sacrament

Ветви высоких кустарников царапают лицо, задевают глаза. Чонгук жмурится, но не останавливается, волоча за собой труп, наспех замотанный в чёрные мешки для мусора. Верёвка, привязанная к шее мёртвого Юнги, натирает руки до крови. Впереди валежник, куча скользких бревен, через которые нужно пройти самому, сумев не переломать конечности, да еще и Юнги протащить. На улице сумерки, широкие кроны деревьев мешают свету проникать, сгущая тьму. Чонгуку, на деле, не видно ни черта. Он трясущимися мокрыми руками достает телефон из кармана джинс, включает фонарик, пачкая экран кровью и землёй, освещает преграду. На половине пути Чонгук оступается, труп Юнги летит вниз, что-то откровенно ᅠх р у с т и т. Чонгук слышит хруст до дрожи отчетливо и пугается этому, ибо лес оказывается мертвенно тих. Ни шелеста листьев, ни криков птиц, ни шуршания грызунов — ничего того, что делает природу живой. Чонгук стискивает зубы до скрипа, возвращается вниз, зажимая в зубах телефон, и тащит труп по мокрым брёвнам вновь. Чон сам поражается своей сдержанности — хочется орать, бить кулаками землю, возможно даже плакать, но он упорно идёт к цели. Древнее кладбище, которое может… оживлять? Откровенно говоря, то, что возвращается, нельзя назвать живым. Мёртвое тело, что может двигаться, издавать звуки, но никогда не станет прежним. Знает ли об этом Чонгук? Знает, но ему плевать. Есть маленькая возможность того, что ᅠе г оᅠ Юнги вернётся, а значит, её нужно использовать. Может, осознание происходящего не нахлынуло со всей полнотой, а может Чонгук просто напросто сошёл с ума. Кто знает. Валежник пройден, дальше путь проще — прямая дорога, пусть и каменистая. Чон откровенно устал, ноги до невозможности ноют, но внимания он не обращает. Телефон садится, начиная мигать, разозленный парень, не осознавая, в общем-то, что делает, швыряет аппарат в дерево. Тот разлетается на составляющие в разные стороны так, что уже не собрать. Да и к чёрту. Из-за выступающих камней, мешки, в которые завёрнут Юнги, рвутся. Чонгук старается не обрачиваться. Путь пройден, с прошлого раза, когда он закапывал собачку Юнги — Холли, осталась лопата. Холли, к слову, кусалась, хотя раньше никогда этого не делала, отвратительно пахла, а на животе остался страшный шрам, что сочился гноем и не заживал. Чонгук был рад, на самом деле, что Юнги отъехал по делам и не увидел того, во что превратился некогда любимый питомец. Но сейчас он не особо задумывается о том, что Юнги превратится во что-то подобное, может быть, даже хуже. Чонгук опускает труп на землю, с минуту разминает руки и начинает копать. Почва мёрзлая, каменистая, поддается трудно, но Чон не теряет решимости. Через, примерно, час, вырыта неглубокая могила, он еле движущимися руками ᅠк и д а е т ᅠтуда Юнги, стараясь не смотреть на лицо, присыпает чуть землёй, и бежит из последних сил домой. Перебирается через валежник удивительно быстро, убеждая себя в том, что ᅠс м о ж е т, ᅠ что скоро весь этот кошмар кончится. Ноги доносят до дома и Чонгук из последних сил падает на порог, засыпая там же. Утро солнечное, жаркое. Чонгук поднимается на локтях, вспоминая вчерашнюю ночь. Осознание случившегося не прошибает молнией, Чон сам себе пожимает плечами и идёт чистить зубы, так, как делает каждый день. Даже думает о том, чтобы покормить Холли, но это же уже не Холли, а просто живой труп. Подойдя к зеркалу, Чонгук видит, что почти полностью поседел. Он неверяще смотрит на своё отражение, чуть пятится, слышит внезапный скрип и тяжёлые шаги. Дверь в ванную открывается. Чонгук не оборачивается, лишь смотрит в то самое зеркало. Юнги в земле, с рваной футболкой, волосы грязные от крови и пыли, струйка, вытекшая из проломленного черепа, запеклась на щеке, голова наклонена. Глаза тоже залиты кровью, мутные, будто бы пораженные глаукомой. «Что заслужил, то твоё, а что твоё, всё равно до тебя доберётся, » — думает Чон Чонгук. Юнги открывает рот, из которого сыпятся комья грязи, кладёт тяжелую руку на плечо Чонгука. Голос звучит так же — глухо, низко, ᅠз е м л и с т о. — Гуки. — произносит он.