Глупый тигр

Замок хищно щёлкнул, и Ацуши почувствовал себя пойманным в ловушку котёнком. Акутагава вернулся в комнату, на ходу расстёгивая плащ. Ацуши моргнул, не веря своим глазам. Не может быть. Он же не серьёзно?.. — Замерз, говоришь? — Акутагава бесцеремонно залез на кровать и навис над своей жертвой. — Ничего. Сейчас я тебя согрею. Горячее дыхание врага опалило его щёки, и Ацуши нервно сглотнул, догадываясь, что за этим последует. — Акутагава, это не смешно, — пролепетал Ацуши, дрожа с головы до ног — больше от страха, чем от холода. — А я и не шучу, — Акутагава хотел стянуть с Ацуши одеяло, но тот вцепился в спасительный кусок ткани мёртвой хваткой. — Пусти меня, — пискнул Ацуши, впрочем, превосходно отдавая себе отчёт, что его просьба не будет удовлетворена. Одна из плетей Расемона наотмашь хлестнула по лампочке в потолочном светильнике, и комната погрузилась в тревожный полумрак. — Ну же, не упрямься, — мурлыкнул Акутагава, и за его спиной взметнулись чёрные плети Расемона. — Я тебя сегодня поранил, — случайно, конечно. Так вот, я хочу за это извиниться. Ацуши собрался возразить, и уже открыл рот, но его грубо заткнули поцелуем. Черноволосый эспер целовался невероятно, — хотя Ацуши, конечно, было не с кем сравнивать. Вот только сейчас юному детективу совершенно не хотелось, чтоб его целовал мафиози, вне всяких сомнений, собравшийся взять его силой. Ацуши дёрнулся, отчаянно вырываясь, и наконец, ему это удалось. — Что ты д-делаешь? П-прекрати! — просипел он, пытаясь отдышаться. — О, поверь, я ещё ничего не делаю, — Акутагава негромко рассмеялся, и Ацуши показалось, что его обычно пустые и безжизненные глаза ярко сверкнули. — Всё впереди, мой маленький замёрзший тигр, — и, не дав Ацуши опомниться, снова вовлёк его в неприлично глубокий поцелуй. Мысли Ацуши лихорадочно метались, теряясь и путаясь. Сознание отказывалось верить происходящему. Но ситуация грозила вот-вот перерасти в критическую, и с этим надо было срочно что-то делать. Вот если бы ему удалось превратиться в тигра, хотя бы частично! Тогда бы он смог постоять за себя и дать отпор этому зарвавшемуся мафиози. Превозмогая липкий пьянящий страх, Ацуши сосредоточился и попытался обратиться, но как ни старался, он не смог трансформировать ни ноготочка. Удивляться, разумеется, было нечему: юноша был слишком вымотан и обессилен, вдобавок ему сильно мешал отвлекающий фактор в виде сухих горячих ладоней Акутагавы, бесцеремонно исследовавших его тело. — П-пожалуйста, — всхлипнул Ацуши. — Остановись… — Прости, тигрёнок, — Акутагава пожал плечами и облизнул пальцы. — Я сейчас не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Мой тебе совет: расслабься и постарайся получить удовольствие. Акутагава, как ни странно, был осторожен, и всё же когда Ацуши почувствовал в своём теле его пальцы, он не смог сдержать невольного крика. Сам не свой от ужаса, юный детектив упёрся руками в грудь своего врага, инстинктивно пытаясь оттолкнуть его, но Расемон среагировал мгновенно, — Акутагава даже не пошевельнулся: цепкие плети проворно опутали запястья Ацуши и резко дернули назад, привязывая к железной спинке кровати. А вот взять Ацуши за лодыжки и развести его трясущиеся ноги, закинув их к себе на плечи, Акутагава предпочёл не Расемоном, а собственноручно. — Лучше не пытайся сопротивляться, тигр, — посоветовал он. — Я знаю, ты не сможешь перекинуться в зверя, а в человеческом теле ты мне не соперник, — он добавил еще один палец, и Ацуши взвыл от смущения, стыда и чего-то ещё, чему он пока что не знал названия. Из глаз несчастного брызнули слёзы унижения, он отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с этими ледяными серыми глазами, и уткнулся носом в подушку. — Я тебе этого не прощу, — рыдая, проскулил Ацуши. — Ты… еще поплатишься, понял? — Ш-ш-ш, тише, тигрёнок, — проворковал Акутагава, вытаскивая пальцы из растянутой дырочки и расстёгивая брюки — Ацуши услышал звук молнии и какую-то возню. — Я же обещал, что буду нежен… Хотя ты того и не заслуживаешь. У Ацуши перехватило дыхание, когда Акутагава плавно скользнул в него, крепко держа за плечи, чтобы тот ненароком не дёрнулся, причинив тем самым себе ещё большую боль, и целуя в припухшие губы до тех пор, пока Ацуши не перестал всхлипывать. — А я и не знал, что ты такой сладкий, тигрёнок, — хрипло выдохнул Акутагава, слегка прикусывая ему мочку уха. — Слаще, чем самое сладкое пирожное. Ацуши шумно втянул воздух, сдерживая рвущие грудь рыдания. Глаза жгло от