Сны

Якоб знает, что этого не должно быть, что он, наверное, болен, а, может быть, уже и вовсе умер. — Просыпайся, братик, — шепчет Лотта, ее кудряшки рассыпаются по лицу, пока она со смехом дергает покрывало его кровати. Якоб хочет спросить ее, что происходит, но не может. — Скорее, мама будет волноваться, — продолжает девочка. — Ну же, Якоб, не будь таким лежебокой. — Прости, Лотта, — Якоб выталкивает эти слова из своего горла, как раскаленный металл. Он повторяет их снова и снова, пока они не начинают терять всякий смысл. Это невыносимо больно, потому что в груди у него уже разгорается пожар, и он задыхается от едкого дыма. — Да что с тобой? — расстроенно спрашивает его сестра. — Ты болен? Может, мне позвать Уилла? Или маму? Якоб не знает, стоит ли говорить ей о том, что мама мертва. И что она тоже мертва. По его вине. Может быть, еще несколько минут она сможет быть живой. Он тянется, сжимая ее холодные пальцы в своих — горячих и дрожащих. Она кажется слишком настоящей. — Лотта, — хрипит он, — ты ведь знаешь, что тебя не может быть здесь. — Но я здесь, — отвечает та с непосредственной, детской невинностью и удивленно вскидывает брови. — Прости, — произносит он снова это бессмысленное слово. Оно вертится у него на языке, затмевая все другие. — Ш-ш-ш, — малышка подносит указательный палец к губам с самым что ни на есть серьезным видом. — Тебе не за что извиняться. Я тебя не виню. — Тогда зачем ты приходишь? — спрашивает Якоб и закрывает глаза, пытаясь избавиться от навязчивого видения. Лотта трясет его за плечо. — Якоб! — зовет она. — Я сейчас позову старшего братика, хорошо? Не волнуйся, я позову Уилла. Уилл! — Якоб! Он слышит другой голос. Голос Уилла. — Лотта, — бормочет он заплетающимся языком, пытаясь приподняться, но сильные руки не дают ему этого сделать. — Успокойся, Якоб. Лотты здесь нет. — Она… позвала тебя? Он не видит лица старшего брата, но может легко представить, как тот мрачнеет и морщится. — Нет. Меня никто не звал. Я проснулся, услышав, как ты стонешь. Якоб жмурится, чувствуя, как по его лицу скользит мокрая тряпка. Он не отваживается заговорить. На самом деле, он вообще не понимает, как у Вильгельма хватает терпения нянчиться с ним. — Уилл? — наконец, решается он. — Тебе лучше не разговаривать сейчас, — неуверенно отвечает его брат. — Прости, Уилл, — он не уверен, но, кажется, он сейчас плачет, даже не осознавая того. Якоб чувствует себя ничтожным и жалким большую часть жизни, но сейчас ему особенно больно от этого. Он не хочет быть обузой, живым напоминанием о когда-то дружной семье. — Пожалуйста, не надо меня ненавидеть, — вырывается у него отчаянный вздох. Уилл поглаживает его по взмокшим от пота волосам. — Я не ненавижу тебя, — тихо говорит он. — Все это ужасно и неправильно, но я не могу позволить, чтобы с тобой случилось что-то плохое, так что ложись, иначе мне придется позвать врача. Якоб устало прислоняется лбом к плечу старшего брата. Он знает, что кошмары будут продолжаться, но больше всего на свете ему хочется понимания и прощения. И Уилл, хладнокровный и собранный Уилл, позволяет ему это получить. — Я люблю тебя, Якоб, — говорит он. — Ты – все, что у меня осталось в этой жизни. И Якоб лежит в полумраке, широко распахнув глаза, и впитывает каждое слово, потому что только они помогают ему держаться.