под кровати, начинает почти на автомате кидать туда вещи - те, что успел вытащить. Гарет не понимает. - Куда ты собрался? - Я уезжаю. Домой. Лука отвечает глухо и максимально безэмоционально, надеясь, что Бейл поймет его состояние и просто отвалит. Но тот не отваливает, конечно. - У тебя точно все в порядке? Сезон в разгаре, тебе голову отвинтят за такие выходки, еще и посадить на скамейку пожизненно могут, учитывая твои недавние травмы... - Господи, просто оставьте меня в покое, - он бросает отрывисто и зло. - Ни за что, - его вдруг резко разворачивают к себе, не давая закончить фразу. Гарет непростительно близко, руками сжимает чужие узкие плечи, встряхивает их как следует, пытаясь привести хорвата в чувство, и даже преуспевает в этом, потому что в пустом взгляде начинают мелькать хоть какие-то эмоции. - Не сейчас, Модрич. Посмотри на себя: ты же не ходил к врачу после той травмы, да? Тренера, медики - все говорят, что ты не вывезешь этот сезон, тебя думают посадить на скамью надолго, может, вообще сплавить из команды, ты ведешь себя странно, сваливаешь, когда хочешь, выглядишь, как старик-наркоман, и ты хочешь, чтобы я бросил тебя сейчас? Ну нет, извини. Ни за что, - он говорит так уверенно и сильно, что Модрич вздрагивает от каждого слова. Он думает о том, может ли доверять Гарету настолько, чтобы объяснить ситуацию, но в конце концев, решает, что нет. Гарет милый. Милый, восторженный, яркий - ребенок. Вряд ли он поймет. - Значит так, - валлиец полон сил и энергии в отличие от выжатого, как лимон, бедного Луки. Он наклоняется вперед, чтобы прижаться своим лбом ко лбу более низкого хорвата, как они делали, еще когда в Тоттенхэме вместе играли, говорит с ним мягко и уговаривающе, как с маленьким. - Мы едем домой к тебе вместе. Я отвожу тебя к доктору на нормальный полноценный прием. Мы узнаём, что получилось, и я помогаю тебе поправиться. Идет, Лукита? Тот лишь слабо кивает в ответ. На самом деле, у него все переворачивается внутри, и слезы готовы вот-вот снова вырваться наружу. Только не заставляй меня снова верить, что я еще кому-то нужен. *** - Ханахаки? - Мне очень жаль. - Да ну... бросьте. Модрич отмахивается устало, садясь на кушетке. Молодая девушка-врач смотрит на него с сочувствием. - Вы знали? - Да, конечно. Меня вообще сюда друг притащил, сам бы я в жизни не пошел в больницу. - Обычная ситуация, - она поджимает тонкие губы, печально улыбаясь. Лука думает о том, что ей, наверное, тяжело каждый день говорить людям о том, что скоро они умрут. Но ничего: пройдет несколько лет, и ей станет проще. Она научится абстрагироваться от чужих эмоций и переживаний, будет называть страшные диагнозы с каменным лицом и ворчливо выгонять из кабинета потерявших контроль над собой. Так всегда бывает. Никто не исключение. Жизнь ломает всех. - Вы не хотите, наверное, чтобы он знал, да? Я могу выписать какой-нибудь простенький рецепт с очень страшным и непонятным названием болезни, знаете. Лекарства от ханахаки нет, но есть что-то, что могло бы смягчить кашель или боль, это бы пригодилось, если... Если вы... - Да, я бы был очень признателен, - поспешно соглашается Лука, видя её замешательство. Врач смущенно кивает и, вытащив из стопки рецепт, начинает поспешно заполнять его. - Скажите а...- Модрич замирает на секунду, собираясь с мыслями, чтобы задать следующий вопрос, подбирает слова. - Допустим, вы признались объекту своей...ммм...любви, и объект вам отказал. Сколько вам останется? - По-разному бывает, - девушка качает головой, поднимая на него большие серьезные глаза. - Кто-то умирает сразу же, у кого-то цветы продолжают расти также медленно. Это может длиться где-то до года. Значит, медленно и мучительно умирать. В любом случае, его теперь ожидает именно это. Лука трет пальцами глаза, пытаясь прекратить ненавистное уже щипание в носу - предвестник слез. Только сейчас замечает, как у него болит голова, как он смертельно устал - за сборами и попытками успокоить ужасную боль в груди он не обращал на это внимания. Берет тонкими пальцами протянутый