***
Рука замерла в воздухе, находясь так близко к щеке — Эдвард дёрнулся, рефлекторно зажмурился, ожидая приличного удара. Но вместо его предположений, перед ним создалась картина, которой он радовался бы примерно год назад — в тот самый год, когда он был готов пристрелить своего партнёра дважды, трижды, четырежды — неважно, сколько раз потребовалось бы, чтобы утолить эту тупую боль. Тогда ярость переполняла его внутренности, сердце бешено колотилось, руки безостановочно потели, но при этом были холоднее стали. Именно тогда он был готов приставить дуло пистолета к его лбу, к его грудной клетке, до тошноты пропихивать этот несчастный, побитый своим сроком пистолет всё глубже в глотку — множество раз окунать того лицом в грязь, ломать конечности, рёбра, выворачивать внутренности наизнанку. Та боль, что причинил его самый близкий друг, была несравнима с чувством долга. В эти дни он забывал о домашнем печенье, зеленом и слегка колючем свитере, о спасении из Аркхема, о его улыбке, о его теплых объятьях и их взглядах на будущее. Тогда они готовы были свернуть горы криминального мира, проложить дорогу из трупов, если нужно, но всё кончилось падением на бетон с многометровой высоты и пулей в живот. Злосчастный напиток богов и блондинка, столь невероятно похожая на его, Эдварда, первую любовь, совершили неимоверно страшное преступление. Чувства и волна эмоций, созданные таким «небесным» совпадением, перекрыли реальность, перекрыли всё то настоящее, что он испытывал к человеку, спасителю, что наставил его на путь истинный. И именно сейчас он смотрел в эти голубые глаза — они не выражали ничего, но ровно для того, кто не знал Освальда Кобблпота достаточно. Эдвард знал и чувствовал его эмоции. Один жест, один взгляд — и он понимал всё так, как будто бы общался с ним на телепатическом уровне. Так, как будто бы мыслил с ним на абсолютно новом уровне. Так и сейчас — голубые глаза не выражали ничего, но он видел боль, скопившуюся в сердце этого бедного человека. Он видел и ничего не мог с этим сделать — ошибки, совершенные им ранее, никак не исправятся. Ошибки, совершенные ранее, никуда не деть. Он разбил его сердце, и это было таким же фактом, как и его любовь ко всему необычному. Как будто на пирсе он стрелял не в живот, а прямо в сердце. Единственное, что он мог — это бесконечно извиняться.***
« — Ты — моя слабость. Ты — единственный пример того, как любовь… сделала меня…» Его ладонь сжалась в кулак, напряглась и вдруг резко опустилась, словно все невидимые нити оборвались в одно мгновение. Он продолжал смотреть и теперь даже слепой мог понять, что он смотрит с сожалением. Он смотрел таким взглядом, каким обычно смотрят люди с разбитым и израненным сердцем. Так смотрят люди, пережившие нечто болезненное. Нечто, что уже не забыть. «Его взгляд проникал под корку моей запачканной души и делал неимоверно глубокие царапины. Ментально переносить подобную нагрузку — слишком для меня, и я отвел взгляд. Отвел, без особой фокусировки, рассматривая чью-то руку. Руку человека, которому не посчастливилось попасть сюда сегодня.» « — Ты — причина моих ежедневных страданий. Ты — моя ошибка. Ты — моя головная боль.» Нигма прикусил губу, проклиная себя и свою гордость. Он слушал эти слова каждый раз, когда его партнёр срывался, но не мог сделать замечания или прервать его. Он не мог просто накричать и закрыть ему рот. Осознание своих ошибок как путь к искуплению — «пускай его оскорбления и его боль выливаются на меня гневным ливнем» — он примет всё, до конца. Он стойко выдержит наказание судьбы и, возможно, заслужит прощение от того, кто ни один раз смог простить его. Лёгкое прикосновение к груди было столь неожиданным, что невольно вздрогнуть пришлось ещё раз. Замерзшая рука Освальда спускалась медленно и остановилась ровно там, где на его груди красуется шрам. С задумчивым и полупустым взглядом он слегка надавил на пиджак и повторил форму рубца. «Слишком быстро. Так быстро, что я не успел понять. Он прижался лбом к ложбинке меж моих ключиц и приобнял свободной рукой за талию — с такой мягкостью и нежностью, что никто и никогда бы и не поверил его скандалу за пять минут до. Я приобнял его за плечи — робко, слегка касаясь, боясь того, что он сразу же растворится или убежит.» « — Ты неисправимый идиот, Эдвард Нигма. Иногда мне кажется, что ты умен только в своих этих дурацких загадках.» Легкая ухмылка появилась на моём лице и исчезла в то же мгновение, когда объятье ослабло. Освальд немного отстранился, продолжая пусто смотреть на испачканный, но красивый паркет под нашими ногами. Калейдоскоп кровавых всплесков только украшал сию картину и придавал ей некоторую эстетичность. Он долго молчал, периодически сжимая руку, что оставалась на моей груди. «Ты единственный пример того, как любовь сделала меня слабым. Но ты так же единственный пример того, как любовь изменила меня.» Он горько ухмыльнулся, опуская руку и окончательно отступая от меня на пару шагов. Его взгляд снова был направлен на меня — даже в таком месте, где всё испачкано грехом, что зовётся преступлением, эта сцена оставалась по-своему завораживающей. «Мои руки непроизвольно тряслись, зрачки расширились. А он просто улыбнулся. Улыбнулся, отпуская душевный камень в свободное плаванье.» « — Несмотря на твои глупости, Эд, я всё ещё здесь, а ты не погиб от моих же рук. Возможно, судьба дала нам желтую карточку вместо красной и мы всё ещё остаёмся в игре. Поэтому нам стоит ценить тот факт, что мы всё ещё можем делать что-то вместе. Как бы сентиментально это не прозвучало.»***
«Он протянул мне руку и я окончательно осознал его прощение.»