самый грязный грех Ричарда Тозиера

      Прохладный ветер проникал под одежду, проносясь по всему телу. Его легкие порывы едва заметно трепетали волосы Эдди, и парень поежился от озноба, обнимая себя за плечи в слабых попытках согреться. Однако не в силах оторвать взгляда от открывшихся окраин местности. Витиеватые горы с пожухлой осенней травой, серые пасмурные тучи, грозно нависшие над землей и предупреждающие о приближающемся дожде. Грозно стрекочет где-то вдали гром, пугая людей и наводя на них страх перед непогодой. Солнце, светившее ещё пару часов назад, теперь окончательно затерялось в этой суматохе, поэтому вокруг было темно и мрачно. Вся эта картина наводила какую-то неясную тоску и безмерное одиночество.       Обернувшись к церкви — старой белой крепости, одиноко стоящей посреди этой гущи — печаль и уныние волной хлынули на пастора, и тот поморщился, словно съел целый лимон и, окинув быстрым взором пейзаж, поспешил зайти в здание, оставляя угнетающую обстановку позади себя.       Оказавшись внутри, Эдди пошел к себе в кабинет, чтобы разобраться с нахлынувшей работой. Обычно по будним дням мало кто навещал церковь, в основном это проезжающие мимо туристы или жители близлежащих деревень, но обычно последние приходили в конце недели, просили советов у молодого пастора, замаливали свои малочисленные грешки — соврал жене или проиграл деньги в карты — и интересовались делами у единственного в этой церкви священника, спрашивая, нужна ли помощь. Наверное, они делали это только из вежливости.       Эдди в помощи не нуждался. Только уборка в церкви раз в полгода требовала парочку лишних рук, а так работа была рассчитана на помощь ближним. А также расписание проводимых мероприятий и прочие хлопоты, с которыми юноша в одиночку вполне справлялся, даже не ссылаясь на свой молодой возраст.       Уже уплыв по течению своих мыслей и раздумий, Каспбрак не сразу расслышал голоса в храме и поднялся со своего места, поправляя рубашку и мазнув пальцем по колоратке — или «ошейнике раба божьего» — выскочил из своего кабинета, выходя в холл церкви.       На скамейке сидели две женщины, довольно громко переговариваясь и споря на какую-то тему. Они не заметили появившегося священника, продолжая дискуссию, и пастор про себя отметил, что это не местные посетительницы и, скорее всего, очередные туристы, нагрянувшие в тихую обитель.       — Я чем-то могу помочь? — ощущая себя третьим лишним, спросил Каспбрак, незаметно близко подкравшись к женщинам. Те замолкли, с интересом рассматривая молодого священнослужителя.       — Да, пастор, я бы хотела посоветоваться, — сказала одна гостья, вставая со своего места и беря за локоть Эдди, пока вторая молча продолжала смотреть. — Мой сын… Он сочетает в себе несколько смертных грехов и не хочет каяться в них, пастор! Помогите мне, я понимаю, что он довольно взрослый человек и перевоспитывать его поздно… Но у меня нет больше сил.       Женщина явно была в отчаянии и по ее тоскливому лицу было видно, что печаль её глубока и имеет немаленькие корни. Каспбрак лишь вздохнул — разговаривать со взрослыми парнями труднее всего, особенно когда у них сформировалось какое-то «свое» мнение (услышали где-то и приняли за свое) и они не хотят даже слушать других людей.       — Послушайте, не стоит так переживать и закапывать себя в своем собственном горе, ведь уныние тоже является смертным грехом. Вы можете привести своего сына сюда, я обязательно с ним поговорю. Но вы не пробовали обращаться в местные церкви? Просто я уверен, что вы тут проездом…       — Ах, да. Пастор, поверьте на слово, но во всех ближних церквях нам не помогли! Ничего не изменилось, — женщина попыталась удержать свою грусть, но в ее речи так и проскальзывала ничем неприкрытая горечь. — Вы молодой, возможно ваши подходы как-то помогут моему сыну.       — Я не уверен, но я попробую, — как-то равнодушно процедил Каспбрак, внутренне ставя себе галочку над провалившейся просьбой. Как он уже думал, если в церквях, где священники старше его в три раза не помогли этому потерянному парню, то вряд ли он чем-то посодействует. Попрощавшись с посетительницами, Эдди развернулся на каблуках туфель, уже собираясь вернуться в кабинет, как женщина, уловив его настроение, в панике произнесла:       — Мой ребенок содомит и вся надежда только на вас! — её отчаянный голос отразился эхом от стен церкви, и пастор замер, разворачиваясь и смотря на полные слез глаза. — Вы сами понимаете, насколько страшно слышать данную фразу. От самого слова по телу проносится дрожь. Мне плохо, пастор, и моё душевное томление не выдерживает.       — Я не могу ничего обещать, — и, помолчав пару секунд, улыбнулся и слегка ехидно добавил: — На все Воля Божья.       Его фраза заставила вздрогнуть посетительницу и, подарив ему последний тоскливый взгляд, она развернулась и покинула церковь. Ее спутница, вскинув одну бровь, тоже встала и ушла. Эдди вновь остался один и, пожав плечами, ушел к себе в кабинет, желая попить горячего чаю.

***

      Пару дней спустя, сидя в исповедальне и читая «Социальное учение церкви», Эдди был увлечен главой о Божьем замысле любви о человечестве, тихо перелистывая страницы и не нарушая обыденную тишину церкви. Он так привык к ней, что каждый раз морщился от шума в этих стенах и цыкал на каждого, кто смел повышать голос.       Услышав тихие шаги по мраморному полу, пастор отвлекся от книги, слыша, как гость прошел в исповедальню в соседнюю комнатку и приземлился на скамейку. Кажется, посетитель не спешил исповедоваться, лишь тихо дышал.       — На фоне разнообразных проявлений универсального религиозного опыта выделяется Откровение, которое Бог постепенно дает о Себе Самом народу Израиля. Оно отвечает на человеческие поиски божественного неожиданным и удивительным образом, через конкретные исторические события, в которых являет себя любовь Божия к человеку, — прочитав первую попавшуюся фразу из книги, Эдди закрыл её и прислушивался к дыханию нагрянувшего гостя. — Я Вас слушаю.       — Я хочу пожаловаться на абсолютное пренебрежение моего друга ко мне, Святой Отец, — пожаловался незнакомец, и Каспбрак нашел его голос очень знакомым и едва заметно улыбнулся. — Я могу перечислить его семь смертных грехов, пастор. Безразличие, равнодушие к близким, игнорирование жизни вне этих стен, неумение отвечать на телефонные звонки, деревянность в общении и безучастное отношение ко всему. Стоит ли ему покаяться, Святой Отец?       — Стэн, — засмеялся пастор, откладывая книгу и выходя из исповедальни, откуда же через пару секунд появился и гость. — Как ты оказался тут?       — Решил проведать тебя, — пожал плечами Урис, когда они с Эдди сели на скамейки. Гость крутил головой, рассматривая обстановку вокруг. — Хотел посмотреть, жив ли ты еще. Я впервые в католической церкви.       — Я рад, что ты приехал. Но единственная ли это причина? — поинтересовался Эдди, вопросительно смотря на друга.       — Конечно нет. Я хочу забрать тебя домой. К чему тебе эта одинокая пустая церковь, Эдди? Ты молодой и полный сил парень, мог бы служить где-нибудь поближе к городу или в самом городе, а не прятаться ото всех в деревенской глуши, — глаза Уриса были полны серьезностью и горели желанием забрать отсюда лучшего друга, но, увидев решительность юноши, он уже расстроился.       — Я привык к этому. К тишине, к гармонии. Тут всегда спокойно, хоть и мрачно, но нет мозолящих глаза неприятных лиц, и местные люди очень доброжелательны ко мне, несмотря на мой молодой возраст, — Эдди вздохнул, поднимая карие глаза на приятеля. — Я чувствую себя тут счастливым.       — Разве можно чувствовать себя счастливым, будучи совершенно одиноким?       — У каждого свое понятие счастья. Я не хочу покидать это место.       — Я рад, — пожал плечами Стэн и улыбнулся. — Но все же те семь грехов, которые я перечислил, давят на меня, Эдди.       Каспбрак кивнул и поднялся, решая прогуляться с другом по местности и показать ему округ. Пробродив и проболтав час, они выпили чаю, и Стэн засобирался уезжать обратно, прося Эдди хоть изредка и по праздникам звонить им, а не создавать иллюзию своей смерти. Пастор лишь кивал и, попрощавшись с другом, вернулся в исповедальню.       