Дом

В конце августа вдруг резко похолодало. Как будто осень отсудила у жаркой поры года ее законные последние две недели и раньше, чем положено, вступила во владение территорией. Или это так чувствовался переезд из южного Осло в северную часть полуострова, но к таким перепадам температуры после знойного лета мы не были готовы. Казалось, что вдруг случилось невероятное, и нам больше не придется кутаться в теплые куртки и натягивать сапоги, прятать носы от мороза в шарфы и согревать дыханием окоченевшие пальцы. Казалось, что лето останется навсегда. К хорошему быстро привыкаешь. Но плотный липкий туман утром и стремящаяся к нулю ниточка ртути в градуснике напомнили всем обитателям северных земель, что ее величество Норвежская Погода вернулась из отпуска и теперь приступает к своим основным обязанностям. Таким было мое первое утро на новом месте. Многие бы посчитали эти признаки плохой приметой или чем-то вроде этого, ведь холод и туман всегда воспринимались с раздражением, их никто не любил, они наносили много вреда взращиваемым с трепетом культурам и заставляли отсыревать дерево в стенах домов. Везде их не любят, этих вестников приближающейся осени. Везде. Но не здесь. Здесь они полноправные хозяева, и совсем не исполняющие обязанности, а как раз-таки те самые заведующие осенней атмосферой. И все бы поморщили носы от плотной сырости в воздухе и от капелек влаги, оседающих на ресницах. Все. Но не я. Я считала это хорошим знаком. Знаком того, что новая земля меня приняла, как свою, присмотрелась, примерилась ко мне, и, сочтя подходящей кандидатурой, протянула для приветствия холодную и влажную от студеной утренней росы руку. Наш новый дом был небольшим, но до безумия милым, уютным и… традиционным, что ли… Бордового цвета с коричневой крышей и белыми окнами он выглядел почти кукольным, как будто его только что вырезали из плотного куска дерева и раскрасили красками вручную, тщательно прорисовывая мягкой кисточкой каждый сантиметр, каждую прожилку, чтобы цвет лег ровно, и не было ни одного развода. В контраст с насыщенным оттенком стен его обнимала ослепительная изумрудная зелень сада: высокая береза росла почти вплотную, от чего на крыше все еще виднелись опавшие с нее весной сережки, до сих пор не смытые дождём. Порывы ветра отзывались тихим шелестом от прикосновения с ее ветвями, как будто на их волнах плыли давнишние их подруги, с которыми аккуратные ребристые по краям листочки давно не виделись, а при долгожданной встрече не теряя времени шепотом торопливо обменивались секретами. За домом виднелась небольшая стеклянная теплица, запотевшая изнутри от паров земли, от чего кажущаяся белой издалека. А дальше за ограждением раскинулось опустевшее, но еще зеленое после собранного урожая поле. Осенний пейзаж в чистом виде. От созерцания и мимолетных сопутствующих раздумий меня оторвал звук хлопнувшей дверцы машины. Из-за первых впечатлений и планов, которые заполнили мою голову, я как будто выпала из реальности, немного позабыв о копавшемся в багажнике человеке, который все это время вытаскивал оттуда набитые вещами коробки. Когда я, совестно поджав губы от понимания того, что надо было бы помочь, обернулась, процесс уже был окончен. Небольшая пирамидка коробок под названием «на первое время» возвышалась возле машины, а мой человек финальным жестом, сигнализирующим об успешном проведении операции, отряхивал руки от осевшей на них пыли. Утвердительно кивнув каким-то своим раздумьям или решениям, от которых между его бровей залегла складка, он поднял на меня глаза и почему-то внезапно замер. Я стояла, сцепив руки в замок перед собой и представляя сейчас, наверное, забавное зрелище: в цветастой куртке с капюшоном, темных джинсах и резиновых сапогах с радужными разводами. Наверное, он подумал, что женился на клоуне или принцессе с южных краев, которая при любой температуре ниже +20-ти будет выглядеть именно так. Или про то, что данное зрелище совсем уж не вписывается в идеальный ландшафт и цветовую гамму, созданную бордовым домом и зеленью природы. Или решил запихать обратно в машину все наши небольшие богатства, развернуться и уехать