Есть два пути избавить вас от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь. © Фридрих Вильгельм Ницше.
Еще пару дней назад Том не задумывался над тем, как выглядит смерть. Он проживал свою якобы спокойную жизнь, процветая в обмане, фальшивых улыбках и алчной власти. Он был тем, с кем, даже самые знатные колдуны, надевали свои самые лучшие костюмы на встречу с ним, потому что Том Реддл был силой, которую нельзя было проигнорировать. Они боялись, поклонялись, завидовали, восхваляли его. Он был королем, он был Богом. Казалось бы не было ничего, чего он не мог сделать. Но теперь он был тем, кто стоял перед смертью, и именно он был тем, кто смотрел прямо в очи. В его глазах смерть — это бледная, бескровная кожа и голубые губы; смерть — это дубовый гроб, с гладкой поверхностью; смерть — это безжизненные потухшие глаза, пустой зал в церкви и ночь. Смерть — это Гермиона Грейнджер, лежавшая в чертовой деревянной коробке, с бледной кожей, синими губами и безжизненными потухшими глазами, что были спрятаны под веками в пустой церкви ночью. На ней было надето белое платье, а ее бледное тело лежало среди цветов, которых было так много, что они выпадали из гроба. Он не сказал никому про ее похороны, не намеревался испортить все их криками и плачем. Тишина была лучшим выбором. Том выбрал самую отдалённую церковь, где ни один человек или волшебник не сможет нарушить ее покой. Ее вечный сон. Его чувства онемели, словно он тот, кто умер, не она. Он мог представить, как Гермиона смеялась бы над ним, если бы услышала его мысли сейчас, она бы сказала ему что-то о том, что он не имеет чувств, что он не заботится ни о ком, кроме себя самого. Но она была бы не права. Они оба были не правы на счет него. Том понимал это, потому что он чувствовал, как его сердце стучит о грудную клетку в боли, как если бы туда всаживали иглы с каждым его ударом. Потому что его тело онемело настолько, что он давно перестал чувствовать холод зимней ночи. Потому что мысли о ней приносили больше боли, чем проклятый нож, который разрезал плоть, оставляя за собой открытые раны. Он не знал сколько времени он простоял там, возле ее гроба, всматриваясь в лицо, ища там знакомые черты. Он помнит ее другой. С красными губами, уголки которых всегда приподняты вверх в еще заметной улыбке, ее кожа была светлая с розовым оттенком на щеках, и с ямочкой на правой щеке, которая появлялась, когда она смеялась над очередной глупостью одного из ее друзей; как она забавно морщила свой нос, когда чихала; ее глаза, что были больше похожи на два бурлящих бассейна с жидким золотом, чьи воды всегда были в движении, стараясь выйти за рамки и окрасить все живое на планете в золото. Он помнит ее дикой, неугомонной и не приручённой, обжигающей, как адское пламя, которое невозможно потушить; слишком яркой. Она притягивает всех к себе, освещая и обогревая, как костер в холодном лесу, она обжигает тех, кто хочет навредить ее друзьям, не заботясь о том, что может навредить себе в стремлении защитить их. Он помнит ее живой. Он помнит ее губы, которые были слишком мягкими, когда они прижимались к его, он помнит тепло, когда их тела соприкасались, стук сердца под его рукой; запах трав, что задержались на ней после того, как она часами проводила время в лаборатории, создавая что-то; он помнит чувство, когда они соединялись вместе, переплетаясь конечностями, с их громкими вздохами и их магией, что летала вокруг них; переплетаясь вместе, когда древние заклинания оживали, связывая их воедино. Он помнит момент, когда он падал через край сознания, хотя, нет, не он, а они падали вместе и чувство экстаза омывало их, накрывая с головой, он помнит то, как это чувство заставляло забывать его о всем, кроме Гермионы, что на тот момент была в его руках с его именем на ее губах. И он не может узнать в этом теле ее. Потому что, Гермиона Грейнджер определенно не может быть ею. Она не может быть мертвым телом. «Том». Он мог слышать, как она зовет его. Голос Гермионы уверенный и мягкий. Она зовёт его по имени, даже когда знает, что он не любит его, что он ненавидит это магловское имя, данное ему при рождении. К нему обращаются как к «Милорду» или «Господину», но определённо не как к «Тому». Он помнит ее смех, каждый раз, когда он открыто угрожает ей, хотя он ни разу не выполнял свои угрозы. По крайней мере не к ней. Ему хотелось разорвать голыми руками ее тело на тысячи кусочков в качестве наказания за то, что она ушла от него. Ему хотелось придушить себя. Он всегда так осторожен с вещами, которые были его, всегда надежно защищая их. И она тоже была его. Он должен был превратить ее в крестраж, чтобы удостовериться, что с ней ничего не случится, что она не оставит его, навечно привязать к себе. Он должен был удостовериться в ее безопасности, знать, что маленькая оплошность, которую сделал Реджи-мать-его-Макслифорд, который думал, что это сойдет ему с рук, не навредит ей. Удостоверится, что ее защитная природа, которая старается оберегать все, что ей дорого, не навредит ей самой. Он знал, но все же ничего не сделал. И он знал причину, почему ничего не сделал. Том знал, что где-то внутри него, где-то глубоко, под многочисленными слоями тьмы, есть что-то, что не позволяло и всегда останавливало его в те моменты, когда он хотел очернить Гермиону. Она была чем-то светлым в его жизни, тем незапятнанным кусочком света, и он хотел, чтобы это оставалось именно так. И теперь, он заплатил самую высокую за это цену. И эта цена была ее жизнь. Реддл не спеша снял с себя кольцо, которое носил с шестого курса, в котором таилась частичка его души, и надел на ее большой палец левой руки. Только так он сможет остаться с ней, но в этот раз навеки, оберегать ее покой. Том оставил церковь на рассвете, произнося защитные заклинания над ней, чтобы оставить ее тело таким же молодым и безупречным на века, и над церковью, создавая непреодолимый барьер, который не сломает ни один волшебник, шепча заклинания на недоступном для других языке — парселтанге*. Он хотел удостовериться, что, хотя бы на этот раз, он будет единственным человеком, который сможет прийти к ней.***