Только вникнув в чтение, Каспбрак вновь услышал шаги и подумал, что Урис вернулся обратно, чтобы о чем-то еще сказать или, возможно, забыл какую-то свою вещь, но неожиданно Эдди понял, что это кто-то другой.       Приземлившись на скамейку в исповедальне, посетитель также молчал, лишь изредка доносилось его дыхание и тихий шум от постукивания обувью по деревянной поверхности. Набрав воздуха в легких, Эдди собирался прервать молчание, как человек начал сам:       — Здравствуйте, падре, — пастор поморщился от подобного обращения к себе. Обычно не принято так называть священника в католической церкви, но он решил молча снести данную ошибку. Однако еще Эдди подметил, что голос был уверенным и дерзким, обычно с таким тоном не приходят в исповедальню. — Простите ли Вы мне мои грехи?       — Чтобы отпустить Ваши грехи, мне стоит узнать о них, — делая голос глубоким и пытаясь придать того шарма, которым обладают все опытные пасторы, проговорил Каспбрак.       — Поощряется ли мое желание исповедаться, падре? — чуть насмешливый тон заставил юношу нахмуриться. Если очередной посетитель оказался клоуном и пришел только ради того, чтобы посмеяться над священнослужителем, то стоило его выгнать. Но пастор замер, ожидая, что же произойдет дальше. Делая голос как можно более спокойным, он произнес:       — Конечно.       — Даже если мой падре — паренек, с милым голоском?       — Это не имеет значения, — вежливым тоном сказал Эдди, но почувствовал себя, словно отмахнулся от назойливой божьей твари — мухи. — Я готов Вас выслушать.       — Тогда слушайте меня внимательно, падре. Я человек субъективных взглядов, поэтому мое мнение значительно отличается от мнения большинства. — голос замер, явно собираясь с мыслями и думая, как продолжить дальше. Пока Эдди лишь пожал плечами и продолжил чтение, лишь вполуха слушая чужую исповедь. — Как вас по имени, падре?       — Эдвард.       — Замечательно. Так, на чем я остановился, падре? Ах, точно. И, знаете, с моим мнением считалось бы всего лишь два процента от населения Земли. Не то, чтобы мое мнение неправильное или несправедливое, оно скорее извращенное, падре. И понимаете, в эти два процента никак не входит моя старая противная соседка. Она лучше бы следила за своими желтыми зубами, сухой морщинистой кожей или воняющими мочой котами, вместо того, чтобы каждый раз караулить под моей дверью и не пропустить тот момент, когда я куда-либо ухожу. Как вы думаете зачем? Конечно же чтобы плюнуть в мою сторону, обматерить меня и пару раз перекрестить, — от пламенной речи грешника Эдди захотелось засмеяться. Настолько это выглядело детской жалобой, что у пастора возникло ощущение, что сидящий в исповедальни парень — ребенок. — Вы подумали, зачем она это делает, падре?       — Думаю, Вы в чем-то грешны. Либо перед ней, либо перед Богом, — пожав плечами скорее для себя, нежели для оппонента, проговорил священник.       — Возможно я виноват перед этой каргой только в том, что пнул ее кошку, когда та принялась гадить под мою дверь, — поделился мыслью гость. — Но Вы правы, падре. Я виноват, я очень сильно виноват. Знаете в чем? Я содомит, падре.       Эдди замер, вспоминая женщину, приходившую пару дней назад и просящую помощи у него. Но он не мог быть на сто процентов уверен, что сидящий в исповедальне паренек — это её сын, ведь мало ли кто мог нагрянуть. Пару раз моргнув, осмысливая пришедшее озарение, Каспбрак продолжил слушать.       — Падре, но я не считаю это грехом. Вы зададите вопрос, а я, предугадав его, отвечу — я не верю в Бога. И могу привести огромное количество аргументов в оправдание моих слов, да настолько могу внедрить это Вам, что Вы и сами потеряете всякую веру в Всевышнего.       — Да, но какую пользу принесет Вам это? — скептически спрашивает Эдди. Вступать в дискуссию с очередным атеистом не хотелось, но поделать нечего — он пастор и обязан выслушать каждого. Даже в исповедальне, где речь пойдет о том, что Бог — вымышленное создание. Это его работа.       — За нашу короткую беседу я понял, что вы немногословны, падре. Сколько Вам? Я бы не дал больше двадцати лет.       — Сейчас это совершенно не несет смысла. Простите, не могли бы Вы назвать своего имени? — просит Эдди, смотря вниз на маленькое окошечко, откуда было видно черную штанину и такие же туфли.       — Ричи, падре. Вы спрашиваете какую пользу принесет то, что я буду внушать свое мнение кому-то другому? А Вы знаете, насколько приятно ломать чужие иллюзии? — интересуется голос с легким смешком, не растеряв изначальной той дерзости, словно играясь с пастором.       — Я священник, Ричард, — делая акцент на полном имени грешника, сказал Эдди, — я сталкивался с разбитыми взглядами на мир, я же собирал их обратно. Думаете, что Вы единственный человек, не верящий в существование Бога? Подобных людей побывало здесь огромное количество и с каждым я говорил на эту тему много раз.       — Человек со сломанными взглядами на мир — самый слабый человек, — хмыкнул парень.       — Люди постоянно нуждаются в помощи и желают, чтобы церковь защищала их, настраивала на путь истинный и помогала творить святые дела во благо человечества.       — Ах, кому это нужно, черт подери! Кстати, падре, а Вы та еще сладкая ягодка, — без зазрения совести произнес Ричи, и Эдди был готов задохнуться от возмущения. Он уже конкретно осознавал, что такой парень, как Ричард, слишком труден на подъем; простыми библейскими фразами или поучительными нравами его не сломить. Покраснев, пастор проговорил:       — Не забывайте о своем местонахождении и моей должности.       — Что мне с того, падре? Я атеист, мне не страшно выражаться в своих мыслях, — сказал самоуверенным и как всегда дерзким тоном юноша, и священник закатил глаза. Пару секунд они сидели в абсолютной тишине, и никто из них двоих не нарушал ее, как гость произнес: — Вами когда-нибудь обуревали дикие мысли? Или желание, которое Вы не могли удержать в узде?       Эдди молчал, зная, что от его ответа ничего не изменится. Опустив взгляд на круглое маленькое окошко, Каспбрак замер, когда увидел, что оттуда появилась рука. Кисть с тонкими длинными пальцами и криво отстриженными ногтями. Из-под черного рукава виднелся браслет с такими же темными бусинами.       — Я хочу прикоснуться к Вам, падре.       Священник замер в нерешительности. Тишина вновь оплела их обоих, и он просто смотрел на бледную руку, осматривая каждую линию ладони и мягкие подушечки пальцев. Переводя взгляд на свою собственную ладонь, пастор и не думал позволять себе такой самовольности и сжал руку в кулак, продолжая сверлить взглядом окошечко. Тихо выдохнув и опустив голову, Эдди все же разжал пальцы и медленно, словно боясь чего-то, дотронулся до теплой ладони грешника.       Некоторое время ничего не происходило, и пастор уже решил отдернуть руку, как Ричи перехватил его пальцы, сжимая в своей ладони и большим пальцем гладя указательный. Все это казалось чем-то странным для священника, и его сердце начало бешено колотиться в груди. Он уже сто раз пожалел об этом.       — У Вас такая нежная кожа, — тихо проговорил Ричи.       — Надеюсь, я усмирил Ваше жгучее желание?       — О нет, — хрипло засмеялся парень, — теперь я хочу увидеть Вас.       — Вы слишком многого хотите.       Снова повисла тишина, и даже прекратился смех. Эдди выдохнул, собираясь с мыслями, и, услышав тихие шаги, замер. Сердце вновь начало колотиться в груди, в горле встал ком. Стиснув пальцы, пастор поднял взгляд на дверцу, которая через пару секунд открылась, являя перед священнослужителем грешника.       Из-за наступившего вечера, в церкви было темно, поэтому сложно было разобрать очертания лица, но Каспбрак увидел отблеск очков на глазах, длинную стройную фигуру, облаченную в темную водолазку и черные штаны. Свисающие беспорядочные кудри и полуулыбка на лице. Подобный внешний облик вызвал у Эдди дрожь, и он лишь сильнее прижался к деревянной стенке исповедальни, продолжая наблюдать за посетителем. Он старался внешне выглядеть спокойным.       — А Вы милее, чем я представлял себе, падре, — приторным голосом сказал Ричи, проходя внутрь и закрывая за собой дверцу. Глядя на священника сверху вниз, он явно не мог насмотреться открывшимся милым лицом с мягкими чертами лица: каштановые аккуратно уложенные на бок волосы, большие карие глаза, в которых так и плавала чистая и нетронутая никем невинность.       