love me blue

Чонгуку говорили: небо синее. Голубое или цвета сапфира, иногда лазурное, а ночью оно становится цвета индиго. Прямо сейчас оно отвратительно серое – лишённое облаков, бесцветное и простое. – Вот, – рядом с ним садится Чимин, ставя перед ним бумажный пакет из макдональдса, который до этого держал в руках. – Съешь это, Кук. – Я не голоден, – вздыхает Чонгук. Это ложь, он голоден. Просто еда больше не приносит ему удовольствия. Люди называют это синдром одиночки – новый вид болезни, поразивший человеческий вид. Кажется, она уже охватила около семидесяти процентов всего населения земли – отсутствие полной цветовой гаммы опустошает человеческие души, делает жизнь унылой. Они говорят, что болезнь превращает людей в стадо глупых и несчастных существ. Известно, что только два процента из семи с хвостиком миллиардов людей, проживающих на планете, могут видеть цвета. Чонгуку недавно только исполнилось девятнадцать, и он уже успел потерять всякую надежду. – Ты не можешь морить себя голодом. – Чимин толкает его локтем, сосредоточено смотря в лицо. – Давай, Чонгук. Чонгук сдается. Жирный бургер на вкус как обычная мука. Чимин говорит о занятиях, оценках и ещё что-то про Хосока. Чонгук перестал слушать. – Хён, – в какой-то момент прерывает он, жуя жареную картошку. – Мы можем пойти в художественный музей? Наверное, художественный музей любимое место Чонгука. Там стены увешаны эмоциями людей, которые видели и чувствовали цвета очень глубоко ещё до того, как мир стал чёрно-белым. Штрихи, формы и кисточки завораживают его. Ван Гог, Моне, Пикассо, Рембрандт – они создают что-то вроде дома, в котором Чон никогда не был. Чимин описывает ему цвета, потому что может видеть их. Два процента. Чимин вздыхает, смотря на свою еду. – Я не могу сегодня, – он замечает, как взгляд Чонгука мрачнеет. – Извини, но я обещал Хосоки-хёну, что позже встречусь с ним. Хочешь пойти с нами? Нет, всё в порядке. Ты уверен? Да, хён. Это слишком банально, словно они не друзья. Чонгук знает, что ведёт себя жалко, как ребёнок, ревнует ко всем вещам, которые Чимин может видеть, чувствовать и делать. Но он не виноват, никто не виноват, в общем. Таков мир, говорят люди. Чонгуку не нравится этот мир, он злится на него, как грубый подросток. Когда они заканчивают кушать, Чимин сразу уходит, забирая с собой цвета. Сегодня в сеульском музее искусств довольно мало посетителей. Тут просторные коридоры, пахнущие древесиной и только что завершившимся ремонтом. Несколько человек сидят перед большими картинами, их взгляды такие же острые, как простые карандаши, зажатые между пальцев. Они стараются угодить богам живописи, умело направляя свои линии. Чонгук быстро шагает по знакомому деревянному полу, такому же серому как обычно. В зале, посвященному Ван Гогу, есть только один человек, ниже Чонгука, пальто слишком велико для его миниатюрной фигуры, руки лениво прижаты к телу. Он смотрит на «Звёздную ночь». Чонгук останавливается примерно в десяти шагах от него напротив «Подсолнухов». Они жёлтые, говорил Чимин, и совсем чуть-чуть зелёные. Зелёные, как деревья летом. – Что? Чонгук неуверенно поворачивает голову. Молодой парень смотрит на него с поднятыми бровями. – Извините? – Ты сказал, что летом деревья зелёные, – его голос низкий, унылый, почти скучающий. – Ты можешь видеть цвета? – Нет, – щеки Чонгука стремительно краснеют, – мне говорили. – Ах, – он прозвучал разочарованно. – Я тоже не могу видеть их. Дерьмово, да? – Ага, я думаю. Они молчат некоторое время, случайные шаги посетителя в другом зале нарушают тишину, слабый стук каблуков по деревянному полу вскоре смолкает вдали. Чонгук снова погружается в чёрно-белые картины, когда незнакомец начинает разговор, пугая его. – Вот это, – говорит он, указывая на «Цветущие ветки миндаля». – Ты случайно не знаешь, какие