В их квартире было тихо. Или точнее сказать уже, только в его квартире. Ее желтый, полукот, полужмыр, который был размером с небольшого тигра, исчез на следующий день после ее смерти, и Том вовсе не переживал за эту, немного паскудную, тварь, которая, казалось бы, любила только Гермиону. Квартира для него не была чем-то особенным или памятным, и он не был сентиментальным человеком, поэтому Том остался жить там же. Он избавился от всех ее вещей, которые могли напомнить ему о ней, поместив их все в хранилище. Он думал, что так будет легче. Но он ошибался. Он все еще продолжал вручную делать поутру для нее какао, и для себя чай, прислоняя к прилавку и терпеливо ожидая, когда сонная Гермиона придёт в кухню, одетая в одну из его футболок. Он по привычке оставлял на правой стороне дивана подушку и плед, где она обычно любила читать свои книги. Он продолжал готовить на двоих и покупал ее любимое печенье и мороженое. Том вернул все ее вещи обратно на третий день, после того, как убрал их, и продолжал жить словно ничего не изменилось. Он старался свыкнуться с новым ритмом жизни без нее. Без долгих разговоров, без ее нежных поцелуев и объятий, без ее присутствия. Том все меньше и меньше ночевал в своей квартире, предпочитая оставаться допоздна на работе или на встречах, принимая все приглашения на банкеты, на которые он раньше бы не пошел, потому что считал их пустой тратой времени, но теперь он делал все, что мог, чтобы только не возвращаться в пустую квартиру, старательно оттягивая момент своего возвращения. Он неделями ночевал в усадьбе Малфоя. — Милорд, — Абраксас Малфой стоял недалеко от него, с двумя бокалами в его лучшем костюме, нервно топчась на месте, — Не хотите ли выпить? — еще до того, как Абраксас начнет говорить о чем-то, Том понял, что ему не очень понравится тема разговора, по двум причинам: во-первых, Малфой уже выпил до этого, скорей все для храбрости, иначе он бы не был тут; во вторых, он предлагал выпить ему, что означает только одно: впереди будет долгий и нудный разговор. Том закрыл книгу, и не доставая свою волшебную палочку и даже не произнося слова, он заставил книгу левитировать на ее место на книжной полке. Ему не нужно было поворачивать голову, чтобы знать, что Абраксас был удивлен. Магический потенциал Тома был куда больше, чем у всех остальных волшебников, и то, что он сейчас продемонстрировал, было даже не одна десятая его силы, но это все равно пугало большинство волшебников и они охотно опускали свои головы к нему в признании его силы. Он наслаждался страхом других, упиваясь в знании того, что он — сильнейший. Том махнул рукой на кресло возле него, в молчаливом приглашении. И Абраксас не стал ждать другого (и менее приятного) приглашения. Он поставил один из круглых тумблеров перед Томом, а другой перед собой, наливая в оба стакана огненного виски Блишена, после чего, быстрым движением опустошил свой стакан. Тот немного скривился, и Том мог четко видеть, как начали блестеть его глаза. — Милорд, — начал Абраксас, но запнулся, он, видимо, пришел сюда без какого-либо определенного плана, поэтому Том без какого-либо зазрения совести спокойно попивал свое виски, ожидая момента, когда в голове у Малфоя созреет какая-то мысль, — Мы обеспокоены, Милорд. Том продолжал спокойно сидеть, попивая золотую жидкость из своего стакана, абсолютно не меняясь в лице, ожидая продолжения от Малфоя. — После того, как… — светловолосый волшебник остановился, проверяя реакцию своего компаньона, которая отсутствовала, как могло показаться большинству, но не ему. Абраксас мог видеть, как затянулись мышцы на челюсти Тома, а руки крепче ухватились за стакан, — … мисс Грейнджер покинула нас, вы изменились, — он говорил осторожно, выбирая каждое слово, в ожидании в любой момент получить наказания. Нрав Тома в последнее время был немного непредсказуем, а его наказания становились более творческими и еще более болезненными, — И мы не совсем понимаем того, что должны делать. Как нам действовать, — с запозданием он почетно добавил, — Милорд. После слов Малфоя, Том принял более удобную и расслабленную позицию, закрывая глаза. Он знал, что его последователи хотели от него, их желания были просты и понятны ему. Власть, деньги, могущество. Они хотели всего и сразу. Им хотелось действовать. И их нетерпение раздражало Тома. Он не знал, что с ними делать. Последнее, чем он хотел занимается в этой жизни, так это выслушиванием их соплей. Он не нянечка, которая должна утешать каждого ребенка, выслушивая их жалобы. «Ты знаешь, что нужно делать, Том. Тебе нужно показать свою власть. Нужно согнуть их волю под себя, сделать их своими верными рабами. Заставь их поклоняться тебе, заставь понять их, что ты — лучше, что кровь не делает их сильнее, покажи им, что они уступают. Уступают тебе, Том.» Том напрягся, когда услышал голос девушки. Это был не первый раз, когда голос Гермионы всплывав в его голове. Она часто говорила ему, что нужно делать, как поступить и чаще всего ее слова были похожи на липкое вещество, чей цвет был темнее самой темной ночи, иногда они говорили в его снах, когда он мог увидеть ее, притронутся к ней, а иногда она пробиралась сквозь его защиту в уязвимые для него моменты, как сейчас. Голос звучал настолько близко, словно она стояла позади него. Наблюдая за ним. «Ты не она, — напомнил себе в очередной раз Том, — Гермиона мертва. Так что заткнись и исчезни из моих мыслей!» «Конечно Том, как скажешь…», — сладко проговорил голос, который был похож на голос Гермионы. Он исчез так же быстро, как и появился в его голове. Реддл томно приоткрыл свои глаза. Он не комментировал, как сильно напрягся под его взглядом Абраксас, но триумф пел по его венам, проносясь и заражая каждую клеточку в его теле. Было приятно осознавать, что даже самые чистокровные семьи Англии уступали ему. Он — Том Реддл, превосходил их всех. — Как мой друг? — ни с того ни с сего спросил Том. Его вопрос был как отрезвляющее зелье для Малфоя. Ему казалось, что он уже не в половину так пьян, как был раньше, когда крики и постоянная мольба стала слишком отчетливой, слишком громкой в его голове. Однажды его любопытство подтолкнуло туда, куда ему не нужно было лезть, и теперь кошмары преследуют его по ночам, заставляя его кровь застывать в жилах, оставляя после себя вкус гнили во рту. Все это заставляло его вспоминать, что Том Реддл был монстром, которого он не должен обидеть. Его вопрос был напоминанием и предупреждение Малфою, что на месте его друга, там, в темнице может оказаться и он сам. И никто даже не вспомнит об исчезновении Абраксаса Малфоя. — С ним обращаются так, как вы просили, Милорд, — белокурый волшебник опустил свои серые глаза на стол, боясь смотреть на Тома. На несколько минут между ними повисло молчание. — Займитесь пропагандой, найдите сведения, что показывают Министерство в невыгодном свете. Люди должны поверить, что сейчас Министерство — коррупционное место и что властям нельзя больше доверять. Раздувайте скандалы за любые ошибки политиков, выверните все грязное белье Министра. Покажите всем некомпетентность нынешней власти, подтолкните волшебников к переменам. Так же создайте небольшую политическую партию, проведите несколько благотворительных акций и собраний, не раздувайте из этого большой шум, просто фотографии и небольшая и незаметная колонка про мероприятие в газете, проведайте приюты и сделайте несколько анонимных пожертвований, но оставьте после себя небольшой след, который, если провести расследовать можно будет отследить, если кто-то построит приют, желательно так же анонимно, тоже будет хорошо. Делайте все тихо