Опустившись на пол и упираясь острыми коленками в деревянную поверхность исповедальни, Ричи взял в свои руки чужие ладони и сжал теплые мягкие пальцы, смотря на них. Эдди открыл рот, задыхаясь от возмущения и вырывая свои руки, но потерпел полный крах, потому что их держали в мертвой хватке.       — Прекратите, — выдохнул священник, отворачивая голову и смотря куда угодно, но не на грешника.       — Почему же я должен прекратить? — поинтересовался Ричи, наклоняясь и целуя чужие ладони. Каспбрак готов был закричать от безвыходной ситуации, как в голове стали всплывать фразы, некогда прочитанные им.       «Содомиты­ это все те, кто ставил свои личные интересы и личное удовольствие выше общественного интереса. Таким образом, содомиты были уподоблены ростовщикам и алчным и поэтому считались согрешающими против общего блага.»       «Гомосексуализм абсолютно запрещен, поскольку это ужасный грех.»       «Не практикуй гомосексуализм, это отвратительный грех».       «Не ложись с мальчиком, как с женщиной, потому что это мерзость».       Зажмурившись, Эдди старался отогнать от себя эти мысли, но те словно сами по себе кричали в его голове, заставляя ощущать покалывающую боль в висках.       Его щеки покраснели, а лицо обдало жаром, захотелось выйти на улицу и проветриться, освежиться. Потому что в исповедальне стало невыносимо душно, но вместо того, чтобы покинуть это тесное место, Каспбрак продолжал сидеть, как вдруг почувствовал чужие руки на своих щеках и вздрогнул, открывая глаза и смотря на Ричи.       Тот выглядел слегка обеспокоенным, но быстро собрался и вновь стал дерзким и самоуверенным парнем. Закусив губу, он смотрел в глаза священника и похабно ухмыльнулся.       — Скажите, падре, чтобы искупить свой грех — надо о нем подробно рассказать? — поинтересовался он, не прерывая зрительного контакта с пастором. Эдди лишь как-то отстранёно кивнул, явно не понимая, к чему клонит юноша. Желание убежать отсюда накалялось, хотелось подорваться и проскочить мимо грешника, выйдя на охлаждающий холодный воздух. Эдди уже хотел добавить, что, чтоб искупить грех, было бы неплохо отойти от него, но Ричи нарушил тишину первым:       — Я бы хотел поделиться, — сказал Ричи, поддаваясь вперед и почти соприкасаясь со священником носами. Тот немного отодвинулся, шокировано раскрыв глаза и глубоко дыша. Парень вновь хмыкнул и поддался еще, беря в плен чужие тонкие губы.       Эдди ощущал жар чужого тела, теплые руки, до сих пор лежащие на его щеках, мягкие губы, целующие его с нежностью. Чужой юркий язык прошелся по его губам, настойчиво раскрывая их и прося разжать зубы, но священник лишь замер, не отвечая на пылкий поцелуй грешника, лишь краем сознания понимая, что это первый поцелуй в его короткой молодой жизни. Кажется, на этот миг Каспбрак забыл, кем он является, где он сейчас находится и чем он сейчас занимается.       Ощущение было приятным, хотя Каспбрак много раз читал про содомию, ведь именно это распространено в современной молодежи, юноша не раз представлял себе всю мерзость контактов между двумя мужчинами. Почему-то тогда на ум приходили ассоциации с отвращением и неприязнью, но оказалось, что испытывать это было сущее удовольствие. Разжав зубы, Эдди почувствовал чужой язык уже во рту, но не стал отвечать на него, также пребывая в трансе и оставаясь незадействованным в этом.       — Что же Вы так, — прошептал Ричи, опускаясь поцелуями на подбородок, после чего целуя линию скул, доходя до щек и вновь беря в плен губы. Его рука медленно опустилась на шею, после чего он принялся целовать и ее, не страшась оставлять алые отметины на коже. Прикусывая кожу и слегка засасывая ее, он гладил рукой плечи пастора, перетекая на талию и ноги.       — Вы хоть понимаете, что делаете, — на грани осознания ситуации, проговорил Эдди, ощущая себя ужасно грешно, но тем не менее чувствуя некое удовлетворение от всего этого. Юношу окутали разные эмоции и желания: хотелось ударить строптивого и наглого парня, хотелось просить его не останавливаться.       