квадратный листочек рецепта, даже не всматриваясь в совершенно неразборчиво написанные кривоватые буквы, складывает его и убирает в карман. Это для Гарета. Он такой смешной с этой своей неизвестно откуда взявшейся заботливостью. - Послушайте, Лука... - она, конечно, неправильно ударение ставит, прочитав его имя в медицинской карте. Неудобно крутит ручку в красивых женственных пальчиках, прячет глаза. - Почему вам не попробовать? Просто... рассказать о своих чувствах? Может, получится? Может, шанс есть? Лука беззвучно смеется. - Простите, мисс. Я ненавижу этого человека сильнее, чем себя самого. А ему плевать на меня. Всем плевать на всех - это правда жизни, это то, что я выучил за тридцать два года. Горький урок. - Разве? - хмурит тонкие бровки, а в глазах - детская наивность и желание спасти всех, каждого, весь мир, переубедить его, несчастного и уставшего, заставить снова любить жизнь. Лука видит в ней себя десятилетнего, семнадцатилетнего - да что уж там, мальчишка из Задара всё еще сидит где-то в закоулках его сознания, грязный и замерзший, плачущий от боли и страха, цепляющийся за жизнь худыми ручонками. - Тот ваш друг, что привел вас сюда - хотя бы он, разве ему плевать на вас? Бедный малыш Гарет. Детский восторг, ухмылка до ушей и вечные байки во время скучных перелетов. Лука улыбнулся бы, вспомнив его громкий смех и песни из мультиков Дисней, исполняемые басом и постоянно мимо нот. Улыбнулся бы, если бы мог. - Да. Девушка-врач поднимает брови. - Ему плевать, хотя он, может быть, и не думает об этом, - Модрич каждое слово словно отрывает от сердца, и это физически больно. Но он говорит правду, правду о том, как видит мир - и от этого чуточку лучше становится. - Как и Вы. Нет, не удивляйтесь. Вы же каждый день видите таких, как я. Отчаявшихся, ненавидящих, безнадежных. Вы каждый день говорите кому-то, что ему осталось совсем немного, и Вы повторяете каждый день заученные фразы, потому что слишком тяжело взваливать чужую боль на себя снова и снова. Вы убеждаете себя, что делаете всё возможное, чтобы спасти их, но в глубине души знаете: им не помочь. И вы выбрасываете их из головы. Вам все равно. - Неправда! - она краснеет совсем по-детски, гневно и неверяще, и её красивое личико приобретает обиженно-боевое выражение человека, готового к спору. Модрич прерывает её жестом. - Правда. Смотрите: закончится рабочий день, и Вы вернетесь домой. Переоденетесь, напишете своему молодому человеку, перекусите. В восемь вечера наденете то самое новое платье, что купили на прошлой неделе, уложите волосы и встретите его у подъезда. Он подарит Вам букет роз и поведет в ресторан поужинать, а по дороге Вы будете рассказывать о той сумашедшей бабке, что была у вас на приеме сегодня утром, и он скажет не забивать голову и жить лучше настоящим моментом. Вы поужинаете и пойдете в клуб, и будете танцевать до утра с ним за руку, любуясь его улыбкой, и не вспомните меня, просто очередного парня, которому не повезло, а может, специально будете пытаться забыть. Мои проблемы не касаются Вас, и пусть сейчас вы смотрите с жалостью, но вечером я буду чем-то далеким и чуждым Вам, - он поднимает голову, чтобы встретиться с ней взглядом, тяжелым и усталым, - Вы думаете, что Вам не все равно. Но это неправда. Что ж, танцуйте. Пока сами не встретите ту же боль, что и те, кого Вы забыли. ***       Его дни - беспросветная полоса боли и отчаяния. Он отсылает медицинскую справку в руководство клуба и получает отпуск - неизвестно зачем, ведь по его окончании он либо закончит карьеру, либо однажды ночью задохнется в собственной крови; под надзором Гарета выписывает кучу лекарств, указанных в рецепте, и благополучно забывает их на полке. Целыми днями он сидит в большом кресле в гостиной, укутавшись пледом, в окружении пустых чашек из-под чая и смотрит в одну точку на стене - общую фотографию игроков Реала вокруг огромного серебристого кубка - либо спит. Спать - действительно выход, потому что больше ничего делать он не в состоянии: к рукам и ногам словно неподъемные гири