и незаметно, покажите скромный и благородный образ, когда будете играть с детишками наймите фотографа, который будет делать ваши фотографии, желательно чтобы он делал их скрытно, словно никто из вас не ожидал, что кто-то узнает про вашу тайну, то как вы скрытно помогаете этим пострадавшим сиротам. Люди любят драму. Когда все выполните, мы перейдем ко второй фазе, — закружив остатки виски в стакане, Реддл быстрым движение закончил его, и с небольшой силой поставил на столик между ними. Малфой понимал, что это означает конец их разговора. — Спокойной ночи, Милорд, — напоследок сказал Абраксас, прежде чем выйти из библиотеки. «Ох, Том. Сострадание и благородство, все то, что совсем непохоже на тебя.» В очередной раз, неожиданно застал его женский голос. Его хватка на стакане стала настолько сильной, что даже того не понимая, он раздавил его в своей руки с характерным треском. — Заткнись, — прошипел он в темноту. В ответ Том мог только услышать мелодичный смех, который он так сильно ненавидел и любил одновременно.***
Том был достаточно честен с самим собой. Он знал, что время от времени он становится немножко одержим чем-то. Он был одержим желанием стать бессмертным, всеми доступными и незаконными кому-либо средствами; одержим желанием стать сильней, причем неважно какой ценой, также одержим желанием воскресить Гермиону Грейнджер. Именно поэтому, последние три месяца Том проводил все свое время среди бесполезных книг, стараясь найти что-то, что поможет ему воскресить ее. Многие советовали ему обратиться к некромантии, что было само по себе глупо, потому что он хотел живую Гермиону Грейнджер, а не просто оживший труп, который был способен на некоторую физическую работу. Хотя он читал и их, пытаясь найти что-то полезное. Он прочел все книги в личных библиотеках его последователей, которые были связаны с воскрешением, хоть и отдалённо. Но не нашёл ничего стоящего. Все предлагаемые ритуалы не давали желаемого ему результата. Он не хотел живой труп или зомби, или еще какую-нибудь прочую нечисть, которой могло стать тело Гермионы. Поэтому он решил поискать в других библиотеках, также включая Министерства Магии, где он был уверен, что сможет найти парочку полезных книг. — Я принес еще, — сказал Лестрейндж, переступая через порог библиотеки Тома. Он осматривал количество книг, которые были раскиданы по полу в определенном порядке и раскрыты на определенных страницах и на Тома, что сидел посреди этого книжного хаоса, которым мог управлять только он. Волшебник скривился, когда одна из ближайших книг начала кричать и верещать. — Ты пугаешь ее, отойди, — не отрывая взгляда от своей книги и не переставая царапать пером в блокноте, сказал Том. Магнус Лестрейндж неловко глянул на Тома, но все же повиновался, — Как все проходит? — поинтересовался Реддл, не поднимая своих глаз. — Как ты и предсказывал, многие волшебники стали подозрительными, появляются больше жалоб на работу в Министерстве, и я слышал, что после того, как мы опубликовали статью о бедном мученике Вулшопе, было несколько нападений на мракоборцев. Кажется, четверо из них сейчас находятся в больнице Святого Мунго, — на его слова Том сделал небольшой шум признания, что немного разочаровало Лестрейнджа. Ему очень хотелось получить похвалу от Милорда, — На следующей неделе, мы собираемся опубликовать статью про Шепарда, — продолжил рассказывать темноволосый волшебник. — Что за Шепард? — Реддл кинул мимолетный взгляд на своего бывшего одноклассника, на что тот взволнованно улыбнулся. — Виктор Шепард, два года назад был обвинен в убийстве нескольких чистокровных семей. Пару дней назад был приговорен к поцелую дементора. Мало кто знает о нем, Министерство хотело закрыть дело тихо, чтобы никто не узнал и если бы не Нотт, то, никто бы из нас и не узнал про него. Кажется, что кто-то из работников, который работал над этим делом, слил всю информацию за денежное вознаграждение Нотту, — Лестрейндж был очень рад, когда Том полностью обратил на него внимание, — Так вот, когда мы с тобой учились на последнем курсе, в тот момент, когда Гриндевальд был на своем пике, прежде чем его поймали, в Лондоне произошло несколько странных убийств. Все внимание на тот момент было обращено на зверства Гриндевальда, и к тому же расследование проводилось в тайне, поэтому, о них нигде не было написано. Когда убийства прекратились, то мракоборцы поймали первого попавшегося им человека и кинули его в Азкабан, обвинив в этих убийствах. Скулдих, ведущий дела, получил долгожданное повышение и орден Мерлина второй степени, что не очень-то честно с его стороны. Между ними повисла тишина, когда Лестрейндж ждал каких-либо слов от Реддла, но тот ничего не сказал. Магнус неловко закашлял и продолжил свой монолог: — Розье снова был в приюте, мне кажется, что ему больше всех понравилась идея с их посещением. Он там практически каждый день зависает, — напряжение в теле Магнуса становилось все больше и больше, когда Реддл его игнорировал. Он чувствовал себя неловко и одиноко. Чтобы отвлечь себя, он начал читать названия книг, которые были близки к нему. Хотя все они имели примерно одинаковые названия: «Смерть — как продолжение жизни», «Все секреты смерти» и «Как призвать душу умершего. Том 1» и так далее, — Было бы намного легче, если бы воскрешающий камень действительно существовал, — не подумав ляпнул Магнус. В тот момент, когда слова покинули его уста, атмосфера в комнате изменилась моментально. Волосы на его затылке поднялись дыбом, а магия в сумасшедшем вихре летала в комнате и что-то опасное смотрело на него. Лестрейндж мимолетно подумал, что именно такое чувство испытывали люди, когда их казнили на гильотине, в тот момент, когда над их шеей висело лезвие, за секунду до того, как оно опустится и отрубит голову. Страх заставлял сердце волшебника биться быстрее, а руки обильно потеть. — Воскрешающий камень? — и хотя это был вопрос, звучал он не совсем так, особенно, когда Том использовал свой отстраненный и морозный голос. Когда взгляд Магнуса встретил взгляд Тома, то он не знал, что сказать. Реддл смотрел на него так, словно он мог вскрыть его голову для получения нужных ему ответов и это не особо придавало ему храбрости. В тот момент ему казалось, что вся тяжёлая ноша мира упала ему на плечи и стоит ему ответить как-то не так, то он будет раздавлен под этой тяжестью. — Это из сказки, Милорд, — он немного заикался, когда полное и пристальное внимание Тома Реддла было обращено на него. А когда зеленые глаза, что напоминали ему хищника, сузились, то сердце Лестрейнджа вообще ушло в пятки, — Сказка про трех братьев, именно там упоминается о воскрешающем камне как один из даров Смерти, — Магнус чувствовал себя виноватым, словно это именно из-за него, Том не знал про Дары Смерти, — Я могу принести вам книгу, в которой есть эта сказка, Милорд. — Если тебе конечно не сложно, — улыбка Тома была опасной и предупреждающей, что с ним шутить не стоит, и что если он облажается, то поплатится за свою ошибку своей шкурой. Через несколько часов, после того, как Лестрейндж быстро выбежал из дома Реддла, словно ему на пятки наступает сам Дьявол, книга со сказками лежала на столе в доме Тома.***