тут использованы цвета? Чонгук испытывает странное чувство гордости, кивая и осторожно приближаясь к незнакомому парню. Он знает цвета, хотя даже не может их видеть. – Ветки, знаешь, они так называемого бирюзового цвета, который, как я думаю, что-то вроде зеленовато-голубого, – отвечает он, ощущая взгляд на себе. Его шея становится теплой. – Задний фон – голубой, но только небо. Цветы, они – белые, с вкраплениями нежно-жёлтого, может быть розоватого. – Как? – всё, что смог сказать другой после короткой паузы. Он звучит потрясённо. – Друг рассказывал мне, – пожимает плечами Чонгук, отводя взгляд в сторону. – Ты знаешь их все? – Немного, – лжет. Он знает все цвета в этой комнате, но почему-то не решает озвучивать это вслух. Затем Чонгук неловко добавляет, протягивая руку. – Я Чон Чонгук, кстати. – Ах, Мин Юнги. Рука Мин Юнги маленькая и костлявая, а пальцы тонкие и светлые. Они подходят Чонгуку странным образом. Чон убирает свою руку слишком быстро. – Бирюзовый, – говорит Юнги, пробуя слово на вкус, словно оно на другом языке, и улыбается. – Зеленовато-голубой. Чонгук хочет сказать больше. Так же существует медно-коричневый, пурпурный, и солнечно-жёлтый, но он проглатывает несказанные слова, действительно неуверенный зачем. Всё же Чонгук остаётся в галерее намного дольше, чем планировал, наблюдая за Юнги, который рассматривает картины, его губы слегка приоткрыты, бесконечно потерянный взгляд украшает черты его лица. Милые черты лица, очень милые, такие же поразительные, как у Делакруа, цветные, как на картине «Герника». Когда Юнги уже собирается уходить, Чонгук ничего не может поделать с собой и следует за ним. – А ты, – начинает он, не зная, как правильно завершить своё предложение. Юнги смотрит на него. – Приходишь сюда? Я имею в виду, часто? – Это первый раз, на самом деле, – отвечает Юнги, замедляя свой шаг, как только они вышли из зала с Ван Гогом. Мраморная статуя стоит напротив них, когда они идут вниз по безлюдному коридору. – А ты кажешься частым посетителем. – Мне нравится искусство, даже если я не могу увидеть его таким, какое оно на самом деле. – Ты можешь видеть его таким, какое оно есть, Чонгук, – голос Юнги слегка хрипит от ходьбы. Чонгуку нравится, как Юнги произносит его имя, как будто они не незнакомцы. Однако, они не знакомы, это видно по тому, что они опять погружаются в тишину. Когда они наконец оказываются снаружи здания, яркий свет заставляет Чонгука зажмурить глаза, а холод щиплет его кожу. И всё тот же серый цвет, который хорошо ему знаком. Юнги медлит, и Чонгук делает то же самое. Насколько известно, у них нет общих интересов, пустая тишина давит. – Увидимся позже? – выдавливает Чон, полный надежды. – Ага, хорошо, – кивает Юнги, выдыхая. – Хорошо. Чонгук смотрит, как Юнги уходит, неприятное тепло распространяется по его груди. Он смотрит на небо в минуту принятия желаемого за действительное – картина над ним осталась такой же чёрной. – Как ты думаешь, может быть мне начать встречаться с людьми? Чимин резко поднимает свою голову вверх, как будто Чонгук сказал что-то неприличное. Хосок так же пялится, улыбка появляется на его губах. – Что ты имеешь в виду под встречаться с людьми? – Он имеет в виду встречаться с людьми, Чиминни, – Хосок закатывает глаза, широко улыбаясь. Чимин мягко пихает его в бок. (Чонгук заметил, что они постоянно ведут себя таким образом друг с другом, всегда мягко) (он завидует этому, в большинстве случаев). Обычно это происходит так, в другом случае, этот мир давно мог бы разрушиться, думает Чонгук. Люди до сих пор влюбляются, женятся и выходят замуж, заводят детей, и эти дети, в конечном счёте, вырастают и тоже влюбляются, женятся и заводят своих собственных детей – и всё это происходит без возможности увидеть цвета. Ты можешь увидеть их, если найдёшь своего