привязаны, и тошнит от любой самой элементарной пищи, а глаза от света режет невыносимо. Это так странно - осознавать, что ты умираешь. Видеть, как медленно меркнет свет в твоих глазах. Чувствовать, как силы покидают твое тело. Как могильный холод пробирается внутрь, замораживая органы, ледяной рукой сжимая едва бьющееся сердце. Его не вытравить, не залить, обжигая язык, кипятком. И это было бы даже интересно: наблюдать, как смерть подбирается все ближе, если бы он не хотел жить так отчаянно. Луке страшно, до чертиков страшно умирать, он вцепляется обеими руками в обивку дивана, словно это может удержать его от падения в безглазую бездну, он кричит и ломает всё вокруг себя - просто для того, чтобы почувствовать себя живым, чувствующим еще боль настоящую, а не фантомную глубоко под ребрами, просто для того, чтобы вернуть себе чувство реальности происходящего, потому что реальность ускользает от него.       Он чувствует, что сходит с ума. Он подолгу разговаривает с фоткой Криша - как всегда, идеально красивого, с счастливой улыбкой на смуглом лице. Он рассказывает ему всё, как если бы тот слышал, он плачет и обвиняет его в этом кошмаре, что пожирает его день за днем, а потом, сгибаясь пополам, выплевывает окровавленные лепестки на белый кафель в ванной.       Тридцатилетний мужчина, один из лучших футболистов мира - рыдает, сидя на стиральной машине, как депрессивный мальчишка-подросток, вцепившись пальцами в собственные длинные спутанные волосы.       Гарет прилетает, как маленький ураганчик - врывается в дверь, увешанный какими-то пакетами, едва не сметая самого хозяина, тут же заставляет выпить его всю кучу лекарств, отчитывает за беспорядок, параллельно раскладывая только что привезенные продукты в холодильник, рассказывает последние новости, готовит обед, который Лука все равно не съест - и всё это словно в один момент. С ним время идет незаметно - его много, он шумный, он везде и всюду. Он смеется, шутит и Лукиту заставляет смеяться ("Ну что ты такой серьезный? Улыбнись, эй!"), они разбирают вместе последствия модричевских нервных срывов, и Бэйл неприменно рассказывает о какой-нибудь очередной веселой выходке Марсело, Винисиуса или Марко, и Луке даже начинает казаться иногда, что все нормально. Что он нормальный. Но потом он начинает кашлять, и валлиец мгновенно мрачнеет, надвигаясь на него с грозным "Опять таблетки не пил?", а бедный Модрич испуганно убеждает его в том, что ему правда лучше.       На самом деле, нихуя. Чертов Бейл не делает лучше. Чертов Бейл делает только хуже. - Всем людям плевать на всех. - Какие глупости, Лукита. Посмотри на команду: мы ведь все любим друг друга. Тебе мерещится такая ерунда, потому что ты просто переживаешь тяжелую болезнь. Мир не без добрых людей, поверь мне. Он дает слишком много надежды. Слишком много попыток поддержать, помочь - он как воздух нужен Модричу, валлиец чувствует это, но он не понимает. Он солнце, он жизнь и энергия, но ему не хватает ни опыта, ни знаний, ни желания, чтобы понять. Гарет Бэйл - чертов ребенок, который пытается спасать кого-то по мере своих сил, просто потому что думает, что так правильно. А Модрич - просто тридцатилетний мужик, который рыдает в темноте над коротким сообщением "Спокойной ночи <3" каждый вечер, потому что его легкомысленный товарищ не знает, что значат эти слова для него. Потому что Бейл никогда не узнает, что значит цепляться за единственную соломинку, падая в бездонную пропасть, и знать, что она всё равно сломается. Поэтому в следующий раз он просто не открывает гостю дверь. Гарет стоит на улице, под проливным дождем, в тонкой ветровке и без зонтика, а Лукита сидит на холодном полу, прижимаясь спиной к двери и плачет. Плачет, потому что он сам решил свою судьбу. Уже давно. ***       Он говорит ему в клубе на празднике. Не Гарету, Кришу, конечно, своей несчастной любви, говорит всю правду и ждет своего приговора. На вечеринке он оказывается почти случайно: странно, что его вообще кто-то вспомнил и пригласил. Ну, не кто-то, а Серхио. - Эй, Модрич, пока ты