«Когда моя мать умерла, отец словно сошел с ума. Он закрылся в своей комнате и не выходил оттуда. Я мог не видеть его месяцами. Иногда он выходил из нее, чтобы уйти за какими-то нужным ему материалом и потом снова возвращался обратно запираясь там. Любовь убивала его, медленно сжигала и я ничего не мог поделать. Однажды я думал, что он умер, когда отец в очередной раз закрылся за своей жуткой дверью, и не открывал ее полгода. Иногда к нему приходили его братья, мои единственные живые родственники: мой дядя Антиох, который был самым старшим из трех братьев, и дядя Игнотус, он был младшим. Я долгое время думал, что ничего не изменится, что мой отец будет всю жизнь продолжать закрываться в своей комнате, а я так и буду продолжать наблюдать за происходящим со стороны. Все так и было, пока однажды мой отец и его братья не исчезли. А потом… Потом, когда они вернулись, у каждого их них было по странному артефакту, вместе они назвали их «Дары Смерти». На мои вопросы откуда они их получили, никто не отвечал, и я перестал задавать вопросы, потому что мой отец был так счастлив, и я давно не видел его таким… Нормальным… И казалось, что все наладилось. Мы стали говорить, отец рассказывал много разных и странных вещей, а я слушал. Все было замечательно. До определенного момента. Я все еще верю, что именно этот момент стал роковым для нас обоих. Ведь все было прекрасно… Пока он не использовал так называемый «воскрешающий» камень. Тем вечером я видел нечто, что невозможно описать словами и испытал, что-то похуже страха. Оно появилось из ниоткуда, словно соткало само себя из лунного света, потому что позже, когда эта вещь появилась передо мной с лицом моей матери, оно отсвечивало серебром и было слишком безжизненным и слишком мертво, чтобы быть человеком или даже призраком. Отец кричал о том, что он наконец смог это сделать, что он смог победить смерть, но я знал правду, потому что только я мог видеть чудовище, что призвал мой отец в отчаянье из потустороннего мира. С рассветом мой кошмар закончился, когда чудовище исчезло в куче пыли после первого луча солнца. И я думал, что ничего подобного больше не повторится, когда ровно через месяц, он снова призвал чудовище обратно. Ровно двадцать один раз, он возвращал это существо в наш мир и каждый раз я надеялся, что это будет последний раз, когда он его призывает. Что скоро он поймет, что делает ошибку и прекратит. Я искренне верил в это. Еще я понял одну простую вещь: я был единственным человеком, который видел всю серьезность ситуации. И еще понимал, что я единственный человек на этой Земле, кто способен завершить страдания моего обезумевшего отца. Что я и сделал. Мне было сложно пойти на этот тяжелый и ответственный шаг, но выбора особо и не было. Я убил его быстро, даже не колеблясь. Два слова, и он был уже не мой отец, а просто безжизненное тело. День его смерти стал для меня днем освобождения от тяжкого груза, с которым я сталкивался каждый день. После его похорон, я сделал кольцо, а вместо драгоценности вставил туда «воскрешающий» камень, на котором выбил знак трех «Даров Смерти»: плащ в виде треугольника, «воскрешающий» камень в виде круга, что был внутри треугольника, и последняя была бузинная «непобедимая» палочка в виде обычной палки, которая была начерчена ровно посередине, разрезая на две половинки треугольник и круг. Все это я сделал с одной целью — чтобы никогда не забывать ужасы, которые я пережил, когда мой отец использовал камень. Перстень стал страшным напоминанием и предупреждением моим потомкам. Или это на то, что я надеюсь.» Запись из дневника Кастимуса Перевелла, сына Кадмуса Перевелла, так называемого создателя воскрешавшего камня. Без даты.***
Ему хотелось смеяться в голос. После того, как он потратил чуть больше чем пять месяцев на поиски чертового камня, пока он не понял, что камень всегда был прямиком у его носа. Как иронично. Он смотрел на руку Гермионы, где на ее большом пальце сидело его кольцо (крестраж). Он не мог найти никаких записей о месте нахождения камня, начиная с тысяча пятисотого года. Всемогущий Мерлин, он был достаточно уверен, что бузинная палочка теперь находилось в руках Дамблдора, после его сражения с Гриндевальдом, и что мантия невидимки была у Поттеров, передаваясь родителями их детям, а они своим детям и так далее, если записи действительно говорили правду. И этот чертов камень… Камень, чьё место нахождение считалось неизвестным, сейчас, в насмешке блестело на него в лунном свете, все еще сидя на мертвой руке Гермионы. Это было действительно самой неудачной шуткой в его жизни. Но потом его глаза сместились на ее лицо, которое было все таким же, как и в тот день, когда он принес ее в эту церковь. — Еще пять дней, — тихо сообщил он ей, словно она его слышала, — Еще пять дней и мы вновь встретимся, Гермиона, — он аккуратным движение снял с нее кольцо. Том на минуту помедлил, проводя рукой по ее холодной щеке и оставляя поцелуй на ее таком же холодном лбу, как она делала это когда-то ему, прежде чем исчезнуть из помещения в темной вспышке. Он аппарировал** в свою комнату без особых усилий, держа в руке кольцо, что было вечно холодным. Он осматривал его, пытаясь найти какой-либо знак того, что он был прав или ошибался, но кольцо было точно таким же, как и в первый раз, когда его видел Том, после того, как он снял его с руки своего ничтожного родственника. Именно поэтому ему придётся ждать еще пять дней до полнолуния, чтобы узнать, действительно ли в кольце был воскресший камень или нет. Время ожидания было пыткой для него. Он каждый день крутил в руке кольцо с надеждой, что Гермиона может появится в любой момент в его комнате, но этого не происходило. А когда настал пятый день, то его нервы были напряжены до самого предела. Он старался занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечь от мысли, что сегодня, именно сегодня он увидит Гермиону. Живую Гермиону. И он никогда не признается в том, что испытывал жутчайший страх от мысли, что камень не сработает. Он убрался в их квартире, приготовил любимую еду Гермионы (и ему было очень любопытно, может ли она испытывать голод или нет), надел его самый лучший костюм, идеально уложил свои волосы. Он был гладко выбрит и пахнул ее любимым одеколоном. Одним словом, Том Реддл выглядел безупречно. И он не мог дождаться момента, когда чертово солнце наконец спрячется за горизонт. Он сидел в одном из парных кресел, которое по общему признанию между ними было его, а второе — принадлежало ей, крутя в руке камень, в постоянном шепоте имени