единственного, предназначенного. Не всем в этом мире везёт. – Я кое-кого встретил в музее, – начинает Чонгук. – Возможно, мне следует попробовать. – Тебе следует попробовать, – наконец говорит Чимин, выдыхая. – Я действительно очень рад, что ты готов сделать это. – Наш Чонгук растёт так быстро, – Хосок притворяется, что плачет, но потом взрывается смехом секундой позже, и это слишком драматично. Они дразнят Чонгука, когда тот рассказывает им о Мин Юнги, но ему всё равно. Может быть тебе следует взять номер его телефона? он милый? какой у него рост? вы держались за руки? Перестань задавать так много вопросов, хён. Мин Юнги быстро занимает постоянное место в голове Чонгука, он нарисовал собственную картину, где у Мин Юнги есть индивидуальность, его голос меняется, когда он зол или раздражен; где он долго принимает душ. Поэтому, когда Чонгук видит Юнги снова, они словно близкие друзья уже на протяжении нескольких лет (не считая того, что это всё только в голове Чонгука) (это, видимо, совершенно другой вид болезни). Юнги видит его среди толпы людей, спешащих кто куда ранним утром, и двигается к нему. – Хэй, – говорит он, когда они стоят друг напротив друга. – Чонгук, верно? – Ага, – застенчиво улыбается Чонгук, кивая. – Как ты? – Ах, ты знаешь, – вздыхает Юнги, зевая, прежде чем продолжить. – Жизнь. Довольно скучная вещь. Ты? – Не лучше. – Узнал о каких-нибудь новых цветах? – Розовое дерево*, – выпаливает Чонгук. Цвет не новый, но Чон думает, что его щёки окрашиваются именно в этот цвет, когда Юнги смотрит на него. – Это более глубокий оттенок розового. Брови Юнги ползут вверх, видимо, полученная информация сбивает его с толку. – Никогда не думал, что розы розовые, – он улыбается. – Я собираюсь пойти взять себе кофе. Ты хочешь- ? – Ага, да, я имею в виду, конечно, – его щёки скорее всего приобрели алый оттенок, и, кстати говоря, Чонгук почти благодарен, что никто из них не видит настоящих цветов. Не колеблясь Юнги отвечает ему улыбкой, и Чонгуку становится трудно дышать. – Что ж, я угощаю. Юнги покупает ему кофе, а также булочку с корицей, от которой тот не мог оторвать взгляд. "Ты младше, я могу купить тебе, правильно?" – говорит он, когда Чонгук предлагает взамен заплатить за кофе Юнги. Они сидят, наблюдают, как люди приходят и уходят, плотный график, скучные цвета. Иногда Юнги задает вопросы Чонгуку ("Напомни, сколько тебе лет?" – "Девятнадцать" – "Воу, ты так молод".), иногда они сидят в тишине, а иногда вопросы задает Чонгук ("Ты откуда?" – "Тэгу" – "Правда? А я из Пусана" – "Почему ты переехал в Сеул?" – "Найти кое-кого" – "Ох, я вижу".), а потом они снова сидят в тишине. – Значит, твой друг, – говорит Юнги, допивая остатки своего кофе. – Как долго он может видеть цвета? – Уже два года, – отвечает Чонгук. – Он встретил Хосок-хёна на прослушивании. – Счастливчик, – Юнги смотрит в окно. В его глазах чего-то не хватает, и Чонгук решает, что именно этого чего-то не хватает и в его собственных. Синдром одиночки. – Что случится? – Прости? – Что случится, если мы найдем этого человека? Это потребует времени, говорит Чонгук. Потребуется много поцелуев и безрассудных поступков, мы будем ссориться и мириться, потребуется быть нежными друг к другу. Чимин плакал несколько часов, когда он впервые смог увидеть проблеск цветов вокруг него – Чонгук был там и прошёл через это с ним. Хосок появился в определённый момент и когда он впервые вошёл, его глаза широко раскрылись. Твоя дверь зелёная, сказал он. Моя дверь зелёная, повторил Чимин. Чонгук тогда не знал, что из себя представляет зелёный цвет (он до сих пор не имеет ни малейшего понятия). – Мне жаль, – говорит Юнги, – должно быть, это было странно для тебя. – Как ты думаешь, мы найдем их? – неуверенно спрашивает Чонгук дрожащим голосом, он не хочет совать нос не в свое дело, но вопрос почти