Это вовсе не похоть, а замаскированная сладость

      Шесть утра. В звенящем кирпичном городе рассвет нарезает на ломтики весенний мармелад. Я сижу у окна и в руках держу в плед, устремляя в даль пустой взгляд. В белой комнате я один, никого со мной нет. Вспоминаю, как твои руки в тот день сжимали синюю ткань рубашки, до предела натянутую на мое тело. Чай с жасмином, в щербатой чашке, давно остыл, повсюду цвела сирень...       Прошло несколько лет. За окном просыпается шумный апрельский мир. Точь-в-точь, как в ту весну. Ты не выпускала бабочек, бьющихся изнутри о стекло твоих глаз, но они так и норовили вылететь наружу. В мощном венозном потоке их крылышки касались слизистых стенок твоего совсем еще юного тела. Весь организм кишел лапками, усиками, ворсистыми тельцами дневных мотыльков. Тошнотворно разрывался каждый твой шовчик, как только ты видела меня. Твои аккуратные коленки начинали трястись, и ты, моя маленькая, совершенно не скрывала своих чувств ко мне.       Сказочная весна сменилась сладострастным летом. Свежий ветер разносил по комнате аромат белых яблонь, баюкающее тепло обнимало тебя, увлекая назад в кровать. Но стоило вспомнить, кого тебе предстоит увидеть, как ножки уже неслись на остановку. А пока ты ехала в забитом автобусе, я представлял, как ты ласкаешь себя на виду у всех, уповая мыслями обо мне.       Твой невинный внутренний мирок, лелеемый твоим отцом, так верно хранящим девичью чистоту, доброй матерью рожденная в тебе глубокая душа, зов эмоций (которые ты всегда считала превыше желания), пеленой окутывали твои искрящиеся глазки...       Во всеобщей любви вспоминай обо мне лишь хорошее. Ангел мой, забудь страшным сном ту боль, что я тебе причинил. Ты забудешь, как в слезах утопали ресницы. Ты забудешь, как я упускал из виду твое тельце, манящие ляжки и запястья в резинках. Ты забудешь, как ротик твой рвался от моего члена, и как капли слюны стекали по тонким пальчикам. Ты так упорно старалась, чтобы я стонал − я помню. Я желаю тебя, как и прежде − до дрожи рук, до щемящего чувства, ноющего в паху.       Я не сплю по ночам. Призрачный жуткий стон отлетает от стен и глохнет на полпути. Перед глазами твое молящееся личико, так преданно и покорно уставленное на меня. Я садился на колени, брал в свои руки твои ладони и целовал их, медленно зажимая коленями твои бедра, чтобы внизу у тебя усладой родился порок. Я знал, что изголодавшиеся яркие бабочки хотели насытиться моей плотью. Я в минутном страдании представлял, как ты страстным шепотом на ушко сообщаешь о том, как ты меня хочешь: чтобы я вылизывал твою киску, вводил в нее один за одним пальцы, чтобы нежно вставлял свой член тебе в ротик, упираясь в глотку, чтобы оприходовал тебя сзади... Я тогда готов был взвывать от духоты и тесноты одежды, сгорая от вожделения к тебе. В глазах темнело от невыносимого соблазна. Я даже предлагал тебе устроить маленькую оргию. Это было бы прелестно – веселенькая, покладистая и неопытная моя девочка с четырьмя взрослыми мужчинами. (Правда, ты так испугалась, что пришлось здорово извиваться.)       Иногда в мою голову забирается твой дьявольский голосок, языком шершавым лижет мой слабый мозг. «Что же Вы со мной делаете?» − так наивно, по-детски, немного томно, звучало тогда, и теперь звучит в моей голове.       Я закрываю глаза, вспоминаю тебя, черных бабочек, запах сирени. Очень жаль, что здесь нет окон. От этого тяжелей. Приходится глотать выписанные таблетки. Они на вкус похожи на клей. Я, конечно, не болен! Ведь это они больны! Моя сосочка, ты была единственной, я не вру. Не верь тем, кто расскажет тебе о других. Это длинные языки. Пропусти их мимо ушей, слушай меня и делай то, что говорю лишь я. Не закрывай свой пыл, пускай твоя ноющая впадинка окажется в моих руках вновь. Это вовсе не похоть − замаскированная сладость. В тебе тот же неутолимый жар, что и во мне желание влажного соития.       Ты была моей бабочкой. Пожалуй, лучшей из ста двух. Правда проходят дни, малышка, и я забываю твое лицо. Не расстраивайся: их было вместе с тобой так много, что все сливается в одну рожу, не понять: то ли прекрасную, то ли просто желанную. Тебя к ним не причислить – ты была другой − разумеется (я скажу тебе это, если хочешь услышать). Что до правды − никого никогда не равнял. Малышка, и не разделял, что поделать.       Я втыкал в них иголки, с трепетом вскрывая плоть. Эти глупые девочки сгорали в моем огне. А ты так и не потухла... Лишь раз твое пламя угасло, и я решил, что исчерпал все силы твоих нежных дырочек. Но нет! Ты вновь и вновь способна будешь возрождаться. Я буду это помнить. Эта мысль станет здесь моим маяком.       Извини за то, что слышала столько лжи. Я помню твой испуганный взгляд, все вранье мерзких вороньих уст. Как они посмели винить меня в этих грехах? Знаешь, крошка, рождать прекрасное − это особенно свято.       Я родил в тебе чистое желание. Я родил в тебе смелость расстегивать пуговицы одну за другой. Я родил в тебе волю и идею истинного наслаждения. Ты же бесконечно молода, и можешь быть бесконечно прекрасно распутна. Разве ты не поняла? Я поделился с тобой всем, как думал. Ты ведь такая же, как я!       Как чудесно слова выстраиваются в мозгу, картинки в глазах возникают каждую минуту. Каждую мысль о тебе оживляет очертания твоих губ в моей голове. Лето в поле цветов и травы, моя трепещущая рука, ласкающая дырочку между щечками твоего упругого персика... Дьявол в белом халате мне вводит под кожу яд. Пальцы мерзнут и стынут, жилы будто испаряются, и мысли становятся легки. Прощай, принцесса. И знай, я безмерно рад, что тебе удалось спастись от моей любви. P.S. лишь потому, моя хорошая, что я не умею любить.