Гермионы. Его глаза были закрыты в надежде, что камень сработает. Он чувствовал сдвиг магии в комнате, маленькие усики волшебства двигались, призывали его, но Том упорно продолжал держать глаза закрытыми, он ждал и надеялся, что все происходящее было реальностью, а не его больной фантазией. — Том? — он слышал, как Гермиона звала его в очередной раз, но он проигнорировал ее голос в его голове, который в очередной раз вторгался в его сознание без его на то разрешения. Но его почти встряхнуло, когда он понял, что звук был не в его голове, что его имя звучало совсем недалеко от него. Его глаза распахнулись, и он смотрел на девушку, стоявшую возле окна. Он смотрел на Гермиону. Она стояла в лунном свете, одетая в простое бесформенное белое платье, с босыми ногами и распушенными волосами. Возможно в любой другой день он не найдет ничего прекрасного в ее образе, но в этот момент он мог поклясться его жизнью, что Гермиона была самым прекрасным существом, каких он встречал за всю свою жизнь. Он не мог оторвать от нее взгляда: кожа сверкала в лунном свете, буйные локоны шевелились от ветра, глаза были все еще золотистые и были самыми очаровательными глазами, которые он видел, ее губы были красными. Он всматривался в каждый ее сантиметр, запоминая каждый миллиметр ее тела, запечатывая всю ее у себя в сознании. — Гермиона, — он выдохнул ее имя, когда вскочил с кресла. Его резкое движение опрокинуло мебель, но он не обращал внимание на это внимание. Он тянулся к ней, заключая ее в свои объятья, впечатывая ее лицо в свою грудь, он прилагает куда больше силы, чем нужно для объятий, но он не заботится об этом, потому что все, о чем он может думать в тот момент — это запах ромашек от ее волос, после того как его лицо практически зарылось в них, — Гермиона, Гермиона, Гермиона… — он продолжает сжимать ее крепче и крепче, продолжая шептать ее имя как молитву. — Том? — руки Гермионы возвращают его объятья, хотя не так крепко, как он. Она удивлена и напугана, к тому же немного озадачена. Поведение Тома ее пугало, но она не делает ничего, чтобы убрать его руки и просто ждет. Гермиона может слышать, как он шепчет ее имя, словно она была каким-то святым, которому он поклонялся, — Что случилось, Том? — ее голос заглушён, так как ее лицо все еще спрятано в его грудь, но она не сомневается в том, что Реддл прекрасно ее слышит. — Уже все хорошо. Просто прекрасно. Лучше даже быть не может, — все еще вдыхая аромат ее волос, ответил Том, — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. Том, все точно в порядке? Ты как-то странно себя ведешь… — она попыталась отступить от него, но вместо того, чтобы отпустить, Реддл прижал ее еще сильнее к себе, что ей стало неудобно и больно, — Том… — пытаясь выбраться из его железной хватки, она в предупреждении назвала его имя, как делала прежде чем ее характер брал над ней вверх. Он немного отстранился от нее, он смотрел на нее несколько долгих секунд прежде чем аккуратно взял ее лицо в свои руки и начал его мягко гладить. Гермиона была в созерцании нехарактерного поведения Тома, пытаясь понять причину его действий, но Реддл не оставил ей времени, прежде чем засыпал ее лицо поцелуями. Он целовал ее везде, кроме губ, но после того, когда он был уверен, что не пропустил ни одного мест на ее лице, он сосредоточил свое внимание на них. Он начал с простых и нежных поцелуев, практически не касаясь ее губ, но вскоре все начало перерастать все более жаркий, голодный и отчаянный поцелуй. Для него ее губы были похожи на жизненную энергию, которую он с жадностью поглощал, не оставляя ей ничего. Их поцелуй был похож на бурю в океане, которую невозможно было утихомирить и приручить. Он покусывал ее губы, а потом целовал их в извинении, его язык проскальзывал в ее рот, исследуя все там, и когда Гермиона отвечала ему, все его тело вибрировало в радости. Он чувствовал себя на удивление спокойным и мирным. Ее появление утихомирило все его негативные эмоции принося ему покой и освобождение. Он чувствовал себя на вершине мира, когда держал ее в своих руках. Он иногда перерывал их поцелуй, когда его легкие были в острой потребности воздуха, прежде чем возобновлять его с той же страстью, когда он делал вдох, — Том… — Гермиона стонала его имя практически бессмысленно, когда они в очередной раз разорвали свой поцелуй. Она пыталась дышать, отчаянно глотая воздух. Том уперся в ее лоб своим собственным, в попытке перевести дух. — Гермиона, скажи, что последнее ты помнишь? — его вопрос показался очень странным ей. — Что значит, «что последнее я помню»? Конечно же… Это… — ее лицо начало хмуриться, когда она пыталась вспомнить, что последнее она помнила, но паника начала быстро настигать ее, когда она не могла ничего вспомнить, — Том, что происходит? — она смотрела в его глаза, пытаясь найти там ответы, которых не было, — Почему я ничего не помню? Как я оказалась здесь? Том! — ее глаза начали слезиться, когда Том не отвечал не на один из ее вопросов. — Гермиона, мне жаль, — его слова напугали ее еще больше, и даже когда руки Тома нежно гладили ее волосы в попытке успокоить ее, это не помогало. — Мне правда жаль, — но его попытка успокоить ее сделало все только хуже, так как слезы девушки начали быстро падать с ее ресниц вниз по щекам. — Что со мной случилось?! — Ее голос поднялся на несколько тонов, она пыталась выбраться из твердой хватки Тома, но не получилось, — Да скажи уже что-нибудь! — ее маленькие кулачки несколько раз ударили в грудь Тома, прежде, чем они схватились за его рубашку. Гермиона спрятала свое лицо в его груди и плакала. — Все будет хорошо, — все еще продолжая поглаживать ее голову, решительно сказал Реддл. — Я умерла? — на ее словах его рука непроизвольно застыла на несколько минут, но после продолжила методично поглаживать кудри девушки. — Да, — его голос был тихим, но четким. Он не хотел спрашивать ее, как она это поняла, он не хотел вспоминать тот момент, когда ему сказали, что Гермиона Грейнджер мертва. — Как долго меня нет? — ее голос был еле слышен, и ему прошлось напрячь свой слух, чтобы услышать ее вопрос. — Достаточно долго, чтобы свести меня с ума, — он чувствовал, как ее руки сильнее сдавливали его рубашку в кулаках. Она резко подняла свою голову, смотря прямиком в его глаза, он мог видеть в них храбрость и упрямство, так же, как когда-то давно, когда она была еще жива. Он точно знал ее вопрос и то, что она не будет одобрять его действия и образ его жизнь. — Тогда почему я здесь, Том? — ее губы сжались в прямую линию. — Зачем ты призвал меня обратно, Том? — он не мог ответить на ее вопросы, потому что сам не знал на них ответа. Почему он так стремился вернуть ее к жизни? Почему только одна мысли, о том, что ее больше нет, сводит его сума? — Я не знаю, — это был самый честный ответ, который он мог дать ей. Он не знал другого ответа и не хотел знать, единственное, что его беспокоило, так это то, что ему нужно было придумать способ, чтобы вернуть ее обратно. К нему. Это единственное, что его беспокоило, — Я приготовил какао, как ты любишь. И мы можем поговорить после того, как ты попьешь свой любимый какао и успокоишься, — он нежно убирал волосы с ее лица, и аккуратно вытирал слезы, — Я даже позволю тебе украсть мою половину тоста в этот раз.***