Закусив губу и сдерживая порыв эмоций, Эдди оставался бездейственным, скорее отдаваясь течению ситуации, нежели беря ее в свои руки.       — Еще бы я не осознавал смысл своих действий, — прошептал Ричи, расстегивая пасторскую рубашку и снимая колоратку с шеи. Открыв себе обзор на чужую грудь, парень принялся покусывать нежную кожу возле ключиц, опускаясь ласковыми поцелуями все ниже и ниже, но вновь вернулся к шее, нежно целуя ее и, наконец, услышал тихий вздох, позволил себе улыбнуться и поцеловать за ухом.       Целуя ранее оставленные отметины на шее, Ричи вновь вернулся к груди, а точнее к маленьким милым соскам, целуя один из них и вбирая в рот, посасывая. Эдди тихо простонал, но быстро закрыл себе рот рукой, широко раскрыв глаза. Он явно не ожидал от себя такой реакции, но в ответ услышал лишь тихое фырканье.       Помечая каждый дюйм чужой кожи, Ричи вновь потянулся к губам и впился в них, как в единственный источник существования. Тем временем его рука потянулась к чужим брюкам, пытаясь расстегнуть ремень.       Оторвавшись от покрасневших и распухших из-за поцелуев губ священника, Ричи, наконец, расстегнул брюки и, чуть припустив их, начал целовать живот пастора, желая опуститься ниже, но Эдди остановил его.       — Хватит, это уже излишне, — прошептал он, заливаясь краской. Хотелось побиться головой об стенку. Он уже и так нагрешил, когда позволил себе дать дотронуться до посетителя, а сейчас это все выходило за рамки нормальности, хоть внизу живота и собралась приятная тяжесть и возбуждение дало о себе знать, растекаясь по всему телу жаром, но все это было слишком неправильным и ужасно грязным. Эдди уже почти пришел в сознание и в голове прикидывал, сколько ему придется вымаливать прощение у Него. Словно услышав эти мысли, гость усмехнулся.       — Так уж и хотите, чтобы я остановился, падре? — с этой же ухмылкой спросил Ричи, но даже просьба священника не остановила его. Стянув штаны до конца, он перехватил пастора, усаживаясь на скамейке и садя на свои колени. Вновь потянувшись за поцелуем, парень обхватил рукой чужой возбужденный орган, быстрым движением проводя по нему и слыша тихий вздох. Каспбрак вцепился в плечи Ричи, ногтями врезаясь в кожу под тканью настолько сильно, что, кажется, даже водолазка не спасет от оставшихся там отметин.       Обводя головку члена большим пальцем и размазывая выступившую смазку, Ричи кусал губы Эдди, второй рукой обнимая за поясницу и спускаясь ниже. Кожа священника была нежной, словно шелковой, от него так и исходил дурманящий разум жар тела, и Тозиер не мог прекратить ласкать своими губами чужую плоть, помечать ее, присваивая себе полностью и без остатка.       Продолжая правой рукой ласкать чужой член, Ричи положил левую ладонь на лицо священника, потирая мягкую кожу лица, а потом пальцами приоткрыл алые покрасневшие из-за постоянного покусывания губы, проводя по ним и вновь целуя.       — Давайте, падре, — прошептал парень, утыкая указательный палец в зубы пастора, — откройте рот.       Эдди приоткрыл зубы и палец проник в его рот. Ричи задел верхние зубы, чувствуя обволакивающее тепло и влажность чужого рта, пока его палец не обхватил язык, прижимая к нёбу и смачивая в слюнях. Тозиер тихо выдохнул. То, как пастор обсасывает его палец — выглядело чрезмерно сексуально и собственное возбуждение уже рвало штаны, но надо было потерпеть еще совсем немного.       — Вы знали, падре, что я возбудился еще тогда, когда услышал Ваш премилый голосок. Так и накатило желание завладеть Вами, — признался грешник, и Эдди поморщился. Он чувствовал себя грязным и отвратительным, но никак не хотел прекращать происходящего.       Палец пропал изо рта и Каспбрак не успел спокойно вздохнуть, как почувствовал в своем заднем проходе инородный предмет и дискомфорт накатил на него новой волной. Вздрогнув и поморщившись от неприятного ощущения, Эдди опустил взгляд на Ричи, который смотрел на него все это время. На щеках появился румянец, но не сходящее неудобство напоминало о себе, как вдруг палец двинулся под каким-то углом и пастор тихо простонал, обнимая руками шею Тозиера, который продолжал пожирать открытого и отдавшегося ему священника.       