сам соскальзывает с его губ. Юнги качает головой. – Нас слишком много, – просто отвечает он. – И что? Они смотрят друг на друга, и Чонгук задерживает дыхание, когда взгляд Юнги блуждает по его лицу, словно сохраняет изображение на краю своего сознания. – Мы продолжаем, наверное, – предложение несёт скрытый смысл, но Чонгук старается не заморачиваться. Он пытается, но не может. Его голос никчёмный, когда он спрашивает, согласные сталкиваются друг с другом, запутываются. – Хочешь пойти со мной на свидание? Повисает тишина, и Чонгук почти надеется, что Юнги посмеётся с него или отмахнётся. Однако выражение лица Юнги смягчается, глаза уже не такие пустые. – Ага. Они целуются на первом свидании. И по правде говоря – это первый настоящий поцелуй Чонгука. Дурачество с одноклассником в средней школе не считается, потому что те поцелуи были небрежными и ничего не значившими. Поцелуй с Юнги был похож на что-то (или на всё, как позже подумал Чон). Они находятся прямо перед квартирой Чонгука. Уже слишком поздно, и Юнги проводит своим языком по нижней губе Чонгука, это разрушает его. – Хён, – в один момент выдыхает он, и Юнги выглядит счастливым, улыбаясь напротив него. – Пошли внутрь. – Слишком рано, – шепчет он, но его глаза говорят иное. – Я должен идти, Чонгук. – Хорошо. – Хорошо. – Я позвоню тебе, – говорит Чонгук, Юнги спотыкается, пропуская одну ступеньку. Он ворчит, потому что они, возможно, выглядят очень нелепо. Он думает, что если кто-то за ними наблюдает, то думает: ох, они, возможно, видят этот мир в цветах. Это обман, но Чонгуку всё равно. – Я буду ждать. Чимин оказывается внутри, когда Чонгук заходит в свою квартиру, на нём очки и книжка Стивена Кинга в руках. Чонгук со вздохом падает на диван рядом с ним. Чимин смотрит на него несколько долгих минут, прежде чем говорит, его голос серьезный, пусанский акцент проскальзывает в словах. – Молодой человек, сейчас два часа ночи. – Чонгук фыркает. – Нет, правда, Кук, я волновался. – Я забыл о времени, хён. – Это самое банальное начало всех историй. – Может быть. Они оба смеются. Когда Чонгук идёт спать, он пахнет как Юнги (и он специально не принимал душ, даже если это немножко странно). Пахнет духами, что были на воротнике его рубашки, и шампунем, которой старший использует. Это странные мысли для кого-то вроде Чонгука, но на этот раз его устраивает факт того, что мир вокруг не изменился. Его устраивают уродливые оттенки серого и чёрная, тёмная ночь. – Смотри, хён, эти фиолетовые, может, сиреневые, – указывает Чонгук на картину «Утро на Сене близ Живерни». Глаза Юнги следуют за пальцами Чонгука, он в восторге от того, что не может увидеть. – Моне рисовал одну и ту же сцену несколько раз, но использовал разные цвета, так же, как и времена года. – Что ещё бывает фиолетового цвета? Чонгуку нравится бродить по музею с Юнги, ему нравится говорить о цветах, нравится, как взгляд Юнги становится любопытным. – Синяки, – отвечает Чон после недолгого размышления, – вино, как я слышал, тёмно-фиолетовое. – Юнги кивает и тянет понимающее "ахх". Взгляд направлен на картину перед ним. Чонгук делает шаг вперёд, обвивая руки вокруг груди Юнги. Волна удовольствия накрывает Чонгука, так как старший не вздрагивает и не пытается отстраниться. – Есть так много цветов, о которых я могу рассказать тебе, хён. – Я знаю, – в голосе Юнги слышна нотка противоречия. – Я почти хочу, чтобы ты никогда не нашёл их. Я почти хочу, чтобы ты никогда не нашел своего предназначенного. Это предложение имеет горько-сладкий привкус, Чонгуку от этого плохо. Эта возможность, конечно же, постоянно рядом, строится на математике, числах и дурацкой статистике. Два процента, всего лишь два. Говорят, что ты скорее можешь выиграть в лотерею. Они оба притворяются, что эта фраза не была сказана вслух, даже если она маячит