Реджи Макслифорд был абсолютно невзрачным волшебником, он не блистал знаниями или силой, не имел тонны галеонов в его хранилище и не имел никаких полезных связей. Его внешность была средняя и незапоминающаяся. Он был абсолютно обычным, ничем не выделяющемся волшебником, как и тысячи других. Что очень-то его не устраивало. Он хотел быть в центре внимания, хотел выделяться из массы серого и невзрачного. Он хотел, чтобы его имя уважали и почитали, он хотел, чтобы его узнавали, боялись, чтобы люди кланялись ему. Он хотел быть всем тем, чем он не был. Именно поэтому, он уговорил своего отца, чтобы тот помог ему устроится в Министерство Магии. Он представлял, как быстро шагает вверх по карьерной лестнице, становясь знаменитым волшебником. Он представлял, как молодые волшебницы смущённо улыбались ему, когда он проходил мимо них, или как члены священных двадцати восьми склоняли свои головы к нему. Или как Министр Магии лично приходил и здоровался с ним, спрашивая его мнения по поводу действий Министерства. Но все это было только его мечты. Потому что, вместо того, чтобы получить какою-нибудь значимую должность, он стал помощником невыразимца. И все бы ничего, если бы человек, к которому его приставили не был грязнокровкой и в придачу девушкой. Это был самый унизительный для него опыт. Мало того, что он был просто обычным помощником, так еще он должен был прислуживать кому-то, кто был ниже его. Именно поэтому он ненавидел Гермиону Грейнджер. Он был чистокровным волшебником, он должен быть на вершине мира. И только поэтому он часто не качественно делал свою работу, никогда не проверял ее и не исправлял ошибки. Он делал все, чтобы затормозить грязнокровку с ее исследованиями. И когда произошел этот инцидент, он не чувствовал ни капли вины или раскаянья за ее смерть. Нет, он чувствовал, что именно такой судьбы заслуживало существо, что было ниже его. И это была его главная ошибка. Он не знал, что после ее смерти, судьба уготовила ему жизнь куда хуже чем смерть. После того, как следственный комитет провел проверку, и признал, что технически его вины в происшествии не было, поэтому его отпустили, и Реджи продолжил жить, как ни в чем небывало. По сути, после ее смерти мало что изменилось в его жизни, кроме того, что его перевели в другой отдел, но опять же он работал помощником какого-то ленивого волшебника, поэтому, он продолжал заниматься тем же, чем и занимался до этого. Все протекало тихо и спокойно ровно два месяца. Ровно два месяца свободы. Потому, что ровно через два месяца после ее смерти, он встретил его. Том Марволо Реддл. Если кто-нибудь в прошлом спросил его верит ли он в Дьявола, то он бы определенно сказал, что нет. Но если кто-нибудь спросит его сейчас, то он скажет, что Дьявол ходит среди людей, в человеческой шкуре и никто даже об этом не подозревает. И зовут этого Дьявола — Том Реддл. Самый кровожадный демон в самой привлекательной обвертке. Никто бы никогда так и не заподозрил его, не с его милой улыбочкой и очаровательным голосом, что он был воплощением самого ужаса. Что под его маской скрывался монстр. И Реджи был один из тех, кто испытал настоящую боль и ужас из первых рук самого Дьявола. Его тело было истерзано, изувечено и изранено, только для того, чтобы обнаружить, что наутро все его раны исчезали, будто ничего и не было и кошмар повторялся вновь. Он испытывал на себе множество проклятий и заклинаний, которых ни один человек не должен был знать, иногда Том использовал его, как подопытного кролика, для испытания новых заклинаний, которые он изучил или придумал. Иногда он молился, чтобы он сошел с ума и больше не чувствовал боль, но Том профессионально держал его на краю его вменяемости не давая ему долгожданного освобождения от его мучений. Но если сначала он думал, что физические пытки были его кошмаром, то он и не подозревал, что это было только начало, особенно не после того, как Том начал пытать его сознание. Он ломал его изнутри, причиняя худшую боль, когда разрывал его сознание по кусочкам в его же голове. У него не было спасения. И когда его Господь пришел к нему в очередной раз, он знал, что скоро все закончится. Скоро он умрет. Он не знал, откуда он знал об этом, но он просто чувствовал, что скоро все его страдания и мучения наконец закончатся и был за это благодарен. — Око за око. Жизнь за жизнь. Ты это понимаешь? — его голос был лишен каких-либо эмоций, как он обычно с ним и говорил, — Ты оплатишь свой долг жизнью, за жизнь которую забрал. — Конечно, Господин, — почтительно произнес Реджи. Его лицо украшала безумная улыбка, когда скорое освобождение ожидало его. Ему просто нужно только подождать. Еще немного. И скоро все закончится.***
Гермиона задыхалась. Ей казалась, что весь мир исчез и остались только они одни. Она и Он. Она бросила пытаться понять где был верх, а где был низ. Ее спина выгибалась, каждый раз, когда язык Тома, ударял в особенно чувствительную точку на ее теле или когда он ласково посасывал клубок ее нервов. Она стонала, когда его пальцы впивались в ее бедра, принося ей удовольствие через боль, когда он удерживал ее на месте, не давая ей отдалится или избежать его. Ее зрение исчезало из-за чудовищного количества экстаза, которое приносил ее телу Том. — Том… — ее губы открылись в безмолвном крике, а ее просьба оставалась висеть недосказанной в воздухе, но ей было плевать, она знала, что Том понял ее просьбу. Он умело держал ее на грани, не давая опрокинуться за борт, но позволяя ходить ей по самому краю. Ее тупые ногти соскребались по его затылку, или сжимали его волосы, натягивая их, стараясь притянуть его ближе к ее телу, в тот момент Гермиона не пыталась быть нежной, ее рациональность уже давно оставила ее. Горячая плоть Гермионы была открыта для всеобщего обозрения, не оставляя места для воображения и иногда его руки бродили по ее обнажённому телу, задевая ее пухлые груди и твердые соски. Ее тело было покрыто засосами, где-то можно было даже проследить отметки зубов и следы рук. Она могла практически почувствовать пик экстаза, и все ее внутренности сжимались от наслаждения, ее тело гудело в наступающем оргазме, и Гермиона практически плакала, когда Том не позволил ей его получить. Он резко повернул голову и нежно прикусил кожу ее бедер. Грейнджер подняла свою голову, и на несколько секунд их глаза встретились друг с другом. Его глаза, уже не были зелеными, они были черными, потому что его зрачки уже давно поглоти всю радужную оболочку его глаз, когда