слёз, руки, скованные Расемоном, уже начали затекать, но к ощущению мало-помалу утихающей боли примешивалось что-то новое, незнакомое и… приятное?.. То, в чём он боялся признаться даже самому себе, — что он уже давно испытывал к этому эсперу совсем не те чувства, какие должно испытывать к заклятому врагу. К врагу, с которым они поклялись убить друг друга. Что это: симпатия, влечение, страсть? Неужели он неравнодушен к жестокому убийце — настолько, что происходящее уже не вызывает у него непреодолимого желания при первом же удобном случае порвать того вместе с Расемоном на тысячу клочков? Акутагава начал двигаться — необычайно осторожно и деликатно, словно Ацуши был хрупкой коллекционной куклой: одно неосторожное движение — и последствия будут непоправимы. Медленно-медленно Ацуши приоткрыл глаза, но это мало что изменило: в комнате было темно как в заброшенном колодце, — единственную лампочку Акутагава разбил, а окна — плотно зашторены. Даже острое зрение тигра не позволяло ему видеть в абсолютной темноте. Неожиданно для себя Ацуши обнаружил, что путы Расемона ослабили хватку и уже больше не стягивают его руки. И тут же его обдало жаркой волной стыда: раз Расемон перестал его удерживать, значит, Акутагава пришел к выводу, что Ацуши не станет порываться убежать, что он смирился, принял свое положение и ситуацию в целом. Осознание этого обожгло юного эспера не хуже калёного железа, он мелко затрясся, и из глаз его вновь хлынули слёзы — на этот раз не от боли и дискомфорта, а от понимания простой, но абсолютно парадоксальной истины: он неравнодушен к своему смертельному врагу, и Акутагава понял это. Заметив реакцию Ацуши, Акутагава замер и прильнул к юному эсперу, целуя его, бережно гладя по голове, зарываясь пальцами во взлохмаченные, ещё влажные после душа волосы. — Эй, тигрёнок, ты чего? — пробормотал он между поцелуями. — Я сделал тебе больно? Юный детектив почувствовал, что Акутагава ласково гладит его по внутренней стороне бёдер. Сколько же у него рук? А потом Ацуши сообразил, что это не он, а его Расемон. От этих лёгких шёлковых прикосновений внутри что-то заворочалось, поднялось и взорвалось, рассыпавшись сотней искр, а по позвоночнику прошла жаркая волна, намертво пригвоздив Ацуши к кровати. Надо же. До этого момента он был уверен, что Расемон способен лишь убивать. Выходит, он совсем не знал настоящего Рюноске? Или же Рюноске так изменился рядом с ним?.. И что ему теперь с этим делать? Новый толчок прервал его размышления, — на этот раз Акутагава задел внутри него какую-то сверхчувствительную точку, заставив сдавленно охнуть и покраснеть ещё сильнее. Господи, до чего же стыдно… Стыдно, и приятно, и… — Похоже, мой маленький тигрёнок наконец-то согрелся?.. Ацуши уже и думать забыл о досадном инциденте с ледяной водой в душе, — впрочем, размышлять об их с Акутагавой взаимоотношениях он тоже сейчас не мог — ослепительная, примитивная яркость сиюминутного удовольствия затмевала своим феерическим блеском все прочие эмоции и чувства. Толчок за толчком Акутагава продолжал выбивать из Ацуши стоны наслаждения, становившиеся всё более и более развратными. Как же мучительно сладко, и жарко, и остро, — за гранью, за пределами мыслимого и немыслимого, там, где страдание становится желанным, а боль — восхитительно нежной. Ацуши забыл, кто он, где он, с кем он; время словно загустело и остановилось, реальность встала с ног на голову, вывернувшись наизнанку, выбросив их двоих за пределы трёхмерности материального мира, туда, где пространство не имеет геометрии, где параллельные прямые пересекаются, плоскости сворачиваются в сферы, а привычные понятия и штампы теряют смысл. Было только здесь и сейчас; ничто иное не имело никакого значения. Все доводы рассудка и логики остались за кадром, за порогом, за чертой — и затерялись в бесконечных изломах вселенной. Ему хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше, и в то же время до одури хотелось вожделенной разрядки. — Рюноске… — впервые в жизни Ацуши назвал его по имени. — Пожалуйста… Неконтролируемый Расемон взметнулся к потолку упругими лоснящимися лентами, а его владелец сделал последнее рваное движение и излился в Ацуши, хрипло дыша, как после быстрого бега. И почти в то же самое время Ацуши почувствовал, что достиг пика наслаждения, ощущение было таким сильным, что юный эспер едва не лишился чувств от яростного, звериного счастья. Удовольствие накатывало волнами, как цунами, когда каждая последующая волна сильнее предыдущей. И