обратно в привычный и мирный Осло, где нет тумана, сырости и теплиц с березами под окном. Видимо, мои сомнения каким-то образом отразились на лице, хотя я была мнительно уверена, что продолжаю улыбаться. Я давно знала, что актриса из меня так себе… Он выпрямился, перестав отряхивать руки, и впился в меня пристальным взглядом, слегка прищуриваясь и наклоняя голову. Я смутилась. Я всегда смущалась под его этим взглядом-рентгеном, который как будто посылал мне сообщения на ментальном уровне с текстом «я слышу, о чем ты думаешь, перестань». Я виновато и робко улыбнулась ему, если можно было назвать улыбкой слегка дернувшиеся вверх уголки губ. И пожала плечами. Мой промах. Он знал этот мой жест, знак неуверенности. Реакция последовала незамедлительно: он твердо двинулся в мою сторону, стойко и целенаправленно держась ровного курса, чтобы даже ни малейшего повода не осталось для мыслей, что он когда-нибудь с этого пути свернет. Подойдя к месту, где я стояла, он осторожно прикоснулся ладонями к моим плечам, как будто боясь спугнуть сидящие на них мысли, мягко провел по ним вверх-вниз, успокаивая, согревая даже через ткань, давая опору. Я медленно подняла ладони к его лицу, невесомо прогладив две дорожки по его груди, затянутой в серую байку. Осторожно прикоснулась кончиками больших пальцев к его порозовевшим и холодным щекам, согревая и его в ответ, от чего он едва заметно вздохнул и заглянул мне в глаза, неумело, но до безобразия мило подмигивая. В его взгляде искрился голубой лед, кристаллики его звенели и поблескивали в лазурном течении. Я любила его глаза, а он понятия не имел, как часто я в них тону. Он осторожно, но крепко прижал меня к себе, целуя в макушку, а я просто впитывала его тепло и присутствие рядом всеми порами на коже. Спустя какое-то время он развернул нас в противоположную сторону, так, чтобы мы оба могли видеть дом, стоя рядом, пока его рука все так же ободряюще-согревающе поглаживала мое плечо поверх куртки. - Наш дом, - сказал он, и мне послышалось в этой простой фразе столько гордости и счастья, столько ветров из будущего и столько надежд, что я невольно повернула голову, чтобы найти подтверждение этому в выражении его лица. Он светился, достигший какой-то намеченной раньше вершины, преодолевший планку, которую для него слишком высоко, казалось бы, повесили. Это был один из тех моментов, к которым очень долго стремишься, которые рисуешь в воображении и думаешь о том, как они пройдут, очень долго. И вот когда он настает, этот волшебный момент, к которому ты лез через горы, равнины перебегал, переплывал стремительно несущиеся воды поперечных течений, когда он приходит, ты не можешь в это поверить. И просто взрываешься изнутри мыслью «я смог». Это так явственно отражалось на его лице, что меня пробрала дрожь восторга просто от того, что он так чувствовал, так ждал этого. Плотнее прижавшись к его груди и упершись затылком в его плечо, я все еще смотрела вверх на его профиль и улыбалась. - Наш дом, - тихо и утвердительно-радостно, давая понять, что я разделяю нахлынувшие на него чувства, что так же воспринимаю это волшебство момента, который мы сейчас проживаем. Он наклонил голову, вглядываясь в мое лицо с осторожностью и робкой радостью, с надеждой. Что ни говори, мы оба с ним были сомневающимися натурами, все время ищущими подтверждения и согласия в том, что чувствовали. Рассмотрев, видимо, все это в выражении моего лица, он почти незаметно расслабился. Никто бы не увидел, как распружинились от микро-судорог лицевые мышцы, как на миллиметр поднялась насупленная бровь, как губы снова обретают свою полноту и розовый цвет. Я долго училась читать мимику его эмоций, не могу сказать, что теперь понимаю все. Но я хочу его понимать, а значит буду. В подтверждение своим мыслям и для исчезновения его сомнений, сплетя вместе пальцы наших рук, я мягко прислонилась щекой к коже тыльной стороны его ладони. Она была холодной, он, вероятно, замерз, стоя под липкой влагой туманного утра в одной байке. И мы как будто одновременно это поняли, потому что в следующий момент он потянул меня в дом по выложенной серой плиткой дорожке.