сквозь их действия на протяжении всего оставшегося дня. Намного позже, когда Юнги наклоняется за прощальным поцелуем, он чувствует себя запутавшимся. – Заходи внутрь, хён. Это уже не первый раз, когда Чонгук приглашает его, наверное, тысячный. А еще сегодня канун рождества, и Чимин уехал вместе с семьёй Хосока. На этот раз Юнги соглашается, не говоря сухое спокойной ночи и не оставляя обиженного Чонгука одного. Лифт грязный, и они останавливаются перед входом в квартиру, как будто мир разрушается, и они не хотят пропустить это. Возможно, мир разрушается, коротко думает Чонгук, пока Юнги стягивает его футболку. Его голова ударяется о спинку кровати, и Чонгук пыхтит "извини". Юнги хихикает, дыхание становится тяжелым, его ноги расположены по бокам от бёдер Чонгука. – Ты когда-нибудь…? – Нет, – тело Чонгука горит, болезненная смесь нужды и смущения. Но Юнги всё ещё такой же соблазнительный, чтобы сдерживаться или остановиться. – Покажи мне. И Юнги показывает ему, так же, как и Чонгук показывал ему цвета, которых они не могут видеть. Чонгук придумывает тысячи способов дышать (или не дышать), как только одежда слетает с него, как только они становятся мокрыми, как только Юнги прижимается к нему, заставляя его извиваться под собой и задыхаться до тех пор, пока он больше не сможет терпеть. Чонгук совсем не нежный, когда оттягивает волосы Юнги или когда переворачивает его и оказывается сверху. – А ты быстро учишься, – говорит Юнги, его голос ломается от череды недолгих стонов, как только Чонгук надавливает на его бёдра, стремясь вернуть должок. – Блять- В какой-то момент Чонгук начинает просить, откровенно умоляет. Юнги слишком красивый. Еще слишком рано, ты так молод, говорит он. Это не имеет значения, это не важно, пожалуйста, хён, – и Юнги дает ему, Чонгук начинает видеть вещи, которых тут нет, тело ноет, его трясёт. Если у секса есть цвет, то Чонгук, закрыв глаза, думает, что это все оттенки красного. Рваное дыхание и слабость в коленках, руки Юнги вокруг хрупких частей его тела, притягивающие как можно ближе, ближе к краю, кажущемуся пропастью. Более того, это всё, о чём он может думать, его мысли вырываются из него на языке, которого не существует. В какой-то момент это прекращается, потрясая их обоих. Мокрая грудь Чонгука вздымается, пальцы всё ещё крепко стиснуты по бокам Юнги, ногти впиваются в кожу. Уже половина пятого, они на кухне, по неизвестной причине не спящие, когда должны, потягивают кофе, который недавно приготовил младший. Рваные джинсы Юнги идеально сидят на нём, и дыхание Чонгука всё ещё не в порядке. – Ты нравишься мне, – говорит он, когда они молчат слишком долго. Его щёки горят, и он всё ещё слегка вне себя от того, чем они только что занимались. – Ты мне очень сильно нравишься, хён. Вокруг них ничего так и не изменилось с того разговора, серые, бледные цвета продолжают насмехаться над ними, их жизнь похожа на Кьяроскуро** как у мрачного Караваджо. Юнги смотрит поверх своей кружки, взгляд нечитаемый, как у Моны Лизы. – А что насчёт… – что насчёт цветов, которых ты не можешь увидеть? Это то, что Юнги хочет сказать. Но Чонгук не хочет слушать. – Мне всё равно. Юнги требуется время, чтобы ответить: – Тогда мне тоже всё равно. Чонгук опаздывает, музей скоро закроется. Он проспал, потеряв весь день. Он так устал, что едва замечает картинку вокруг себя, фон меняется, когда он двигается, его ботинки скользят по деревянному полу. Юнги стоит напротив «Качели». Прошло уже практически пять месяцев с тех пор, как Чонгук впервые увидел его в музее, а его сердце до сих готово остановиться, когда он видит Мин Юнги. Он подходит искусству, на которое смотрит, как будто является неотъемлемой его частью. – Извини, хён, я опоздал, – говорит Чонгук, виновато обнимая маленькое тело старшего со спины. – Сегодня Фрагонар? – Чон