Прижимая к себе Каспбрака и целуя его ключицы и кадык, Ричи высунул палец и, дав обслюнявить Эдди, уже вставил и второй палец, продолжая растягивать узкую и девственную задницу священника.       Былой дискомфорт заменялся тягучим наслаждением, и вторжение уже было не таким неприятным, скорее оставалось ощущение легкого неудобства, но в целом было привычнее, чем пару минут назад. Прикусив губу, Каспбрак пытался не застонать, когда пальцы вновь прошлись по тому эрогенному месту и Эдди выгнулся, приоткрывая губы в немом стоне и закидывая голову назад, открывая доступ к шее, чем и воспользовался Ричи, вновь целуя оставленные собой метки и добавляя новые.       Через некоторое время тягучего наслаждения для Каспбрака и болезненного возбуждения Тозиера, Эдди почувствовал уже три пальца и вновь отметил вернувшуюся боль и дискомфорт. Сжимая зубы, он понимал, что это всего лишь пальцы и боль от них несущественная, в отличии от того, что ждет его впереди.       Скажи час назад Эдди, чем он занимался в исповедальне, он бы наорал на человека, сказавшего ему это. Сильно возмущался и просил бы уйти, ведь парень никогда не представлял себя занимающимся непристойностью, а тем более с мужчиной.       Каспбрака ни раз учили уметь сдерживать похоть и не идти на поводу у молодых девиц, желающих его совратить. И священник давал клятву, что ни одна молодая особа не сможет его приворожить и вовлечь в сексуальный контакт. Но пастор как-то потерял из виду, что есть мужской и очень настойчивый пол, который не только совратит, но и сам все сделает. Находясь в чужих теплых руках, что вызывали в нем возбуждение и желание отдаться, Эдди затуманенным разумом понимал, что он слишком слабохарактерный и легко поддается постороннему влиянию.       Какой же он все-таки бесхребетный и слабодушный пастор. И такой человек смеет кому-то указывать правильную дорогу, прощать грехи и давать советы? Хоть Эдди и не мыслил трезво в данный момент, но четко осознавал, что как раньше уже не будет.       Вдруг внутри стало пусто, и Каспбрак понял, что пальцы пропали. Вдохнув как можно больше воздуха, Эдди ощущал руку на своем возбужденном органе, услышал звук расстегивающейся ширинки и вдруг что-то продолговатое уперлось в него. Зажмурившись и пытаясь расслабиться, он почувствовал чужие руки, аккуратно легшие на его поясницу, самостоятельно насаживая.       Было ужасно больно и закусив губу до крови, священник опустил голову на плечо Ричи, сдерживая всхлип. Из глаз побежали непрошеные слезы, намачивая черную водолазку Тозиера.       Давая привыкнуть к новым болезненным ощущениям, Ричи погладил напряженную спину пастора, целуя кожу за ухом Эдди.       — Сейчас, — только выдохнул Тозиер через пару минут, вставляя до конца и слыша тихий стон боли. Чужие руки вцепились в его плечи, как в спасательный круг. Ричи лишь целовал его лицо и мимолетно облизал окровавленную губу Каспбрака.       Некоторое время спустя Ричи начал медленно двигаться, одной рукой обнимая пастора, второй придерживая его за поясницу. Тот издавал тихие вдохи, справляясь с волнами боли и больше не плача, скорее привыкая к новому ощущению заполненности внутри.       Вдруг Тозиер зашел под каким-то углом, и вместе с отголосками боли и дискомфорта по телу прокатилось жаркое наслаждение и Эдди выгнулся, приглушенно простонав. Коленки его задрожали, а сам он вновь опустил голову на плечо грешника, как вдруг послышались торопливые шаги снаружи и оба парня прислушались к шагам, но не прекратили начатое.       — Пастор Эдвард, Вы здесь? — проговорил тихий мужской голос из соседней кабинки, и Эдди, набрав воздуха в легких и делая голос как можно тверже и ровнее, сказал:       — Да. Я Вас слушаю.       — Пастор, Вы… я… мне, — запинался человек, пока Ричи неслышно усмехнулся и наклонился, целуя шею Каспбрака и одновременно двигаясь в нем. Эдди прикусил губу и вновь закрыл рот рукой, чтобы непроизвольные звуки не исходили из его рта. Навязчивая боль так и не покинула тело парня, однако была с примесью сладкого наслаждения. — Я изменил своей жене. Мне так стыдно, пастор. Я лишь хотел помочь добраться молодой девушке до дома, но все произошло так быстро, понимаете? Она меня очаровала, я более никогда не видел таких прекрасных особ. Ее глаза — два сапфира, с такой теплотой и нежностью смотрели на меня, что вмиг я ощутил себя кому-то нужным!       Пастор вполуха слушал исповедь мужчины, по голосу явно немолодого. Он бы дал ему около сорока или типа того, но был слишком сильно увлечен горячими руками на своих бедрах и получаемым удовольствием. Вмиг все лютеранство ушло на задний план, прекратило иметь какое-то значение и играть какую-либо роль в жизни молодого священника. Было ощущение, что до этого он жил как в тумане и понимал, что для полного счастья ему чего-то не хватает. А сейчас он эту нехватку полностью восполнил.       Очередной раз выгибаясь в спине, Эдди тяжело дышал и еще один стон сорвался бы с его губ, если бы Ричи не поцеловал его, наконец, получая взаимный ответ. Священник пылал страстью и источал возбуждающий жар, что от одного его вида сейчас — такого открытого и пленительного, можно точно влюбиться и кончить.       — Я отпускаю твои грехи, мой сын, — прошептал пастор, когда пришедший человек закончил исповедь и покаялся во грехе и, громко сглотнув ком в горле, смотря куда угодно, но не на Тозиера, продолжил: — Только если ты искупишь свой грех перед супругой, рассказав все ей и прося прощения у нее. Если же заслужишь прощения по свою грешную душу, то целуй ноги и гордись, что женат на такой женщине.       Ричи усмехнулся, широко улыбаясь. Образ молодого парня никак не вязался с тем, что он только что сказал и, тем более, как выглядел в этот момент. Мужчина же слезливо поблагодарил и, попрощавшись, ушёл.       Тозиер подумал, что уже на исходе и обхватил рукой чужой член, работая ею и ловя тихие стоны Эдди. Он искренне наслаждался этим юношей, его румянцем на щеках, горящими правильностью глазами, тонкой полоской губ с кровавой раной на них, оставшимися алыми отметинами на теле и рваными вздохами.       Оба кончили одновременно. Однако с места не сдвинулись, продолжая сидеть в такой позе и думать каждый о своем. Ричи продумывал над тем, как забрать отсюда Эдди и увезти с собой, пока Каспбрак надумывал позвонить епископу и отказаться от работы в этой церкви, уехав в другое место и пытаясь забыть произошедший тут инцидент.       Так же молча встав с чужих колен, Каспбрак натянул свои штаны, не обращая внимания на липкость между ног и легкую неприятную боль. Застегнув рубашку и поправив колоратку, наконец, взглянул на Ричи, следившего за ним все это время.       — Надеюсь, Ваша исповедь окончена, — уверенно сказал он: от того податливого паренька не осталось ни капли. Сейчас был собранный и серьезный пастор, укоризненно смотрящий на грешника. Ричи растерялся, вся его самоуверенность и дерзость исчерпали себя; он выглядел как потерянный мальчишка, услышав холод в голосе. Предложение о том, чтобы покинуть это место вдвоем, нечаянно вылетело из его головы и вместо этого, парень лишь взволнованно поднял взгляд на падре, ожидая, что тот скажет что-то еще. Обернувшись спиной к Тозиеру, Эдди лишь добавил: — Прощаю Вам Ваши грехи. Не возвращайтесь сюда больше.       Ричи замер, явно ожидая не этих слов. Вдруг ему стало тяжело, от осознания того, что ничего более не последует за этим сексом. Он захотел сказать что-нибудь, схватить его, чтобы показать пастору свое желание быть рядом с ним, но тот лишь торопливо вышел из исповедальни.       Покинув исповедальню, Каспбрак только чудом не пустился в бег, решительно медленно идя к заднему выходу из церкви. Тихо вышагивая по каменному полу холла, он прошел мимо своего кабинета и, отворив тяжелую деревянную дверь, оказался на спасительном воздухе.       Тучи не сбавляли обороты, также тяжело нависая над Землей. Однако грома не было и дождь пока не накрапывал, поэтому Эдди выдохнув, уселся на мокрую траву возле церкви, тихо шипя от неприятных ощущений.       Он смотрел на серое мрачное небо и тяжело вздыхал, завтра же намереваясь покинуть это место.