они расширились от удовольствия, и там она могла увидеть искры злорадства и мести, а его губы растянулись в волчий оскал. Он знал какие точки нажимать, чтобы отправить ее на пик удовольствия, только чтобы сбросить ее обратно на землю, держа ее тело в напряжении, как тетиву от лука. Он пристально наблюдал за ней, как она металась по кровати, когда его язык скользил по ее набухшим и пульсирующим складках, пробуя на вкус ее соки, наслаждаясь тем, как ее тело реагировало, как ее мышцы напрягались и натягивались в удовольствии, как рябь проходила по ним каждый раз, когда его язык ласкал ее сущность. — Ты чувствуешь «это» , Гермиона, не так ли? — он нежно задел зубами комок нервов, а его язык в мучительно медленном темпе кружил вокруг него, — Разочарование, когда тебе отказывают в удовольствии? — он мог чувствовать, как пятки Гермионы с силой надавливали в его спину и шипение вырвалось из его губ, в отместку он сжал один из ее сосков и улыбнулся, когда она скулила от боли, — Не нужно злиться, дорогая. Но ты заслуживаешь этого, согласись же. Если бы ты сделала так, как я просил тебя, то мне бы не пришлось наказывать тебя, — Том принял более удобное положение, его левая рука словно змея скользила по ее ноге, прежде чем легла на низ ее живота и силой придавила ее таз к кровати, в то время как его правая рука гладила и нежно давила на ее половые губы, пока в глазах Гермионы не появлялись звезды и ее губы бессмысленно не выкрикивали его имя. Он медленно просовывал свой палец в самую ее сущность, наслаждаясь тем, как ее мокрые стенки жадно поглощали его, пока он медленно раскачивал его в ней. Он как никто другой лучше знал, что его действия только заставят Гермиону хотеть гораздо большего, чем просто его палец внутри нее, чтобы получить долгожданное удовольствие, ее освобождение. Но он не собирался давать ей его просто так. Реддл не позволял ее бедрам двигаться, не позволял ей подстроиться под ритм, чтобы найти больше трения, чтобы убрать зуд, который был внутри нее. — Том! — Гермиона выкрикивала его имя в отчаянье, — Пожалуйста. — Что? Что именно ты просишь у меня, Гермиона? Скажи, — он резко вытащил палец из ее влагалища и громкий звук протеста выскользнул из нее, — Тебе просто нужно сказать, что ты хочешь и я все исполню. Я не могу помочь тебе, когда ты молчишь, — его язык вызывающе облизывал его верхнюю губу. — Том, — Гермиона рычала на него, ее щеки были красные от злости, унижения и стыда, — Пожалуйста, ты мне нужен. — Ты должна быть конкретней, дорогая, — и даже когда Том Реддл находился между женских бедер, с растрепанными волосами, с хищным взглядом в глазах и полностью обнажённый, он казался самым прекрасным существом, что видела Гермиона в своей жизни. И она ненавидела его. — Том, пожалуйста, я хочу тебя, — ее руки сжимали простыни в попытке контролировать свое тело, когда два пальца Тома скользнули по ее складках и медленно тонули внутри нее, — Мне нужно, чтобы ты был внутри меня. Сейчас! — она говорила сквозь стиснутые зубы, пытаясь контролировать свое сбившееся дыхание, — Пожалуйста, Том! — в очередной раз ей хотелось плакать, только в этот раз от восторга, когда она почувствовала движение Тома. Он медленно поднимался вверх, расстояние между их телами практически не существовало, и они оба могли чувствовать жар их тел. Ее руки скользили по его телу, пока он целовал свой путь вверх к ее губам, хватая их в жаркий поцелуй. Он поддерживал свое тело одной рукой, а второй Реддл придерживал ее ногу, чтобы он мог поудобней расположится между ее бедер. Когда он нависал над ней, лунный свет за его спиной создавал небольшой ореол над его телом, лучи отблескивая от его кожи, делая ее еще бледнее и прозрачнее, в тот момент Том был больше похожим на греческого Бога, чем на человека. Их дыхание сплеталось в одно, и Гермиона могла чувствовать, как под ее рукой сердце Тома било в такт с ее. Они идеально дополняли друг друга, его тело было твердым и могучим, где она мягкой и податливой, он был сильным там, где она была хрупкой, он руководил там, где ей хотелось инстинктивно ему подчиняться. Она могла чувствовать, как его мышцы плавно перетекают под кожей, напрягаются и натягиваются. И Гермиона всегда была очарована строением тела Тома и как она идеально дополняла его. Грейнджер шла ему на встречу, приподнимая свои тазовые кости, чтобы предоставить более удобный угол для Тома, практически в привычке. Он пристально смотрел на нее, на выражения лица, когда кончик его затвердевшего члена задел ее половые губы, раздвигая их. Когда он вошел в нее одним плавным и естественным для него движением, Гермиона шипела, когда электрический ток пробегал по венам и мышцам, что сжимали в удовольствии, когда зудящая пустота внутри нее была заполнена, а Том стал еще более напряженным. Он умышленно двигался медленно внутри нее, никогда не ускоряя темп, для чего ему потребовалась большая сила воли. — Том, — ее тупые ногти впивались в его плечи, а ноги по привычке обвили его таз, — Ты должен двигаться быстрее. Я больше не могу терпеть. Я умру здесь… — она выпустила стон, когда член Тома попал в ее особо чувствительную точку. — Не смеши, дорогая, ты не можешь умереть, ведь ты и так уже мертва. — его голос был напряжён, как и его тело, когда он насильно сдерживал себя. Сегодняшний секс был ее наказанием, он хотел дать ей вкус собственного лекарства. Ее стоны были музыкой для его ушей, а каждое его имя, что спадало с ее губ посылало табун мурашек по его телу. Том не слишком нежно целовал ее шею, время от времени оставляя там фиолетовые пятна, каждый раз, когда ее ногти слишком сильно впивались в его кожу. — Мне очень жаль, Том, — наконец Гермиона отпустила свою гордость, — Мне правда очень жаль, Том, — слова были шаткими, с огромными паузами и еле слышными, но Том все равно упивался в своей победе, когда слышал их, ухмыляясь, — А теперь, пожалуйста, быстрее. — его толчки резко стали ускоряться и Гермиона быстро подстроилась под его темп. Она была шокирована, когда все завертелось перед ее глазами, весь мир вдруг перевернулся и она вместе с ним. Только после того, как в ее глазах перестало все кружится, она обнаружила Тома под собой. Его руки крепкой хваткой держали ее талию, не позволяя сбрасывать быстрый темп, что был у них до этого. Он двигал ее тело с легкостью вверх и вниз, позволяя его члену утопать в ней на столько глубоко, на сколько позволяла анатомия. Гермиона была не против того, что он продолжал контролировать все, даже когда она была сверху. Ее руки упирались ему в груди, в поддержке своего тела, ее грудь неудобно тряслась, когда она «подпрыгивала» на Томе; ее волосы покрывали практически все ее лицо и бюст, прилипая к потной коже, но даже так Том мог видеть ее выражение, как были приоткрыты ее губы, издавая стоны, и закрыты глаза в блаженстве. В тот момент ее волновала только приближающаяся