всё то время, пока Ацуши сотрясало от небывалой силы оргазма, Акутагава сжимал его в своих объятиях, уткнувшись носом в спутанные серебристые волосы. Сознание покинуло их, как только дыхание пришло в норму; уже через минуту оба крепко спали. * * * Ацуши не сразу осознал, что проснулся, а, осознав это, ещё некоторое время лежал с полуоткрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями. Картина минувшей ночи восставала перед его мысленным взором, собираясь из отдельных фрагментов, как хорошо перемешанная мозаика. И по мере того, как воспоминания возвращались к нему, Ацуши краснел всё сильнее и сильнее. Но гораздо больнее стыда было другое чувство: солёное, как кровь, разочарование, вызванное пробуждением от грёз, в которые его затянуло против воли. Теперь же сон растаял, и Ацуши вынужден был вживую лицезреть свои развенчанные иллюзии, рушащиеся, что твой карточный домик. Сломанный мираж, в который он боялся поверить — и всё-таки поверил. Поверил в нежный шепот, в долгие страстные поцелуи, в ласки — казавшиеся такими искренними. Акутагава просто воспользовался им, вселил ложные надежды, приоткрыл занавес, позволив заглянуть за кулисы и увидеть фальшивый блеск картонных декораций, чтобы, наигравшись, выбросить, как ненужную вещь. Какое коварство. Какая низость! Лучше бы он вчера прикончил его!.. Неизвестно, сколько бы он так лежал в полной прострации, маринуясь в соусе собственных страданий, но утро уже плавно перетекало в день, и продолжать валяться в постели было бессмысленно и глупо. Ацуши осторожно потянулся, ожидая, что тело отзовется ноющей болью в мышцах, но ничего подобного не ощутил: регенерация сделала свое дело. Он выпростал одну руку из-под одеяла, собираясь встать, как внезапно его крепко схватили за запястье и с силой потянули назад, повалив на кровать. — Куда? Оказывается, Акутагава всё ещё был здесь. Ацуши сдавленно охнул, но тут же взял себя в руки. — Пусти, — он хотел выдернуть руку, но не смог. — Пусти меня! Ты достаточно поиздевался надо мной ночью. Я не твоя игрушка. Акутагава слегка нахмурился, — на лбу появилась тонкая ниточка морщинки. — Да? А ночью мне показалось, что ты совсем не против такого расклада. — Я… — Ацуши задохнулся от возмущения. — Я не такой дурак, чтобы поверить в то, чего нет, — от этих слов его бросило в краску, потому что в глубине души он вынужден был признать: на самом-то деле он поверил. — Хочешь убить меня — вперёд. Рад сообщить, что я всё ещё слишком слаб и не смогу тебя одолеть. Воспользуйся моментом, как вчера, у тебя это отлично получается. — Завершив свою гневную тираду, Ацуши хотел гордо замолчать, но гордо не получилось: в последний момент он не выдержал и разрыдался; ему пришлось стиснуть зубы и до крови закусить губу, чтобы сдержать рвущиеся из груди рыдания. Мечтая провалиться сквозь землю, туда же, куда рухнула его самооценка, Ацуши отвернулся от ненавистного ему человека, из-за чего пришлось больно вывернуть руку: Акутагава так и не отпустил его запястье. Прошла минута, затем другая. Акутагава не шевелился. — Глупый тигр. Ацуши почувствовал, как Акутагава сомкнул на нём объятия и грубовато потискал. — Думаешь, я просто возьму и уйду, после всего, что между нами было? — Акутагава усмехнулся, закашлявшись. — Разбежался. Ацуши мелко задрожал, всем телом вжимаясь в кровать. -Зачем? Зачем всё… это? — Хм. Хороший вопрос… Честно? Понятия не имею. Но одно я знаю точно: теперь ты мой, тигр. И я не собираюсь тебя ни с кем делить. — Я тебе не верю. — Я сам себе не верю, так что это вполне закономерно. Ацуши сжимал веки как мог, но слезы всё равно сочились из глаз, стекая по щекам. — Лучше бы я тебя вообще не встретил. Лучше бы меня убили ещё в приюте, — едва слышно прошептал он. Акутагава молчал очень долго, и Ацуши подумал было, что он не собирается отвечать. — Взаимно, — наконец произнес мафиози. Ацуши затаил дыхание, кажется, даже сердце у него перестало биться.  — Я ещё не решил, чего мне хочется больше: убить тебя или взять и отыметь тебя так, чтоб у тебя искры из глаз посыпались, — буркнул Акутагава. Неловко дотронулся до его волос, заправил за ухо длинную серебристую прядь. — Давай разберёмся вместе? Ацуши повернулся к своему бывшему врагу, и ему показалось, что между их взглядами пробежал электрический ток, намагнитив всё вокруг в радиусе полумили. Он не узнал свой голос — так нереально и потусторонне он прозвучал в нервной тишине застывшего в ожидании мира. — В-вместе? — Ацуши улыбнулся сквозь слёзы. — Давай.