Апрель, дождь, скука

      Она не вызывала у меня других ассоциаций, кроме как «апрель». Не потому, что мы встретились тогда — просто она такая же переменчивая, а дожди ей так к лицу.       И сейчас это первая мысль, которая всплывает в моей голове, стоит откашляться — я возвращаюсь домой поздно, на лестничной клетке кто-то курит, а когда дым около лица рассеивается, я вижу её.       Она тихо стоит в пижаме с пандами около лестницы, одним плечом упираясь на грязную стену. Голову она также прислонила, отчего выглядит немного задумчивой, но очень измученной.       Она смотрит на меня — я по привычке отвожу взгляд в сторону, просто чтобы не вспоминать о том, что было между нами. То, что было тогда… Оно останется там, в пределах старшей школы, где эта девочка-апрель не знала пощады ко мне.       Её брови взлетают вверх, палец сам собой опускается на сигарету, а после этого на пол быстро падает немного пепла.       Неприятно пахнет — я всегда не любила в ней эту пагубную привычку, а Люси… Что о ней говорить, если она специально при мне доставала розовую пачку тонких сигарет, жёлтую зажигалку и, как только отвратительно пахнущий дым тонкой линией струился вверх, вновь щёлкала зажигалкой, но в это раз, чтобы потушить её пальцем.       Кажется, Люси не изменила своим привычкам, а я уже и отвыкнуть успела от этого. Сейчас бы как раньше зарыться в её волосы, пусть даже они пахнут табаком, отчитывая её за то, как неправильно она поступает со своим здоровьем.       И рука непроизвольно тянется к ней: я беру длинную золотистую прядку между большим и указательным пальцами, подношу к своим губам, едва целуя её.       Я, не поднимая взгляда на неё, чувствую, как заметно она вздрагивает и всхлипывает — я уверена, сейчас она заплачет.       Она всегда так развлекалась, когда ей было скучно. Не сказать, чтобы она была не настоящей, просто немного переигрывала. Она прижимала меня дрожащими руками к груди, говорила, что никогда не предаст и не покинет, клялась в любви… Я верила её словам, поднимала голову, получая лёгкий поцелуй в уголок губ.       А потом она снова уходила, говоря, что это было по-дружески. Она знала, что это вызовет бурю — по нелепому стечению обстоятельств, каждый раз, когда моё настроение резко ухудшалось, мне хотелось рыдать навзрыд, шёл дождь.       Мне даже казалось, что она любила не столько меня, сколько хотела дождя — невозможно столько раз нечаянно разбить сердце одному человеку.       Дрожащие руки прижимают меня к себе, отчего я отказываюсь около её груди. К мягкой ткани пижамы приятно прикасаться щекой, я чувствую, как тяжело вздымается её грудь.       Поднимаю глаза. На грязно-жёлтых стенах подъезда, которые давно пора было бы перекрасить, виднеется пепельный развод. Очевидно, Люси потушила сигарету о стену.       Когда-то я болела ей. Но по окончанию старшей школы она поступила в университет за границей — интересно, зачем она вернулась? Разве из США кто-то возвращается просто так?       Года два назад она писала мне письмо — я поняла, что от скуки. Писала, что работает в какой-то престижной компании, присылала деньги, аргументируя это тем, что когда-то я покупала ей сок с булочками.       Насколько же бесчувственное она создание. Её суровая лаконичность и статичность меня почти что убили. Почему она не понимала, что я делала это от чистого сердца, потому что люблю?       Я была уверена, что переболела — мне больше не хотелось дождя. А ей, кажется, ещё как. — Как ты здесь оказалась? — спрашиваю, даже не здороваясь, потому что мы никогда не говорили друг другу «привет» — после первой встречи мы забыли сказать «пока», потому это для нас обеих одна большая встреча. — Заехала ненадолго. Забрать кое-какие вещи, — она говорит уклончиво, что заставляет меня удивиться — обычно она назло мне говорила чётко и по списку, вызывая массу вопросов, которые она оставляла без ответа. — А ты откуда так поздно? — С работы, — до того, как я увидела её на лестнице, моя голова была тяжела, а всё, чего хотелось — упасть на кровать и уснуть, оставляя этот день за плечами. — Ты как всегда неосмотрительна. А если маньяк? Если мою девочку убьют, я же не переживу, — я чувствую, что она улыбается. И от этого старого обращения, которое в последний раз я слышала лишь перед её отлётом, стало так тепло.       «Не скучай, моя девочка. Я обязательно вернусь за тобой», — всплывает в голове фраза, которую я повторяю на протяжении многих лет как молитву, ожидая, когда же она выполнит обещание.       А потом я вспоминаю, что тогда она улетела не одна, а с её преподавателем английского — молодым красавцем, американцем по паспорту, в которого влюбиться было несложно, непросто забыть. — Завтра утром мы улетаем в Нью-Йорк, — констатирует факт Люси, поднимает мою голову, целуя в уголок губ. И, как всегда, не нарушая традиций, после этого она уходит.       Наверное, Люси наивно полагает, что я жду её всё ещё — не скрою, мне тяжело без неё было, но ведь любила она не меня. А Мереди, в отличие от неё, не любит дожди, не любит вызывать мои слёзы.       Я наскоро пишу своей невесте, что приеду к ней через полчаса, хотя, наверное, она уже спит — вот удивится же, когда утром обнаружит меня рядом.       И перед тем, как навсегда расстаться, я пишу ей письмо, которое оставляю в тугом проёме между дверью и стеной — утром она обязательно его обнаружит.       «Той, которая любила дождь — не меня».