находит его пальцы и сжимает своими. – Я хочу пригласить тебя поесть. – Хорошо. – А потом домой, – продолжает Юнги, – не к тебе, ко мне. Это первый раз, когда он получает приглашение в квартиру Юнги. Мин Юнги скрытный, младший понял это на протяжении последних месяцев. Держит всё в себе, делясь отрезками своей жизни, только когда в хорошем настроении. Я работаю в офисе, ненавижу это. Я закончил музыкальный факультет. Да, у меня есть брат. Мне нравятся высотки, потому что так я могу почувствовать себя менее маленьким. У меня нет машины. Я однажды был в Норвегии. Мне не нравится холод. Я чувствую себя одиноко, когда тебя нет рядом. Чонгук намного разговорчивее, он говорит, и говорит, и говорит, смущаясь. Я все еще учусь в университете. Мне нужна работа. Сделай это своим языком еще раз. Я научу тебя танцевать. Хён, мясо, купи мне мясо. Ох чёрт, никогда не останавливайся. Он едва может почувствовать вкус еды. И Юнги, кажется, тоже. Он просто касается носком ботинка лодыжки Чонгука, который давится и покрывается румянцем. Они оставляют после себя недоеденную еду. Юнги живет на двадцатом этаже закрытого жилого здания, в лифте есть камера наблюдения. В его доме мало декоративных украшений, стены белые и пустые, сплошные цвета, которые они не могут описать. Всё кажется холодным и безликим, как номер в гостинице. Одиноким. Синдром одиночки. – Хочешь чего-нибудь выпить? – Нет. – Хорошо. Квартира выглядит такой же холодной, как и сам Юнги, его кровать пахнет им, и Чонгук с удовольствием забирается в неё. Он не может припомнить, когда – вперемешку с рваными вздохами, сбитым дыханием, и, возможно, его руки зарываются в волосах старшего, их губы двигаются навстречу друг к другу, во рту пересохло – на одном выдохе шепчет, ялюблютебя-ялюблютебя-черт-ялюблютебя, и Юнги не упускает это. – Почему ты остановился, – тяжело дыша, жалуется Чонгук, находясь на грани разочарования. Юнги смотрит на него, в его зрачках чёрная пропасть, которую Чонгук никогда не видел прежде. Старший ещё полуодетый, его ключицы видны из-под болтающегося воротника рубашки. Грязные мысли мелькают в голове Чонгука. – Ты… Правда? – Да. – Чонгуку удается сказать это, чувствуя себя слишком молодым и неопытным. – Хорошо. – Хорошо. На этот раз ни один из них не покидает кровати, как только они закончили друг с другом, как это обычно бывает. (Юнги нравится чинить предметы, Чонгук принимает долгий душ). Вместо этого Юнги обвивает ногами тело Чонгука, прижимается к его бокам, утыкается лицом в изгиб шеи, и Чонгук может вдохнуть аромат его волос, чувствуя себя уставшим и сонным. Объятия намного интимнее, чем секс. Они похожи на ответ на его чувства, которые ранее были озвучены. Чонгук думает о том, что, если их перенести на холст, они будут, как все влюбленные на картинах Пикассо – в тускло освещённой комнате, смутно залитой бесцветными огнями телевизора, не зная, где заканчивается один и начинается другой. (телевизор всё ещё включён, создавая шум на заднем фоне раннего утра, и кто-то разговаривает и разговаривает в нём. Глаза Чонгука открываются, его тело всё ещё сплетено с телом старшего, странно отдохнувшее. Он представляет себе, что губы Юнги такого же цвета, как водяная лилия, а его волосы были бы золотым ореолом в барокко. Мир вокруг него не сильно изменился, такой же мрачный и бесцветный как прежде. Всё ещё – всё ещё. Это странно красиво, как незаконченный скетч уличного художника. Юнги ещё крепко спит, выглядя таким беззаботным рядом, милым и растрёпанным. Чонгук переводит свой взгляд на небо за окном и думает, что оно может быть голубым, синим, лазурным или цвета сапфира, наверное. Но это больше не имеет никакого значения. – Хён, – шепчет он, целуя Юнги в щеку, чувствуя под собой движение, – сегодня воскресенье, вход в музей – бесплатный. – Юнги дарит ему улыбку.)