***

В доме было холодно и сыровато, как того и следовало ожидать. Запах смолы и древесных стружек напоминал о том, что здесь недавно сделали ремонт, половицы на лестнице комфортно поскрипывали под нашим весом, шторы на окнах слегка покачивались под влетающими через форточку порывами ветра, камин выглядел отчаянно желающим, чтобы его поскорее разожгли, а мягкие подушки на бежевом диване звали прилечь на них. Дом принял нас. Сложилось ощущение, что все его части от каждой доски потолка до мелкой ниточки ковра в гостиной собрали совет и вышли на нас посмотреть, как только мы переступили порог. А далее последовало заинтересованное молчание, старый светильник, как самый уважаемый житель, склонил правый плафон в изучающем жесте, а резвые детишки-чашки устроили шутливое препирание «за» и «против» нашего хозяйствования над ними. Но вскоре смотрины закончились единогласным вздохом облегчения: хорошие, хорошие, принимаются. Светильник-старшина поставил свою подпись в акте передачи дома в наши нетерпеливые руки, и все разошлись по своим углам. Распаковка вещей заняла намного больше времени, чем предполагалось. С каждым предметом было связано воспоминание, каждый хотелось лишнюю секунду покрутить в руках, заглянуть в его омут памяти, познакомить с новым местом, где он теперь будет жить. Это все сопровождалось смехом и рассказыванием забавных историй, поэтому, когда последняя коробка была опустошена от непосильной ноши, часы указывали на то, что близится вечер. Об этом напоминал и желудок, который не кормили весь день эгоистичные и эмоциональные люди. Готовка ужина пока не представлялась возможной, поскольку на кухне царил творческий хаос и вряд ли что-то там вообще было реально найти, поэтому я ограничилась разогреванием в микроволновке не съеденных нами в дороге сэндвичей. Сыр немного подтаял, помидоры превратились в подобие томатной пасты, а ветчина снова обрела свою розовость. Выглядело аппетитно, а желудку вообще стало все равно, чем себя наполнить после двенадцати часов голодания. Справившись с незатейливым вечерним перекусом, я пошла на поиски покинувшего меня в желании побродить по дому человека. Лестница наверх не привела мои поиски к успеху, зато я увидела нашу спальню с небольшим окном и большой кроватью в бело-лавандовых тонах. Спускаясь по лестнице вниз, я пошла на звук. Мой человек что-то напевал, тем самым давая мне ориентир для движения. Я застала его в прихожей, пока еще пустующей и свободной, где к доскам от свежего лака еще клеились ступни, а в ящике у дальней стены были сложены инструменты для ремонта, кисти и краска. Видимо, оттуда он их и вытащил: маленькую кисточку с зеленой ручкой и небольшую баночку белой краски, которой теперь пытался замазать недобеленое кем-то недобросовестным окно. Он переоделся, напоминая мягкую игрушку в свободной флисовой темно-серой кофте, из-под которой торчала, выбиваясь, одна из его любимых розовых маек. Мягкие спортивные брюки на тон светлее и бежевые шерстяные носки на ногах - подарок бабушки на прошлое Рождество – делали этот образ таким очаровательно домашним, таким уютным и теплым, что я не смогла побороть свое желание прижаться к нему посильнее и не отпускать очень долго. Тихо ступая по все еще пахнущему свежим лаком и сосной полу, я в несколько шагов настигла его, стоящего у окна, обвивая руками поперек живота и прижимаясь щекой к спине между лопатками. Эту кофту я еще не успела постирать, она все еще пахла нашим прошлым домом и…им… И еще немного краской. И деревом. И туманом. И зеленой листвой. И сырой землей. И…будущим. Нашим совместным будущим. Он повернул голову, коротко взглядывая на меня через плечо и улыбаясь. Я чувствовала каждое движение его руки, держащей кисть, каждый поворот, каждый сокращающийся мускул и сгибающийся сустав. Я чувствовала его руками, плотно обернутыми вокруг его тела. Я чувствовала его душой. И от этого единения хотелось взлететь. Когда он закончил красить, положив измазанную кисточку поверх закрытой банки с остатками краски, и обернулся ко мне, мы долго смотрели друг другу в глаза, даже не пытаясь что-то сказать. На улице постепенно темнело, вечерний туман расползался по полю, накрывая перед ночным сном завернутое на зиму в клубки сено, закрывая бутоны поздних цветов и призывая к тишине шелестящие стебли. Холод начинал чувствоваться более явно, напоминая о том, что есть пространство, не согретое биением сердец близких людей. Он целовал меня нежно и трепетно, крепко прижимая к себе и оставляя на щеках резко пахнущие пятна все той же краски, которой успел испачкать пальцы и всю одежду, и даже носки, а потом мы смеялись, когда он пытался оттереть белые точки с моего подбородка жидкостью для снятия лака. И когда настала ночь, а в камине умиротворяюще и уютно потрескивали поленья, мы сидели, закутавшись в колючий старый плед, на бежевом диване в гостиной и жевали давно уже остывшие сэндвичи, я вдруг отчетливо поняла, что это наш дом. Мой и его. Наш. А он – это мой дом в этом нашем доме.