эйфория, которую она испытает от наступающего оргазма. И именно в момент его наступления в глазах Тома, Гермиона превращалась во что-то немыслимое, во что-то абсолютно неземное, прекрасное и недосягаемое; что-то, что позволено созерцать и прикоснуться только ему. — Том! — она кричала его имя, когда волна удовольствия захлестнула ее. Ее тело пробила дрожь, а в глазах засверкали звезды. Она могла чувствовать, как под ней так же вибрировали мышцы Тома от его собственного оргазма. Обессиленная Гермиона упала на его грудь, ее голова удобно расположилась на его плече. Ей не хотелось двигаться или думать, пока дымка удовольствия не уйдет из ее глаз. Ее палец лениво рисовал круги на его другом плече, когда их дыхание медленно восстанавливалось. — Ты должен прекратить это, Том, — Гермиона почувствовала, как под ней напрягся Реддл, только в этот раз не от удовольствия. — Что прекратить? — Призывать меня сюда, Том. Ты должен научиться жить без меня, обычно так поступают люди, когда дорогой им человек умирает, — их глаза встретились и Гермиона не могла прочитать эмоции, что светились в глазах Тома в тот момент. Но она точно знала, что ему не понравились ее слова, — А не призывать мертвую подружку из мертвых раз в месяц, — она положила свою голову обратно на его грудь, туда где билось его живое сердце, — Я просто хочу, чтобы ты двигался дальше. Нашел себе новую девушку, завел с ней семью и вырастил прекрасных деток, — ее глаза опасно пощипывало, когда она чувствовала, как слезы набирались там, когда она говорила об этом ему. Ее маленькую мечту о своей собственной семье уже невозможно было выполнить, но она хотела, чтобы хотя бы у Тома она была. Пепельный вкус поселился в ее рту, как происходило практически каждый раз перед тем, как она исчезала, — Пообещай мне, что это был последний раз, когда ты призвал меня, что ты будешь жить дальше, без меня. Пообещай мне, — ее маленькая рука легла на его щеку, Гермиона повернула свою голову так, чтобы она могла смотреть на него, хотя Том упрямо уставился в потолок, не поворачивая к ней голову. — Том, — жалобно позвала она его, — Пожалуйста, — немного приподнявшись так, чтобы она могла смотреть на его лицо, Гермиона опустила свою голову и нежно поцеловала его губы на прощание, — Я люблю тебя, — и прежде чем раствориться в пыль, последнее, что она видела, так это шокированные глаза Тома Реддла. — Прости, но мне придется вернуть тебя еще раз, но это будет в последний раз, я обещаю, — он шептал ей, как если бы она его могла услышать, сжимая горстку пепла в его руках, — Я тоже люблю тебя, — это был первый и единственный раз, когда Том Реддл признался, что он влюблен в нее.***
Магия бурлила из самых недр земли. Древняя магия кружила в воздухе, как напоминании о том, каким священным было это место. Место где древние друиды призывали к первобытным истокам магии, наполняя землю магией крови и подношений. Она опьяняла и звала, но Том не подавался ей. Он знал, какое губительное влияние она оказывала на большинство волшебников и людей. Так же он знал, что нет не одной живой души в приделах тысячи миль от этого места. Это было самое идеальное место, по мнению Тома. Он смотрел на камни, что были выставлены по определенному принципу, но все еще напоминали ему о Стоунхендже. Но в отличии от Стоунхенджа, на этих камнях были вычерчены еще более древнее руны, от которых веяло силой, властью древних, и даже такой сильный волшебник, как Том, должен был прилагать усилия, чтобы не поддасться соблазну, не позволить безумию захватить его. Он с осторожностью двигался через камни, к самому центру, где будет проходить ритуал воскрешения. Том мог чувствовать, как края его видения размывались, но он отчаянно пытался сфокусироваться на ритуале. Он пошагово продумывал ритуал у себя в голове, что помогало ему некоторое время, прежде чем солнце спряталось за горизонт и его мысли начали путаться в голове. Но даже тогда, Том продолжал подготавливать все к ритуалу. Его палочка щелкнула несколько раз в воздухе и тело Гермионы лежало на камне, что стояло в самом центре поляны. Ее тело измазано кровью и чернилами, разные слова соединялись в предложения, создавая сложную цепочку рун по ее телу. И хотя при создании заклинаний большинство волшебников использовали латынь, в этот раз Том использовал румынский язык, это давало намного больше стабильности заклинанию, чем латинский язык. Так же Том не забыл положить «воскрешающий» камень между ее ключицами. Камень был неотъемлемой частью ритуала, он был проводником, который будет связывать душу и тело Гермионы, к тому же на Самайна грань между двумя мирами была практически несуществующей, что повышало вероятность успеха ритуала. Когда время приближалось к полночи, Реддл взял в руки нож, который существовал только для одной цели — для участия в ритуалах с жертвоприношением. Тому пришлось побывать много в каких неприятных местах, чтобы найти особый нож, для особого ритуала. Ему даже пришлось уничтожить достаточное количество проклятий, которые были наложены на нож, прежде чем он решился дотронуться до него. Том кинул нож в ноги волшебнику, который стоял недалеко от него. Реджи абсолютно не сопротивлялся, он только ждал. Он знал, что сегодня он, наконец, освободится, что сегодня его жизнь закончится. — Ты знаешь, что делать, — сказал Том. Он пристально наблюдал за жертвой, даже когда его мысли перестали быть связаны друг с другом, когда они перестали быть наполнены логикой. Но он знал, он еще помнил цель своего прибытия. Его главная задача — воскресить Гермиону. Поднимая нож, Реджи подошёл к мертвому телу девушки, которую он ненавидел каждой молекулой его тела, занес нож и всадил себе в сердце. Его губы двигались в краткой безмолвной молитве, прежде чем он начал говорить заклинание. Его кровь, которая начала просачиваться из раны, не стекала вниз, она тянулась к мертвой волшебнице, кружа над ней, словно пыталась прикоснуться. И это было последнее, что Том мог вспомнить до того момента, как солнце поднялось из-за горизонта, и ночь закончилась. Он лежал на том же камне, что и Гермиона, их тела были повернуты друг к другу, а руки были сплетены между собой. Их тела были покрыты кровью и какой-то слизью. Он мог даже видеть из угла его глаз тело мертвого волшебника, которого он принес в жертву, и чьей кровью они были испачканы как предполагал Том. Но все это отошло на задний план, когда он понял, что грудь Гермионы поднималась в равномерных вдохах, и что ее руки были теплыми. Она была жива. И это все, что интересовало его. Ее веки немного подрагивали и Том знал, что Гермиона практически проснулась. Он сделал вдох, успокаивая свои нервы, когда ее золотистые глаза открылись. Они все еще были покрыты мутной пеленой, как если бы она проснулась от долгого сна. Том приблизил свое лицо к лицу Гермионы и легко поцеловал ее губы. — С возвращение в мир живых, Гермиона.