дрых без доступа к интернету, Роналду решил свалить в Ювентус, и мы его провожаем. Ты приглашен. В семь утра мозги Луки работают еще очень медленно, и он сонно переспрашивает, не веря своим ушам: - Роналду - что? - Свалил в Ювентус, - бодро отзывается Рамос. Внутри у хорвата всё ухает, горло сдавливает спазмом - не вдохнуть. - Самовлюбленный петух. Забыл, кто имя ему делал, кто раскручивал этот ссаный бренд, ебаная футбольная шлюха. В твиттере он, конечно, другое пишет. И в лицо Кришу говорит совсем по-другому. Луке уже как-то поебать вообще, он честно не хотел идти сюда, но затем просто сказал: ты разобраться с этим должен. Это твой последний шанс. Раз и навсегда. Подойти и сказать в лицо своему идеальному убийце всю правду. И ему не страшно, нет. Он просто знает, что хуже уже не будет. Хуже уже просто некуда.       Чехо привозит Луку в какой-то дорогущий отель, дает адрес клуба и приказывает приходить точно вовремя. Клетчатая рубашка, что была хорвату впору пару недель назад, сейчас висит, как на вешалке. Узкие джинсы резко подчеркивают худобу ног. Волосы не блестят, как раньше, а под глазами синяки - он выглядит жалко, но плевать. Он выглядит смешно и глупо перед невероятным божеством из Португалии, но похуй. Пару раз в толпе Лука замечает Бейла - тот смотрит долго и печально, а потом вновь исчезает в темноте. Правда, когда в сине-фиолетовом дыму - надо же, как в прошлый раз - он сталкивается один на один с ненавистно-любимым КриРо, что-то ожидаемо ломается внутри. Ломается - и Модрич снова млеет от взгляда сверху вниз, от чарующего голоса, от насмешливо-гордого "Чего ты хотел, Лука?" и больше всего на свете желает время назад прокрутить, чтобы переиграть все заново. Он сжимает кулаки и говорит, говорит быстро и горько, отрывисто, говорит про цветы и боль в груди, про смерть, отчаяние и страх. Он говорит про любовь. Опустив голову и уткнув взгляд в пол. Он говорит, и слезы собираются в уголках его глаз, а вверх по трахее словно начинает подниматься что-то, вместе с наростающими болезненными ощущениями - приходят в движение цветы. Лука давится воздухом, пытаясь удержать дыхание в ритме, с трудом заканчивает речь. И поднимает взгляд, надеясь увидеть хоть каплю сочувствия в глазах своего объекта обожания. А тот смеется. - Прости, чувак, - у него откровенная насмешка и веселье в голосе. - Я бы мог, конечно, трахнуть тебя по долгу службы, как хорошего игрока-одноклубника, но вот незадача, - португалец фыркает и разводит руками, - ты ведь больше не мой одноклубник, Лукита. Лукита. Модрич плюет ему в лицо. Кровью. И убегает в дым. Нет, не потому, что ему отказали, вовсе нет. Он был к этому готов. А потому что Криштиану не человек. Человек не может относиться так к чужой жизни. Он животное. Ты любил животное. Животные все вокруг тебя. ***       Лука стоит на самом краю, над молчащим городом, и смотрит на черное небо. На черное небо, которое так и не дало ему ответа. Зачем эта жизнь, если, чтобы выжить, нужно никогда никого не любить? Никогда ни о ком не заботиться и жить лишь для себя, отгораживаясь ото всех, кто нуждается в помощи?       Вязкая черная кровь пачкает подбородок, руки, рубашку. Лилии кругом, от их удушливого запаха становится плохо - как только такое количество цветов уместилось в его щуплом тельце? Та девушка-врач была права: видимо, ему предназначена смерть мучительная и долгая. Чертов Модрич, даже умереть не может нормально.       Еще сегодня утром он так отчаянно цеплялся за жизнь. Мир не без добрых людей, говорил Гарет, и Лука верил ему, верил против воли, верил, потому что ему отчаянно, безумно, немедленно - нужен был смысл жить. Криштиану убил этот смысл сегодня вечером. Зачем жить среди животных?       Телефон в кармане разрывается от звонков - настойчивых, требовательных. На экране - единственное имя - Гарет, и сердце странно екает, когда скользкими от крови руками Лукита достает гаджет, чтобы увидеть, кто все-таки трезвонит. Он понятия не имеет, что должен сказать Бейл, чтобы заставить его спуститься с каменного бордюра. Скорее всего, ничего не скажет. Какой-нибудь свой обычный бред и шуточки, и Лука понятия не имеет, зачем вообще ему хочется услышать чужой голос в момент, когда всё уже решено. Но мальчишка из Задара всё еще не хочет умирать. Лука представляет Гарета - уставшего, забегавшегося, с неизменным хвостиком, прижимающего плечом телефон к уху.       Ненужная трубка летит вниз, на холодный мокрый асфальт. - Эй, Гарет... - он зовет в пустоту хриплым шепотом, обращаясь к молчащим звездам. - Ты слышишь меня? Я на краю стою. И ты все равно не успеешь, не пытайся. Даже если бы попытался... - воображаемый друг непонимающе хмурится в темноте: он еще не догадался, что пытается сказать ему Модрич. - Я просто хочу, чтобы ты знал: в этом нет твоей вины. Твоей единственной, наверное, нет. Я не могу ведь тебя судить за то, что ты не мог знать, не мог высчитать, - Лука говорит тихо и ровно, а внутри у него сжирает все бешеное пламя. Внутри рвут на части проклятые цветы. - В конце концов, он ведь был прав. Ебаный КриРо. Всегда был прав, - голос срывается. - Все они были правы. Всем в мире похуй, когда тебе плохо, это неинтересно никому. Никому не нужна чужая боль, правда ведь? Они научились с этим жить, не замечать этого, а я - нет. Гарет, Гарет, господи, ты хоть понимаешь, каково это - быть единственным во всем ебаном мире, кому не все равно?! - срывается на крик, свободной рукой вцепляясь в собственные волосы, пытаясь вернуться в снова ускользающую реальность, пока отчаяние и боль снова захлестывают с головой, так что перед глазами темнеет. Лука говорит еще что-то, он сам не особо слышит, что, может, даже повторяется пару раз. И призрачный Бейл молчит, молчит, потому что ха, Модрич, на что ты вообще рассчитывал, это, блять, ебаный плод твоего воображения, призрак, созданный твоим собственным сознанием в попытке предотвратить твою смерть, и он готов уже просто шагнуть в эту мерцающую пропасть, хотя бы на зло самому себе, но тут его спрашивают тихо и голосом, старше чем голос Гарета лет на двадцать: - И что, ты просто бросишь меня здесь? Лука вздрагивает, как от выстрела. И что, ты станешь для меня таким же, как они? Те, кого ты ненавидишь так отчаянно и винишь в своих страданиях? Горячий чай и свежая еда на свои деньги. Ты ведь ничем не лучше их тогда. Звонки по ночам и пропущенные тренировки, только чтобы заехать к нему и накормить таблетками почти насильно. Ты обвиняешь их в том, что им плевать на других, а сам? Что ты хочешь сделать? Слова поддержки и "спокойной ночи" с сердечком каждый вечер. Он честно пытался. Он пытался помочь, исправить то, что видел, неуклюже, непонятливо, неумело - но пытался, а ты даже не видел. Ты не верил в это. Тебе было плевать. - Но это неправда, - он шепчет бездумно, размазывая слезы руками по щекам. Они льются и льются, а вместе с ними боль и отчаяние капают на камень, на разбросанные вокруг цветы. - Меня просто не станет. А вы не будете вспоминать мою смерть, замените другим и пойдете дальше. А мне... Мне наконец будет всё равно. Я наконец не буду страдать из-за этого. - Зато я буду. Что-то ломается внутри. В который раз. Слезы текут по испачканным кровью и грязью щекам, и ноги больше вообще не держат: он стоит и плачет над равнодушным безумным городом, и не может сделать тот самый финальный шаг, что отделяет его от блаженной пустоты. Тот самый, о котром он мечтал так давно. Он больше не может. Лука не видит, кто собирает руками окровавленные цветы, не понимает, кто обнимает его и укачивает на руках, целуя мягко в макушку. Лука не знает, что две недели назад, Гарет Бейл, задыхаясь, выплюнул свою первую розу. Говорят, любовь исцеляет и дает смысл жить. Но в реальности она лишь делает людей еще более несчастными. Хотя... кому есть дело? Вы танцуете, смеетесь и наслаждаетесь жизнью, а в двух шагах от вас кто-то давится кровью в легких и беззвучно кричит, пытаясь достучаться до равнодушных прохожих. Но они проходят мимо. Так всегда происходит. Что ж, танцуйте. Танцуйте, пока рядом с вами умирают от боли. На моей могиле танцуйте.